Стихия

Мучительная гримаса перекосила губы Михаила, он с заметным усилием преодолел свой новый приступ. Что он почувствовал сейчас, какое событие? Ивонин понял, что принял слова Михаила за правду, и разозлился. Но тот вдруг улыбнулся и проговорил:

– Только что в Джайлаусском ущелье произошел обвал, есть жертвы... Вы не верите, я вижу, но не обижаюсь, привык. В современную эпоху мне никто не верит. А я в самом деле реагирую на все, что происходит в мире, просто крупные явления природы, сопровождающиеся большим количеством жертв, "забивают" основной фон мелких событий. Иногда бывает так больно, что хочется покончить с собой, иногда организм "сочувствует" мне и я теряю сознание... Если хотите проверить, засеките время: только что на набережной грузовик наехал на тумбу и опрокинулся. А на проспекте Гагарина ветер повалил фургон на трамвайные рельсы, и трамвай врезался в него и загорелся. Завтра все это появится в газетах.

– Но это же... страшно!
– воскликнул Ивонин.- Это удивительно и страшно, если только это правда!

– Правда.- Улыбка у Михаила получилась совсем "человеческая", горькая и задумчивая.- Я ношу это в себе почти всю жизнь.

– И никто не знает этих ваших способностей?

– И сейчас никто, вернее, вы. Раньше знали Кампанелла, Гострид, Абу-ль-Вефа, Соломон... Нас было трое, но товарищи не выдержали пытки жизнью, и теперь я совсем один, один вот уже около двух веков.

Ивонин недоверчиво посмотрел на голову Михаила без единого седого волоска. В глазах нового знакомого искрилась усмешка, он иногда во время разговора уходил куда-то в лабиринты своих чувств, в свою сверхранимую душу, которую пронизывали не видимые никем силовые линии бурлящей вокруг жизни. И каждое сотрясение отражалось на нем вспышкой боли! Как же он выдерживает?!

– Не знаю,- тихо и печально отозвался Михаил, хотя Ивонин не задал вопроса вслух.- Для меня этот век самый жестокий, потому что во время войн я умираю тысячи раз... и воскресаю вновь. Не знаю зачем, но природа заложила в меня бессмертие. Может быть, скомпенсировав тем самым смертность остальных?.. Вы снова не верите. А я помню сожженные Карфаген и Геркуланум, гибель Помпеи и Содом и Гоморру, провал Ниагары - там сейчас знаменитый Ниагарский водопад, и сражения второй мировой войны, Хатынь и Саласпилс, Хиросиму и Нагасаки, Вьетнам и Гренаду... Я помню вспышку сверхновой в тысяча пятьсот шестом году и пожар Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом, гибель Атлантиды и землетрясение в Чили в тысяча двести девяностом... Очень редко встречаются те, кто выслушивает меня до конца, еще реже - кто верит. Да я и в самом деле привык к недоверию. Просто становится легче, когда есть с кем поделиться, тогда я отдыхаю.

– А вы не пробовали бороться?
– невольно увлекся Ивонин.

– Пробовал не однажды. В шестнадцатом веке я стал ради этого алхимиком, в девятнадцатом - фармацевтом.

– А к врачам не обращались?

– Я уже говорил, врачи не помогут, хотя я, конечно же, обращался к ним за помощью. Никто не верит, зато тут же заносят меня в списки сумасшедших. Штамп мышления... Только великие умы верили мне, но и они помочь не сумели. Саварина как-то предположил, что помочь мне может лишь мой двойник по психонатуре, тот, кто умеет сопереживать, принять на себя груз боли... Я встречал людей, с которыми мне становилось легче, вот как с вами, но чтобы полностью убрать экстрасенсорность, как теперь говорят...

– Подождите,- остановил его Ивонин, у которого голова кругом пошла от обилия сведений и разыгравшейся фантазии.- А вы не пробовали убедить компетентные органы... в... ну, чтобы в районы бедствий вовремя успела помощь? Скажем, произошла где-то катастрофа, и вы тут же сообщаете о ней, чтобы спасатели...

Михаил сморщился.

– Пробовал и такую глупость, но...- Он безнадежно махнул рукой.- Давно... теперь смирился. Да и всем не поможешь.

– Ну не знаю...- не согласился Ивонин. Что-то в нем погасло. Жалость к собеседнику и интерес к разговору. "Что это я?
– подумал он, вслушиваясь в гортанный голос Михаила.- Поверил? Конечно, в нем есть что-то заслуживающее доверия... и в то же время отталкивающее... вроде снисходительных интонаций и блеска превосходства в глазах. А может, так оно и есть - превосходство мудрости? Сколько же ему лет, если он помнит гибель Атлантиды? Тут он перехватил явно, не надо было всовывать мне Атлантиду. Шарлатан он, вот кто, увлекся собственным красноречием, чтобы взамен что-нибудь попросить... И я уши развесил, лопух..."

– И вы как все,- с горьким смешком прервал свою речь Михаил.- Шарлатан... Оливер Лодж назвал меня камертоном событий. И лет мне ровно двадцать три тысячи сто пять.

"Пророк!
– хмыкнул про себя Ивонин.- Михаил - пророк... "ангел", так сказать... камертон событий... Обалдеть можно! Интересно, откуда он сбежал?"

Ивонин с сожалением посмотрел на часы, окончательно уверовав в свою гипотезу о сбежавшем больном.

– Извините, мне пора идти. Интересно было познакомиться. Так я ничем не могу вам помочь?

– Вы уже помогли,- пробормотал Михаил, щеку его дернул нервный тик.Прощайте...

Он шагнул из ниши и растаял в шелестящей дождем темноте. Издалека, словно из-под моста, донесся голос:

– Спасибо за участие!

И все стихло, остался лишь шелест осеннего дождя, одевшего в блестящую под светом фонарей кольчугу асфальт тротуара.

Ивонин потоптался на месте, зачем-то заглянул через перила под мост, никого и ничего не увидел, выругался в душе и побрел на светлое зарево огней вдоль набережной, которое сулило сухое тепло и отдых. Его вдруг начала колотить дрожь, как и странного собеседника на мосту, и, словно отзвук жуткого колодца, в голове засела заноза боли. "Заболел!
– с долей удивления подумал он. Простудился и заболел, вот и все. Отсюда и сегодняшние приключения, "встреча с камертоном событий"... Бред собачий! По словам мамы, я всегда был излишне впечатлительной натурой, вот и нафантазировал..."

На встречу с Ингой он опоздал...

Ночь провел плохо.

Боль не отпускала, пульсирующая, скачущая, колющая боль.

Ивонин снова и снова вспоминал незнакомца на мосту, снова и снова анализировал его слова, поведение, и утром вдруг с пугающей ясностью понял он не просто простудился, а заразился от Михаила! Тот существовал наяву, а не в горячечном бреду сна.

Подходящая психонатура, горько думалось Ивонину. Неужели все это мне не привиделось? Не сон, не бред, не галлюцинация? Что же делать? Если у "камертонного" вируса большой инкубационный период, то, может быть, я успею посоветоваться с... с кем? Кто мне поверит?

Приступ боли, зародившийся где-то в области сердца, свалил его на пол, и он отчетливо увидел стену урагана, поднявшую в воздух деревянные дома какого-то поселка...

"Так!
– сказал сам себе Ивонин, лежа на полу и пытаясь унять боль мысленным усилием.- Человек слаб... Человек слаб, если у него нет друзей и он остался один... Но у меня-то они есть! Инга! Ребята в институте... они поверят. Правда, придется разговаривать с ними на расстоянии, чтобы и они не заразились, и мы поборемся! В первую очередь, надо будет научиться определять географические координаты районов бедствий, но с этим я справлюсь, по географии когда-то пятерки были. Михаилу было труднее, у него не оказалось никого, кто хотя бы просто посочувствовал ему. Вот в чем его беда - отсутствие друзей! Вот в чем его трагедия! Плохо, что он опустил руки, отделил себя от всех, "закуклился" в себе самом... бессмертный эгоист! Попробую отыскать его, вместе с нами ему будет легче"...

Ивонин привстал, но жестокий приступ боли затуманил сознание - где-то далеко падал в океан горящий пассажирский самолет.

Ивонин, упорно цепляясь за стол, встал, пошатываясь пошел к телефону.

– Ничего!
– выговорил он в три приема, кусая губы.- Мы еще посмотрим, кто кого! Я тоже - стихия!