Стихотворения и поэмы (основное собрание)

Нагана мысленный носитель,

Духовных ценностей спаситель, -

Увековечь его, Пракситель!

22.01.1970

* Текст по публикации: Альманах "Петрополь", N 7, 1997.
– - С. В.

– ----------------

Песня о Красном Свитере

Владимиру Уфлянду

В потетеле английской красной шерсти я

не бздюм крещенских холодов нашествия,

и будущее за Шексной, за Воркслою

теперь мне видится одетым в вещь заморскую.

Я думаю: обзаведись валютою,

мы одолели бы природу лютую.

Я вижу гордые строенья с ванными,

заполненными до краев славянами,

и тучи с птицами, с пропеллером скрещенными,

чтобы не связываться зря с крещеными,

чьи нравы строгие и рук в лицо сование

смягчает тайное голосование.

Там в клубе, на ночь глядя, одноразовый

перекрывается баян пластинкой джазовой,

и девки щурятся там, отдышался чтобы я,

дырявый от расстрелов воздух штопая.

Там днем ученые снимают пенку с опытов,

И Файбишенко там горит звездой, и Рокотов,

зане от них пошла доходов астрономия,

и там пылюсь на каждой полке в каждом доме я.

Вот, думаю, во что все это выльется.

Но если вдруг начнет хромать кириллица

от сильного избытка вещи фирменной,

приникни, серафим, к устам и вырви мой,

чтобы в широтах, грубой складкой схожих с робою,

в которых Азию легко смешать с Европою,

он трепыхался, поджидая басурманина,

как флаг, оставшийся на льдине от Папанина.

9(?) февраля 1970

* Стихотворение датировано автором. В распоряжение издательства поступило в 1993 году. (прим. в СИБ)

– ----------------

Памяти профессора Браудо

Люди редких профессий редко, но умирают,

уравнивая свой труд с прочими. Землю роют

люди прочих профессий, и родственники назавтра

выглядят, как природа, лишившаяся ихтиозавра.

Март -- черно-белый месяц, и зренье в марте

приспособляется легче к изображенью смерти;

снег, толчея колес, и поднимает ворот

бредущий за фотоснимком, едущим через город.

Голос из телефона за полночь вместо фразы

по проволоке передает как ожерелье слезы;

это -- немой клавир, и на рычаг надавишь,

ибо для этих нот не существует клавиш.

Переводя иглу с гаснущего рыданья,

тикает на стене верхнего "до" свиданья,

в опустевшей квартире, ее тишине на зависть,

крутится в темноте с вечным молчаньем запись.

17 марта 1970

– ----------------

Разговор с небожителем

Здесь, на земле,

где я впадал то в истовость, то в ересь,

где жил, в чужих воспоминаньях греясь,

как мышь в золе,

где хуже мыши

глодал петит родного словаря,

тебе чужого, где, благодаря

тебе, я на себя взираю свыше,

уже ни в ком

не видя места, коего глаголом

коснуться мог бы, не владея горлом,

давясь кивком

звонкоголосой падали, слюной

кропя уста взамен кастальской влаги,

кренясь Пизанской башнею к бумаге

во тьме ночной,

тебе твой дар

я возвращаю -- не зарыл, не пропил;

и, если бы душа имела профиль,

ты б увидал,

что и она

всего лишь слепок с горестного дара,

что более ничем не обладала,

что вместе с ним к тебе обращена.

Не стану жечь

тебя глаголом, исповедью, просьбой,

проклятыми вопросами -- той оспой,

которой речь

почти с пелен

заражена -- кто знает?
– - не тобой ли;

надежным, то есть, образом от боли

ты удален.

Не стану ждать

твоих ответов, Ангел, поелику

столь плохо представляемому лику,

как твой, под стать,

должно быть, лишь

молчанье -- столь просторное, что эха

в нем не сподобятся ни всплески смеха,

ни вопль: "Услышь!"

Вот это мне

и блазнит слух, привыкший к разнобою,

и облегчает разговор с тобою

наедине.

В Ковчег птенец,

не возвратившись, доказует то, что

вся вера есть не более, чем почта

в один конец.

Смотри ж, как, наг

и сир, жлоблюсь о Господе, и это

одно тебя избавит от ответа.

Но это -- подтверждение и знак,

что в нищете

влачащий дни не устрашится кражи,

что я кладу на мысль о камуфляже.

Там, на кресте,

не возоплю: "Почто меня оставил?!"

Не превращу себя в благую весть!

Поскольку боль -- не нарушенье правил:

страданье есть

способность тел,

и человек есть испытатель боли.

Но то ли свой ему неведом, то ли

ее предел.

___

Здесь, на земле,

все горы -- но в значении их узком -

кончаются не пиками, но спуском

в кромешной мгле,

и, сжав уста,

стигматы завернув свои в дерюгу,

идешь на вещи по второму кругу,

сойдя с креста.

Здесь, на земле,

от нежности до умоисступленья

все формы жизни есть приспособленье.

И в том числе

взгляд в потолок

и жажда слиться с Богом, как с пейзажем,

в котором нас разыскивает, скажем,

один стрелок.

Как на сопле,

все виснет на крюках своих вопросов,

как вор трамвайный, бард или философ -

здесь, на земле,

из всех углов

несет, как рыбой, с одесной и с левой

слиянием с природой или с девой

и башней слов!

Дух-исцелитель!

Я из бездонных мозеровских блюд

так нахлебался варева минут