Стихия Перемен

— Это священное оружие. Его ковали лучшие кузнецы нашей земли втайне ото всех кроме нас. Они подчинялись гласу самого Семаргла. Так же как и я, передавая тебе Его послание. Юный царевич — этот меч сокрушит любую преграду. Он принесет тебе победу в любой схватке. Его свет развеет любую тьму. С ним ты станешь великим героев, вставая выше тех никчемных, что носят это гордое имя сейчас. И им ты сразишь Дракона.

… Прошедшие четыре дня сотник исподволь присматривался к найденышу. Серьезная, молчаливая, она совершенно не боялась каторжан, сама вызвавшись помогать по хозяйству. Её определили как помощницу кухаря — где дров поднести, где за кашей присмотреть, ну и конечно разнести кормежку солдатам и рабочим.

Сирота достойно переносила саму мысль о гибели семьи и поневоле вызывала уважение даже у огрубелых мужиков. Скрипя на сердце, сотник вынужден был признать, что напали на поселок, в самом деле, царские воины. Или те кто, носил их одежду. Последние сомнения развеялись вчера. Снова нападение, снова жертвы. Но в этот раз свидетелями стали парни из его сотни, оказавшиеся в увольнении. Они своими глазами видели золотые галуны царской дружины. И еле ноги унесли оттуда. Приходилось поверить. И письмо отправить тоже приходилось.

Но все-таки Миял не понимал, как может быть так, что свои со своими воюют. Решения пускай наверху принимают, а только не верилось сотнику в такой оборот. Ой, как не верилось. Тем паче, что место тут больно хлебное и всякие удальцы завсегда поживиться пытались.

Что греха таить, если и сам Миял с доходов рудничных свою долю имел, о которой никто кроме него и его подельников не знал. А тут поневоле осторожничать будешь. А ежели с проверкой нагрянут?

Раздавая подручным указания Миял прогулочным шагом, шел через лагерь, отмечая, что сегодня многие каторжане трудятся хуже обычного. Кое-кто и вовсе таскался, словно сонная муха, получая по спине кнутом.

— Лентяи, — ворчал он, вдыхая влажный как после дождя воздух. Здешний лес вообще был местечком промозглым, крайне удачным для всяческих лихорадок и болезней. — Вокруг меня одни лентяи! Эй ты, а ну пошевеливайся боров, покуда я не велел отхлестать тебя так, что еще месяц будешь скулить от боли!

Стражник в обтягивающем висящее брюхо широком ремне угодливо закивал, приводя в движение все три подбородка, и сноровисто дал пинка проходившему мимо с камнем на плечах каторжнику, даже и не поняв, что сотник грозится выпороть его самого.

Миял же пошел дальше, глядя, как в поте лица трудятся обтесывающие бревна невольники. Сегодня ожидалось отправление партии добытого камня, и солдаты уже готовили повозки с волокушами. В такие дни сотник обычно становился более раздражительным и нервным чем обычно.

Ругаясь на всех имевших неосторожность оказаться рядом, сотник завершил очередной круг обхода прямо напротив своего дома. Подумав, он стал подниматься вверх по лестнице, бормоча себе под нос:

— До могилы доведут, бездари! Одни разбойники в кандалах, а другие с плетью. Все беды от таких как они. Как таких вот на трезвый ум выносить? Да никак! Потому надобно выпить.

Подойдя к двери он долго искал по карманам ключ, а найдя обнаружил, что дверь была открыта. Миял точно помнил, как проворачивал потемневший от времени бронзовый ключ в покрытом пятнами ржавчины замке и поэтому сразу же насторожился.

Отворив дверь он вошел внутрь… и обомлел. В глаза бросились перевернутые ящики, открытый сундук, валяющиеся по полу вещи. Слюна застыла во рту. Сотник кинулся к своему сундуку, проигнорировав валяющийся на полу кошель. Бумаги, блазеневы бумаги! Они, они… украдены! Миял застыл над пустым ларцом, лежащим на дне сундука. Бумаги в которых отражались маршруты, партии, имена приемщиков, долговые расписки… все эти бумаги пропали. Но хуже того: исчезли документы в которых сотник отображал свои незаконные операции, ведя дела с перекупщиками. В том числе иноземными.

Подняв обезумевшие глаза на стену, сотник просипел тонким переходящим в вой голосом:

— Украдено. Все украдено.

И тут же его шеи сзади коснулся острый-преострый кончик ножа. И вкрадчивый голосок попросил:

— Не шевелись. Для своего же блага, не шевелись, свиная душонка.

— Девка! — прохрипел, наливаясь кровью сотник. — Ты?! Это ты взяла?! Но как же…

Нож сильно прижался к коже.

— Не будем об этом. Вы все такие идиоты, что доверяете своим глазам, а не чутью. Ты хочешь жить, сотник? Скажи, хочешь?

Почему-то у Мияла не возникло и тени сомнения в том, что если он скажет «нет», это будет вообще последним, что он скажет.

— Д-да.

— Хорошо. Тогда упрись руками в пол и не шевелись, — колющее ощущение исчезло. Послышались тихие крадущиеся шаги разутых ног, и дверь в комнату закрылась. Осторожно взглянув через плечо, сотник увидел, как девочка задвигает засов.

«Да что я не справлюсь с ней что ли?» — с внезапной обидой и злостью на себя подумал Миял. И вскочив с колен, бросился на девчонку, намереваясь переломать той все кости.

Но девка оказалась куда как ловка и вывернулась в сторону, чиркнув ревущего Мияла под коленом. Сотник крутанулся вправо и ударил пухлое личико кулаком. И к собственному изумлению промазал, угодив в стену с такой силой, что оставил на ней кровавый отпечаток.

Девка же резанула ножом по локтю, рассекая куртку и плоть с совершенно не детской силой. И снова извернувшись, подсекла ножом вторую ногу, повалив Мияла на пол.

— Дрянь! Сучка! Я тебя на части порву! — страшным голосом кричал сотник, пока не получил ребром ладони по горлу и не закашлялся, скорчившись на полу.

— Заткнись! — холодно и по-взрослому сказала девочка, поигрывая ножом с выражением лица опытного ката. — Если хочешь жить, то заткнись! Иначе я вырежу тебе печень, а кровь сцежу вон в те бутылки, предварительно вылив их содержимое тебе в раны!

— Чего-чего ты хочешь! — задыхаясь от боли в рассеченных ногах и руке, спросил сотник.

… Через двадцать минут к дому сотника подошел начальник караула и, постучав в дверь, сказал неуверенным голосом:

— Там к лагерю подъехал отряд. По виду царская дружина, просят пустить внутрь. Говорят, что с вестями от государя. Что нам делать?

В ответ он услышал приглушенный голос Мияла:

— Пропустить. Всех пропустить и сопротивления не чинить. Сейчас буду.

Неизвестно почему, но голос сотника показался начальнику караула странным. Неуверенным что ли? Дернув ручку двери, он переспросил:

— У вас все в порядке?

— Да! — с паническим раздражением огрызнулся голос из-за двери. — Иди, исполняй, а то у тебя может что-нибудь не в порядке стать!

— Как скажете, — покорно сказал начальник. И спускаясь по лестнице, прочь от двери тихо, с обидой добавил: — Старая обезьяна опять наклюкался! Ничего-ничего не век тебе тут командовать…