Стихи и вещи: Как поэты Серебряного века стали иконами стиля

Писатель Леонид Андреев, которого футуристы призывали «сбросить с парохода современности», отмечал: «В России уже многие, несомненно, верят в футуризм, хотя никто не знает, в чем он заключается: пока что верят в желтую блузу Бурлюка…» Возможно, Андреев перепутал Бурлюка с Маяковским, но в главном оказался прав: костюм стал полноправным участником освистанных, но столь желанных выступлений и перформансов футуристов. Не случайно Маяковский посвящает своему наряду отдельное стихотворение – «Кофта фата», вышедшее без названия в «Первом журнале русских футуристов» в 1914 году:

Я сошью себе чёрные штаныиз бархата голоса моего.Жёлтую кофту из трёх аршин заката.По Невскому мира, по лощёным полосам его,профланирую шагом Дон-Жуана и фата.Пусть земля кричит, в покое обабившись:«Ты зелёные вёсны идёшь насиловать!»Я брошу солнцу, нагло осклабившись:«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»Не потому ли, что небо голубо,а земля мне любовница в этой праздничной чистке,я дарю вам стихи, весёлые, как би-ба-бо [11] ,и острые и нужные, как зубочистки!Женщины, любящие моё мясо, и этадевушка, смотрящая на меня, как на брата,закидайте улыбками меня, поэта, –я цветами нашью их мне на кофту фата!

11

Би-ба-бо – кукла, надеваемая на руку, ее голова имеет специальное отверстие под указательный палец, а большой и средний пальцы служат для жестикуляции руками куклы.

Фотопроба к кинофильму «Барышня и хулиган». Москва, 1918

Маяковский здесь примеряет на себя роль кутюрье, материалом которому служит собственный голос, закатное небо, улыбки женщин. Умение шить поэтические одежды из чего угодно (латинское слово «текст», textum, переводится как «ткань») становится постоянным приемом его поэтики:

Лягу,светлый,в одеждах из ленина мягкое ложе из настоящего навоза…

Тоже из «Трагедии»:

Мы солнца приколем любимым на платье [12] ,из звёзд накуём серебрящихся брошек.

Или в стихотворении «Мы» («Лезем земле под ресницами вылезших пальм…») 1913-го:

Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы,будем хвосты на боа обрубать у комет, ковыляющихв ширь.

Тот же 1913 год – «Из улицы в улицу»:

Лысый фонарьсладострастно снимаетс улицычёрный чулок.

12

В эссе поэта «О разных Маяковских» (1915) возникает образ северного сияния, которое «никак не пришить вашей жене на юбку», но, как видите, в стихах все возможно, даже солнце на платье.

Или щемящий образ из поэмы «Про это»:

Горизонт распрямилсяровно-ровно.Тесьма.Натянут бечёвкой тугой.Край один –я в моей комнате,ты в своей комнате – край другой.А между –такая,какая не снится,какая-то гордая белой обновой,через вселеннуюлегла Мясницкаяминиатюрой кости слоновой.Ясность.Прозрачнейшей ясностью пытка.В Мясницкойдеталью искуснейшей выточкикабельтонюсенький –ну, просто нитка!И всёвот на этой вот держится ниточке.

Но вернемся к желтой кофте. Эта вещь стала для поэта не только средством привлечения внимания, но и некой маской, специально создаваемым образом, чтобы «лиф души» не расстегнули [13] .

Хорошо, когда в жёлтую кофтудуша от осмотров укутана!

Об этой своеобразной «защите в нападении» вспоминала актриса Ия Ильяшенко: «Однажды позвонил мне по телефону и пригласил на поэтический вечер. Я долго не соглашаюсь: “Не хочу, если вы в желтой кофте!” Но он ответил: “Я знаю, как надо заезжать за дамами” – и повесил трубку. Вечером приходит совсем незнакомый – причесанный, в смокинге. Я не смогла скрыть удивления: “Володя, вы ли это?”, выходим на улицу, а у крыльца – рысак под сетью. Потом, уже в зале, мы шли по проходу к своим местам, а публика шептала: “Маяковский с Незнакомкой!” Хорошо помню и прыжок Маяковского на сцену, когда объявили его выступление, и смех в зале… Я его тогда спрашивала: “Почему футуристы себя так ведут? Красками лица разрисовывают, и эта ваша морковка в петлице…” А он отвечал: “Вы думаете, легко читать стихи, когда тебя осмеивают? Так вот, это тренировка”» {22} .

13

Стихотворение «Из улицы в улицу» (1913): «Лиф души расстегнули. / Тело жгут руки…»

22

Овчаренко-Чернодубровская Е. Ф. Я жадно впитывала… // Нева. 2005. № 9.

Пройдет время, и ожидаемо Маяковский перерастет желтую кофту. А может быть, она всегда была ему не по размеру, только это не сразу поняли. «Довольно! В прошлом году вам нужна была желтая кофта (именно вам, а не мне), нужна была вспыльчивость, где дребезгами эстрадного графина утверждаешь правоту поэтической мысли… Теперь мы будем ежедневно показывать вам, что под желтыми кофтами гаеров [14] были тела здоровых, нужных вам, как бойцы, силачей», – заявлял поэт в газете «Новь» за 1914 год.

14

Гаер (нем. Geiger – «скрипач») – балаганный шут, фигляр.

В конце того же года Маяковский едет в Петроград и, чтобы купить билет, решает продать свои вещи старьевщику, в том числе и знаменитую кофту. Наряд этот навсегда останется спутником веселой молодости поэта, броским, смешным и провокационным одеянием, чем-то сродни костюму с новогоднего маскарада. Неслучайно в желтую кофту однажды нарядят елку. Вспоминает Лиля Брик: «Новый, 16-й год мы встретили очень весело ‹…› Из-за тесноты елку повесили под потолок и украсили вырезанными из бумаги желтой кофтой и облаком в штанах. Все были ряженые – Каменский раскрасил себе один ус и нарисовал на щеке птичку, Володя сделал себе рубашку из собственной афиши, я была в белом парике маркизы – словом, никто не был нормальным» {23} .

23

Катанян В. В. Лиля Брик. – М.: Захаров, 2002.

Фотопроба к кинофильму «Не для денег родившийся». Москва, 1918

Маяковский в фильме «Не для денег родившийся». Москва, 1918

Как видим, не только кофта попала на елку, украшением явились бумажные штаны. Маяковский и другие футуристы использовали и реальные брюки в качестве элемента декора в принадлежавшем им «Кафе поэтов». Вот как вспоминала Валентина Ходасевич день, когда ее пригласили помочь в оформлении заведения перед поэтическим вечером: «В полной растерянности и ужасе я пошла искать ушедшего в черноту Каменского, которого больше знала, чем Маяковского, – он мне казался “проще”. Нашла его в одном из помещений на стремянке под сводом, на который он крепил яркие, вырезанные из бумаги буквы, бусы и куски цветных тряпок; композиция завершалась на стене внизу распластанными старыми брюками. Он сказал мне:

Конец ознакомительного фрагмента.