Стихи в прозе

Тут на пороге моего дома появилась вторая гостья, мадмуазель Счастье, моя лучшая подруга, как всегда, была прекрасна. Её красивое женственное оранжевое платье с женственным болеро развивалось, как и золотистые кудри с яркой заколкой, личико украшала лучезарная улыбка, кругом сразу зазвучал её чудесный нежный звонкий смех, а руках она держала нарядную коробочку с ленточкой.

– Здравствуй, здравствуй, милая Людмила, а посмотри, какой я тебе подарок приготовила! – воскликнула Счастье.

Я приняла коробочку с подарком, открыла, а там лежал чудесной красоты жемчужный браслетик, о котором я давно мечтала.

– Спасибо тебе, милая мадмуазель Счастье, – ответила я, – садись за стол, угощайся любимым зефиром, мы ещё с тобой побеседуем, но только почему, если мы настоящие подруги, ты редко приходишь ко мне?

– Ну, – протянула, скромно отведя взгляд, Счастье – Извини, я не хочу никого обидеть, я очень занятый человек, я не могу всегда и везде успеть, но я стараюсь…

Тут пришла и третья гостья, маленькая девочка Удивление с пшеничными косичками с яркими лентами, рыжими веснушками на деском милом личике в ярком зелёном летнем платье и принесла мне в подарок букет из одуванчиков со словами:

– Здравствуй, Людмила, этот букетик – тебе за то, что ты не разучилась удивляться интересным вещам, коре кажутся некоторым людям мелочами, не потеряла интереса к краскам жизни…

– Спасибо тебе, Удивление, – ответила я, принимая одуванчики, – Только я тебя очень-очень прошу, как добрую девочку, пожалуйста, пусть сюрпризы, что ты преподносишь, будут всё-таки приятными, а не досадными. Потому что, иногда ты приносишь такие сюрпризы неприятные, что очень обидно. Ты больше не будешь меня обижать?

– Я очень постараюсь, но не могу обещать… – ответила Удивление и поскакала ко всем гостям баловаться сушками.

Тут пришла ещё одна гостья, мадам Печаль, скрюченная седая, но со вкусом наряженная с серое платье с ниткой жемчуга и тёмное пальто и робко спросила:

– Здравствуй, Людмила, можно тоже пройти? Я… не на долго…

– Спасибо, мадам Печаль, что вы не надолго, а то, без вас невозможно Счастье, но, когда вы гостите слишком долго, становится невыносимо тяжело… – вежливо изрекла я.

– Не волнуйся, Людмила, я назойливо мучаю только вредных, злых и глупых людей, а с таким хорошим людям, как ты, я стараюсь не слишком надоедать, и спасибо, что признала, что без меня, без капельки дёгтя, не бывает бочки мёда, как в мудрой поговорке, не было бы счастья, да несчастье помогло…

Вот таких гостей принимала я, а кого из эмоций и чувств позовёте в гости на званый обед вы, дорогие мои любимые читатели?

Монолог жалостливого солдата…

(творческая фантазия по мотивам романа «Фаринелли»)

…Эх, служба солдатская, вроде и благородная ты, а как же не служить-то своей родине и своему королю! На это и отвага, и пылкая преданность присяге и родине нужна, благородное это дело…

Но только есть в этом деле один нюанс: всё мужество это ты проявляешь только на войне или ответственных заданиях короля, когда действительно нужен героизм, а такие моменты случаются та-а-ак редко, что я вспомню пару таких эпизодов только из молодости. Когда же всё спокойно, тебе приходится выполнять такую жутко неприятную работу, как сидеть конвоиром в тюрьме, или стоять на посту, за порядком в городе наблюдать, или, самое тяжёлое для меня, быть исполнителем наказаний, когда король приговаривает кого-то к публичному высечению розгами на помосте на площади. Не знаю, как другим, солдатам, некоторые говорят, что даже любят это дело, чтобы силу свою продемонстрировать на наказуемом, посмеяться, а я так не умею, я не люблю такую обязанность, а иногда некоторых ребят мне очень даже жалко.

Вот, помню, дня два назад мне был отдан приказ, что я буду на помосте на главной придворцовой площади сечь в то утро оперного певца Фаринелли, триста ударов. Ну, я, скрипя сердцем, лавку на помосте поставил, ведро с раствором и розгами приготовил к назначенному времени. Тут на площади столько много народа всякого собралось разного сословия и дохода посмотреть на публичное наказание! Яблоку негде было упасть…

… А тут мне и на наказуемого указали. Ой, как сердце у меня от жалости сразу вздрогнуло! Я не ожидал, что мне такого на скамейку положат худосочного юношу. Такой ещё молоденький! Совсем, как маленький невинный Ангелочек, очень жалко его стало мне. А что делать? Как ни жалко, а свою работу мне нужно выполнить…

Я дал ему специальную тонкую намоченную рубашку для наказаний, тот сменил свою нарядную рубашку с кружевами на рубашку для наказаний. Я смотрю, а король ещё не нанял своё место, я и сказал юнцу:

– Нужно постоять здесь немного, подождать его величество, потом начинать наказание…

… И смотрю на Фаринелли, что стоял рядом со мной в этот момент на помосте, и сердце у меня сжималось, так я сочувствовал ему. Стоит он и одновременно красивый, как Ангел, и несчастный, напуганный, сжался, как комочек. Хоть пиши картину: «печальный Ангел». Длинные, до середины предплечья, блондинистые золотые локоны рассыпались по спинке и хрупким плечикам, а на личико совсем ещё юный и красивый, как Ангелочек. Личико худенькое, совсем белое, от волнения, видно, черты лица изящные, из огромных напуганных небесно-голубых очей текут слёзы по личику. И до того уж невинное чистое полное боязни выражение на лице у него было, что не пожалеть его было невозможно. Да, самое главное, такой хрупкий фигуркой, болезненно худой, ручки дрожат от волнения, слёзки не вытирает и тихонько, шёпотом молится, да с ужасом на ведро с розгами поглядывает.

Я сначала не хотел заговаривать с ним, но король что-то долго не появлялся, а мне жалко юношу-Ангелочка, вот и первым спросил:

– Дрейфишь, малец, да?

– Ну, есть такое дело… – не переставая плакать, с испугом в огромных небесно-голубых очах посмотрев на меня, ответил Фаринелли.

Я со вздохом произнёс, не сдержался:

– Что же мне с тобой делать, спрашивается? Что король думал, когда дал тебе тридцать ударов? Как тут разместить триста ударов? Ты такой худосочный, и спинка маленькая, как у ребёнка! А мы ж, солдаты, народ, ох, крепкий!..

А потом добавил:

– Ладно, я постараюсь не наотмашь, не со всей силы, без оттяжки, в основном. Ой, конечно, тяжко тебе сейчас, малец, будет, но я немножко, как смогу, облегчу. Тебя есть, кому забрать? Это важно, потому что после такой трёпки ты просто никакой будешь…

– Да, старший брат и молоденькая жена, ещё даже полгода в браке не прожили… – ответил юноша, показав лёгким жестом худенькой ручки на своих близких.

– Ой, хорошенькая она у тебя, красавица, и видно, переживают они оба за тебя серьёзно. А что так сильно прям дрейфишь? Никогда что ли в детстве не пороли? – спросил я, пытаясь как-то отвлечь его от переживаний.

– Нет, ни разу, сейчас будет первый раз, «боевое крещение» так сказать… – по-детски шмыгнув, ответил юноша.

Тут своё роскошное позолоченное кресло занял король, и я, с тяжёлым сердцем, показав рукой на лавку, промолвил:

– Всё, пора начинать порку, но ты не бойся так сильно, я же сказал, что постараюсь…

А юноша, умница, сдержал страх. С тем же несчастным побелевшим невинным чистым Ангельским личиком, слезами и длинными небрежно растрёпанными блондинистыми золотыми локонами, лёг на скамейку. Молчит, только ручки дрожат, да слёзки текут из огромных небесно-лазурных очей. Ох, и жалко мне было, я по-отечески похлопал его по плечику, понимая, как туго ему придётся, но взялся я за розгу и начал работу…