Стихотворения. Поэмы

О себе

Я покинул дом когда-то, Позвала дорога вдаль. Не мала была утрата, Но светла была печаль. И годами с грустью нежной — Меж иных любых тревог — Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег. Да и не было помехи Взять и вспомнить наугад Старый лес, куда в орехи Я ходил с толпой ребят. Лес – ни пулей, ни осколком Не пораненный ничуть, Не порубленный без толку, Без порядку как-нибудь; Не корчеванный фугасом, Не поваленный огнем, Хламом гильз, жестянок, касок Не заваленный кругом; Блиндажами не изрытый, Не обкуренный зимой, Ни своими не обжитый, Ни чужими под землей. Милый лес, где я мальчонкой Плел из веток шалаши, Где однажды я теленка, Сбившись с ног, искал в глуши… Полдень раннего июня Был в лесу, и каждый лист, Полный, радостный и юный, Был горяч, но свеж и чист. Лист к листу, листом прикрытый, В сборе лиственном густом Пересчитанный, промытый Первым за лето дождем. И в глуши родной, ветвистой, И в тиши дневной, лесной Молодой, густой, смолистый, Золотой держался зной. И в спокойной чаще хвойной У земли мешался он С муравьиным духом винным И пьянил, склоняя в сон. И в истоме птицы смолкли… Светлой каплею смола По коре нагретой елки, Как слеза во сне, текла… Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край недавних детских лет, Отчий край, ты есть иль нет? Детства день, до гроба милый, Детства сон, что сердцу свят, Как легко все это было Взять и вспомнить год назад. Вспомнить разом что придется — Сонный полдень над водой, Дворик, стежку до колодца, Где песочек золотой; Книгу, читанную в поле, Кнут, свисающий с плеча, Лед на речке, глобус в школе У Ивана Ильича… Да и не было запрета, Проездной купив билет, Вдруг туда приехать летом, Где ты не был десять лет… Чтобы с лаской, хоть не детской, Вновь обнять старуху мать, Не под проволокой немецкой Нужно было проползать. Чтоб со взрослой грустью сладкой Праздник встречи пережить — Не украдкой, не с оглядкой По родным лесам кружить. Чтоб сердечным разговором С земляками встретить день — Не нужда была, как вору, Под стеною прятать тень… Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край, страдающий в плену! Я приду – лишь дня не знаю, Но приду, тебя верну. Не звериным робким следом Я приду, твой кровный сын, — Вместе с нашею победой Я иду, а не один. Этот час не за горою, Для меня и для тебя… А читатель той порою Скажет: – Где же про героя? Это больше про себя. Про себя? Упрек уместный, Может быть, меня пресек. Но давайте скажем честно: Что ж, а я не человек? Спорить здесь нужды не вижу, Сознавайся в чем в другом. Я ограблен и унижен, Как и ты, одним врагом. Я дрожу от боли острой, Злобы горькой и святой. Мать, отец, родные сестры У меня за той чертой. Я стонать от боли вправе И кричать с тоски клятой. То, что я всем сердцем славил И любил – за той чертой. Друг мой, так же не легко мне, Как тебе с глухой бедой. То, что я хранил и помнил, Чем я жил – за той, за той — За неписаной границей, Поперек страны самой, Что горит, горит в зарницах Вспышек – летом и зимой… И скажу тебе, не скрою, — В этой книге, там ли, сям, То, что молвить бы герою, Говорю я лично сам. Я за все кругом в ответе, И заметь, коль не заметил, Что и Теркин, мой герой, За меня гласит порой. Он земляк мой и, быть может, Хоть нимало не поэт, Все же как-нибудь похоже Размышлял. А нет, ну – нет. Теркин – дальше. Автор – вслед.

Бой в болоте

Бой безвестный, о котором Речь сегодня поведем, Был, прошел, забылся скоро… Да и вспомнят ли о нем? Бой в лесу, в кустах, в болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь – по грудь; Где брели бойцы понуро, И, скользнув с бревна в ночи, Артиллерия тонула, Увязали тягачи. Этот бой в болоте диком На втором году войны Не за город шел великий, Что один у всей страны; Не за гордую твердыню, Что у матушки-реки, А за некий, скажем ныне, Населенный пункт Борки. Он стоял за тем болотом У конца лесной тропы, В нем осталось ровным счетом Обгорелых три трубы. Там с открытых и закрытых Огневых – кому забыть! — Было бито, бито, бито, И, казалось, что там бить? Там в щебенку каждый камень, В щепки каждое бревно. Называлось там Борками Место черное одно. А в окружку – мох, болото, Край от мира в стороне. И подумать вдруг, что кто-то Здесь родился, жил, работал, Кто сегодня на войне. Где ты, где ты, мальчик босый, Деревенский пастушок, Что по этим дымным росам, Что по этим кочкам шел? Бился ль ты в горах Кавказа, Или пал за Сталинград, Мой земляк, ровесник, брат, Верный долгу и приказу Русский труженик-солдат. Или, может, в этих дымах, Что уже недалеки, Видишь нынче свой родимый Угол дедовский, Борки? И у той черты недальной, У земли многострадальной, Что была к тебе добра, Влился голос твой в печальный И протяжный стон: «Ура-а…» Как в бою удачи мало И дела нехороши, Виноватого, бывало, Там попробуй поищи. Артиллерия толково Говорит – она права: – Вся беда, что танки снова В лес свернули по дрова. А еще сложнее счеты, Чуть танкиста повстречал: – Подвела опять пехота. Залегла. Пропал запал. А пехота не хвастливо, Без отрыва от земли Лишь махнет рукой лениво: – Точно. Танки подвели. Так идет оно по кругу, И ругают все друг друга, Лишь в согласье все подряд Авиацию бранят. Все хорошие ребята, Как посмотришь – красота. И ничуть не виноваты, И деревня не взята. И противник по болоту, По траншейкам торфяным Садит вновь из минометов — Что ты хочешь делай с ним. Адреса разведал точно, Шлет посылки спешной почтой, И лежишь ты, адресат, Изнывая, ждешь за кочкой, Скоро ль мина влепит в зад. Перемокшая пехота В полный смак клянет болото, Не мечтает о другом — Хоть бы смерть, да на сухом. Кто-нибудь еще расскажет, Как лежали там в тоске. Третьи сутки кукиш кажет В животе кишка кишке. Посыпает дождик редкий, Кашель злой терзает грудь. Ни клочка родной газетки — Козью ножку завернуть; И ни спичек, ни махорки — Все раскисло от воды. – Согласись, Василий Теркин, Хуже нет уже беды? Тот лежит у края лужи, Усмехнулся: – Нет, друзья, Во сто раз бывает хуже, Это точно знаю я. – Где уж хуже… – А не спорьте, Кто не хочет, тот не верь, Я сказал бы: на курорте Мы находимся теперь. И глядит шутник великий На людей со стороны. Губы – то ли от черники, То ль от холода черны, Говорит: – В своем болоте Ты находишься сейчас. Ты в цепи. Во взводе. В роте. Ты имеешь связь и часть. Даже сетовать неловко При такой, чудак, судьбе. У тебя в руках винтовка, Две гранаты при тебе. У тебя – в тылу ль, на фланге, — Сам не знаешь, как силен, — Бронебойки, пушки, танки. Ты, брат, – это батальон. Полк. Дивизия. А хочешь — Фронт. Россия! Наконец, Я скажу тебе короче И понятней: ты – боец. Ты в строю, прошу усвоить, А быть может, год назад Ты бы здесь изведал, воин, То, что наш изведал брат. Ноги б с горя не носили! Где свои, где чьи края? Где тот фронт и где Россия? По какой рубеж своя? И однажды ночью поздно, От деревни в стороне Укрывался б ты в колхозной, Например, сенной копне… Тут, озноб вдувая в души, Долгой выгнувшись дугой, Смертный свист скатился в уши, Ближе, ниже, суше, глуше — И разрыв! За ним другой… – Ну, накрыл. Не даст дослушать Человека. – Он такой… И за каждым тем разрывом На примолкнувших ребят Рваный лист, кружась лениво, Ветки сбитые летят. Тянет всех, зовет куда-то, Уходи, беда вот-вот… Только Теркин: – Брось, ребята, Говорю – не попадет. Сам сидит как будто в кресле, Всех страхует от огня. – Ну, а если?.. – А уж если… Получи тогда с меня. Слушай лучше. Я серьезно Рассуждаю о войне. Вот лежишь ты в той бесхозной, В поле брошенной копне. Немец где? До ближней хаты Полверсты – ни дать ни взять, И приходят два солдата В поле сена навязать. Из копнушки вяжут сено, Той, где ты нашел приют, Уминают под колено И поют. И что ж поют! Хлопцы, верьте мне, не верьте, Только врать не стал бы я, А поют худые черти, Сам слыхал: «Москва моя». Тут состроил Теркин рожу И привстал, держась за пень, И запел весьма похоже, Как бы немец мог запеть. До того тянул он криво, И смотрел при этом он Так чванливо, так тоскливо, Так чудно, – печенки вон! – Вот и смех тебе. Однако Услыхал бы ты тогда Эту песню, – ты б заплакал От печали и стыда. И смеешься ты сегодня, Потому что, знай, боец: Этой песни прошлогодней Нынче немец не певец. – Не певец-то – это верно, Это ясно, час не тот… – А деревню-то, примерно, Вот берем – не отдает. И с тоскою бесконечной, Что, быть может, год берег, Кто-то так чистосердечно, Глубоко, как мех кузнечный, Вдруг вздохнул: – Ого, сынок! Подивился Теркин вздоху, Посмотрел, – ну, ну! – сказал, — И такой ребячий хохот Всех опять в работу взял. – Ах ты, Теркин. Ну и малый. И в кого ты удался, Только мать, наверно, знала… – Я от тетки родился. – Теркин – теткин, елки-палки, Сыпь еще назло врагу. – Не могу. Таланта жалко. До бомбежки берегу. Получай тогда на выбор, Что имею про запас. – И за то тебе спасибо. – На здоровье. В добрый час. Заключить теперь нельзя ли, Что, мол, горе не беда, Что ребята встали, взяли Деревушку без труда? Что с удачей постоянной Теркин подвиг совершил: Русской ложкой деревянной Восемь фрицев уложил! Нет, товарищ, скажем прямо: Был он долог до тоски, Летний бой за этот самый Населенный пункт Борки. Много дней прошло суровых, Горьких, списанных в расход. – Но позвольте, – скажут снова, — Так о чем тут речь идет? Речь идет о том болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь – по грудь; Где в трясине, в ржавой каше, Безответно – в счет, не в счет — Шли, ползли, лежали наши Днем и ночью напролет; Где подарком из подарков, Как труды ни велики, Не Ростов им был, не Харьков, Населенный пункт Борки. И в глуши, в бою безвестном, В сосняке, в кустах сырых Смертью праведной и честной Пали многие из них. Пусть тот бой не упомянут В списке славы золотой, День придет – еще повстанут Люди в памяти живой. И в одной бессмертной книге Будут все навек равны — Кто за город пал великий, Что один у всей страны; Кто за гордую твердыню, Что у Волги у реки, Кто за тот, забытый ныне, Населенный пункт Борки. И Россия – мать родная — Почесть всем отдаст сполна. Бой иной, пора иная, Жизнь одна и смерть одна.

О любви

Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… Не подарок, так белье Собрала, быть может, И что дольше без нее, То она дороже. И дороже этот час, Памятный, особый, Взгляд последний этих глаз, Что забудь попробуй. Обойдись в пути большом, Глупой славы ради, Без любви, что видел в нем, В том прощальном взгляде. Он у каждого из нас Самый сокровенный И бесценный наш запас, Неприкосновенный. Он про всякий час, друзья, Бережно хранится. И с товарищем нельзя Этим поделиться, Потому – он мой, он весь — Мой, святой и скромный, У тебя он тоже есть, Ты подумай, вспомни. Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… И приходится сказать, Что из всех тех женщин, Как всегда, родную мать Вспоминают меньше. И не принято родной Сетовать напрасно, — В срок иной, в любви иной Мать сама была женой С тем же правом властным. Да, друзья, любовь жены, — Кто не знал – проверьте, — На войне сильней войны И, быть может, смерти. Ты ей только не перечь, Той любви, что вправе Ободрить, предостеречь, Осудить, прославить. Вновь достань листок письма, Перечти сначала, Пусть в землянке полутьма, Ну-ка, где она сама То письмо писала? При каком на этот раз Примостилась свете? То ли спали в этот час, То ль мешали дети, То ль болела голова Тяжко, не впервые, Оттого, брат, что дрова Не горят сырые?.. Впряжена в тот воз одна, Разве не устанет? Да зачем тебе жена Жаловаться станет? Жены думают, любя, Что иное слово Все ж скорей найдет тебя На войне живого. Нынче жены все добры, Беззаветны вдосталь, Даже те, что до поры Были ведьмы просто. Смех – не смех, случалось мне С женами встречаться, От которых на войне Только и спасаться. Чем томиться день за днем С той женою-крошкой, Лучше ползать под огнем Или под бомбежкой. Лучше, пять пройдя атак, Ждать шестую в сутки… Впрочем, это только так, Только ради шутки. Нет, друзья, любовь жены, — Сотню раз проверьте, — На войне сильней войны И, быть может, смерти. И одно сказать о ней Вы б могли вначале: Что короче, что длинней — Та любовь, война ли? Но, бестрепетно в лицо Глядя всякой правде, Я замолвил бы словцо За любовь, представьте. Как война на жизнь ни шла, Сколько ни пахала, Но любовь пережила Срок ее немалый. И недаром нету, друг, Письмеца дороже, Что из тех далеких рук, Дорогих усталых рук В трещинках по коже. И не зря взываю я К женам настоящим: – Жены, милые друзья, Вы пишите чаще. Не ленитесь к письмецу Приписать, что надо. Генералу ли, бойцу, Это – как награда. Нет, товарищ, не забудь На войне жестокой: У войны короткий путь, У любви – далекий. И ее большому дню Сроки близки ныне. А к чему я речь клоню? Вот к чему, родные. Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… Но хотя и жалко мне, Сам помочь не в силе, Что остался в стороне Теркин мой Василий. Не случилось никого Проводить в дорогу. Полюбите вы его, Девушки, ей-богу! Любят летчиков у нас, Конники в почете. Обратитесь, просим вас, К матушке-пехоте! Полюбите молодца, Сердце подарите, До победного конца Верно полюбите! Пусть тот конник на коне, Летчик в самолете, И, однако, на войне Первый ряд – пехоте. Пусть танкист красив собой И горяч в работе, А ведешь машину в бой — Поклонись пехоте. Пусть форсист артиллерист В боевом расчете, Отстрелялся – не гордись, Дела суть – в пехоте. Обойдите всех подряд, Лучше не найдете: Обратите нежный взгляд, Девушки, к пехоте.

Отдых Теркина

На войне – в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, — Там, где случай приведет, — Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь кой-как друг к дружке, Отдохнуть… Минут шестьсот. Даже больше б не мешало, Но солдату на войне Срок такой для сна, пожалуй, Можно видеть лишь во сне. И представь, что вдруг, покинув В некий час передний край, Ты с попутною машиной Попадаешь прямо в рай. Мы здесь вовсе не желаем Шуткой той блеснуть спроста, Что, мол, рай с передним краем Это – смежные места. Рай по правде. Дом. Крылечко. Веник – ноги обметай. Дальше – горница и печка. Все, что надо. Чем не рай? Вот и в книге ты отмечен, Раздевайся, проходи. И плечьми у теплой печи На свободе поведи. Осмотрись вокруг детально, Вот в ряду твоя кровать. И учти, что это – спальня, То есть место – специально Для того, чтоб только спать. Спать, солдат, весь срок недельный, Самолично, безраздельно Занимать кровать свою, Спать в сухом тепле постельном, Спать в одном белье нательном, Как положено в раю. И по строгому приказу, Коль тебе здесь быть пришлось, Ты помимо сна обязан Пищу в день четыре раза Принимать. Но как? – вопрос. Всех привычек перемена Поначалу тяжела. Есть в раю нельзя с колена, Можно только со стола. И никто в раю не может Бегать к кухне с котелком, И нельзя сидеть в одеже И корежить хлеб штыком. И такая установка Строго-настрого дана, Что у ног твоих винтовка Находиться не должна. И в ущерб своей привычке Ты не можешь за столом Утереться рукавичкой Или – так вот – рукавом. И когда покончишь с пищей, Не забудь еще, солдат, Что в раю за голенище Ложку прятать не велят. Все такие оговорки Разобрав, поняв путем, Принял в счет Василий Теркин И решил: – Не пропадем. Вот обед прошел и ужин. – Как вам нравится у нас? – Ничего. Немножко б хуже, То и было б в самый раз… Покурил, вздохнул и на бок. Как-то странно голове. Простыня – пускай одна бы, Нет, так на, мол, сразу две. Чистота – озноб по коже, И неловко, что здоров, А до крайности похоже, Будто в госпитале вновь. Бережет плечо в кровати, Головой не повернет. Вот и девушка в халате Совершает свой обход. Двое справа, трое слева К ней разведчиков тотчас. А она, как королева: Мол, одна, а сколько вас. Теркин смотрит сквозь ресницы: О какой там речь красе. Хороша, как говорится, В прифронтовой полосе. Хороша, при смутном свете, Дорога, как нет другой, И видать, ребята эти Отдохнули день, другой… Сон-забвенье на пороге, Ровно, сладко дышит грудь. Ах, как холодно в дороге У объезда где-нибудь! Как прохватывает ветер, Как луна теплом бедна! Ах, как трудно все на свете: Служба, жизнь, зима, война. Как тоскует о постели На войне солдат живой! Что ж не спится в самом деле? Не укрыться ль с головой? Полчаса и час проходит, С боку на бок, навзничь, ниц. Хоть убейся – не выходит. Все храпят, а ты казнись. То ли жарко, то ли зябко, Не понять, а сна все нет. – Да надень ты, парень, шапку, — Вдруг дают ему совет. Разъясняют: – Ты не первый, Не второй страдаешь тут. Поначалу наши нервы Спать без шапки не дают. И едва надел родимый Головной убор солдат, Боевой, пропахший дымом И землей, как говорят, — Тот, обношенный на славу Под дождем и под огнем, Что еще колючкой ржавой Как-то прорван был на нем; Тот, в котором жизнь проводишь, Не снимая, – так хорош! — И когда ко сну отходишь, И когда на смерть идешь, — Видит: нет, не зря послушал Тех, что знали, в чем резон: Как-то вдруг согрелись уши, Как-то стало мягче, глуше — И всего свернуло в сон. И проснулся он до срока С чувством редкостным – точь-в-точь Словно где-нибудь далеко Побывал за эту ночь; Словно выкупался где-то, Где – хоть вновь туда вернись — Не зима была, а лето, Не война, а просто жизнь. И с одной ногой обутой, Шапку снять забыв свою, На исходе первых суток Он задумался в раю. Хороши харчи и хата, Осуждать не станем зря, Только, знаете, война-то Не закончена, друзья. Посудите сами, братцы, Кто б чудней придумать мог: Раздеваться, разуваться На такой короткий срок. Тут обвыкнешь – сразу крышка, Чуть покинешь этот рай. Лучше скажем: передышка. Больше время не теряй. Закусил, собрался, вышел, Дело было на мази. Грузовик идет, – заслышал, Голосует: – Подвези. И, четыре пуда грузу Добавляя по пути, Через борт ввалился в кузов, Постучал: давай, крути. Ехал – близко ли, далеко — Кому надо, вымеряй. Только, рай, прощай до срока, И опять – передний край. Соскочил у поворота, — Глядь – и дома, у огня. – Ну, рассказывайте, что тут, Как тут, хлопцы, без меня? – Сам рассказывай. Кому же Неохота знать тотчас, Как там, что в раю у вас… – Хорошо. Немножко б хуже, Верно, было б в самый раз… Хорошо поспал, богато, Осуждать не станем зря. Только, знаете, война-то Не закончена, друзья. Как дойдем до той границы По Варшавскому шоссе, Вот тогда, как говорится, Отдохнем. И то не все. А пока – в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, Где нам случай приведет, — Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь плотней друг к дружке, Отдохнуть. А там – вперед.

В наступлении

Столько жили в обороне, Что уже с передовой Сами шли, бывало, кони, Как в селе, на водопой. И на весь тот лес обжитый, И на весь передний край У землянок домовитый Раздавался песий лай. И прижившийся на диво, Петушок – была пора — По утрам будил комдива, Как хозяина двора. И во славу зимних буден В бане – пару не жалей — Секлись вениками люди Вязки собственной своей. На войне, как на привале, Отдыхали про запас, Жили, «Теркина» читали На досуге. Вдруг – приказ… Вдруг – приказ, конец стоянке. И уж где-то далеки Опустевшие землянки, Сиротливые дымки. И уже обыкновенно То, что минул целый год, Точно день. Вот так, наверно, И война, и все пройдет… И солдат мой поседелый, Коль останется живой, Вспомнит: то-то было дело, Как сражались под Москвой… И с печалью горделивой Он начнет в кругу внучат Свой рассказ неторопливый, Если слушать захотят… Трудно знать. Со стариками Не всегда мы так добры. Там посмотрим. А покамест Далеко до той поры.

* * *

Бой в разгаре. Дымкой синей Серый снег заволокло. И в цепи идет Василий, Под огнем идет в село. И до отчего порога, До родимого села Через то село дорога — Не иначе – пролегла. Что поделаешь – иному И еще кружнее путь. И идет иной до дому То ли степью незнакомой, То ль горами где-нибудь… Низко смерть над шапкой свищет, Хоть кого согнет в дугу. Цепь идет, как будто ищет Что-то в поле на снегу. И бойцам, что помоложе, Что впервые так идут, В этот час всего дороже Знать одно, что Теркин тут. Хорошо – хотя ознобцем Пронимает под огнем — Не последним самым хлопцем Показать себя при нем. Толку нет, что в миг тоскливый, Как снаряд берет разбег, Теркин так же ждет разрыва, Камнем кинувшись на снег; Что над страхом меньше власти У того в бою подчас, Кто судьбу свою и счастье Испытал уже не раз; Что, быть может, эта сила Уцелевшим из огня Человека выносила До сегодняшнего дня, — До вот этой борозденки, Где лежит, вобрав живот, Он, обшитый кожей тонкой Человек. Лежит и ждет… Где-то там, за полем бранным, Думу думает свою Тот, по чьим часам карманным Все часы идут в бою. И за всей вокруг пальбою, За разрывами в дыму Он следит, владыка боя, И решает, что к чему. Где-то там, в песчаной круче, В блиндаже сухом, сыпучем, Глядя в карту, генерал Те часы свои достал; Хлопнул крышкой, точно дверкой, Поднял шапку, вытер пот… И дождался, слышит Теркин: – Взвод! За Родину! Вперед!.. И хотя слова он эти — Клич у смерти на краю — Сотни раз читал в газете И не раз слыхал в бою, — В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правды и печали, Сладкой горечи святой; С тою силой неизменной, Что людей в огонь ведет, Что за все ответ священный На себя уже берет. – Взвод! За Родину! Вперед!.. Лейтенант щеголеватый, Конник, спешенный в боях, По-мальчишечьи усатый, Весельчак, плясун, казак, Первым встал, стреляя с ходу, Побежал вперед со взводом, Обходя село с задов. И пролег уже далеко След его в снегу глубоком — Дальше всех в цепи следов. Вот уже у крайней хаты Поднял он ладонь к усам: – Молодцы! Вперед, ребята! — Крикнул так молодцевато, Словно был Чапаев сам. Только вдруг вперед подался, Оступился на бегу, Четкий след его прервался На снегу… И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир. И пошло в цепи по взводу: – Ранен! Ранен командир!.. Подбежали. И тогда-то, С тем и будет не забыт, Он привстал: – Вперед, ребята! Я не ранен. Я – убит… Край села, сады, задворки — В двух шагах, в руках вот-вот… И увидел, понял Теркин, Что вести его черед. – Взвод! За Родину! Вперед!.. И доверчиво по знаку, За товарищем спеша, С места бросились в атаку Сорок душ – одна душа… Если есть в бою удача, То в исходе все подряд С похвалой, весьма горячей, Друг о друге говорят.. – Танки действовали славно. – Шли саперы молодцом. – Артиллерия подавно Не ударит в грязь лицом. – А пехота! – Как по нотам, Шла пехота. Ну да что там! Авиация – и та… Словом, просто – красота. И бывает так, не скроем, Что успех глаза слепит: Столько сыщется героев, Что – глядишь – один забыт, Но для точности примерной, Для порядка генерал, Кто в село ворвался первым, Знать на месте пожелал. Доложили, как обычно: Мол, такой-то взял село, Но не смог явиться лично, Так как ранен тяжело. И тогда из всех фамилий, Всех сегодняшних имен — Теркин – вырвалось – Василий! Это был, конечно, он.

Смерть и воин

За далекие пригорки Уходил сраженья жар. На снегу Василий Теркин Неподобранный лежал. Снег под ним, набрякши кровью, Взялся грудой ледяной. Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдем со мной. Я теперь твоя подруга, Недалеко провожу, Белой вьюгой, белой вьюгой, Вьюгой след запорошу. Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Я не звал тебя, Косая, Я солдат еще живой. Смерть, смеясь, нагнулась ниже: – Полно, полно, молодец, Я-то знаю, я-то вижу: Ты живой, да не – жилец. Мимоходом тенью смертной Я твоих коснулась щек, А тебе и незаметно, Что на них сухой снежок. Моего не бойся мрака, Ночь, поверь, не хуже дня… – А чего тебе, однако, Нужно лично от меня? Смерть как будто бы замялась, Отклонилась от него. – Нужно мне… такую малость, Ну почти что ничего. Нужен знак один согласья, Что устал беречь ты жизнь, Что о смертном молишь часе… – Сам, выходит, подпишись? — Смерть подумала. – Ну что же, — Подпишись, и на покой. – Нет, уволь. Себе дороже. – Не торгуйся, дорогой. Все равно идешь на убыль. — Смерть подвинулась к плечу. — Все равно стянулись губы, Стынут зубы… – Не хочу. – А смотри-ка, дело к ночи, На мороз горит заря. Я к тому, чтоб мне короче И тебе не мерзнуть зря… – Потерплю. – Ну, что ты, глупый! Ведь лежишь, всего свело. Я б тебя тотчас тулупом, Чтоб уже навек тепло. Вижу, веришь. Вот и слезы, Вот уж я тебе милей. – Врешь, я плачу от мороза, Не от жалости твоей. – Что от счастья, что от боли — Все равно. А холод лют. Завилась поземка в поле. Нет, тебя уж не найдут… И зачем тебе, подумай, Если кто и подберет. Пожалеешь, что не умер Здесь, на месте, без хлопот… – Шутишь, Смерть, плетешь тенета. — Отвернул с трудом плечо. — Мне как раз пожить охота, Я и не жил-то еще… – А и встанешь, толку мало, — Продолжала Смерть, смеясь. — А и встанешь – все сначала: Холод, страх, усталость, грязь… Ну-ка, сладко ли, дружище, Рассуди-ка в простоте. – Что судить! С войны не взыщешь Ни в каком уже суде. – А тоска, солдат, в придачу; Как там дома, что с семьей? – Вот уж выполню задачу — Кончу немца – и домой. – Так. Допустим. Но тебе-то И домой к чему прийти? Догола земля раздета И разграблена, учти. Все в забросе. – Я работник, Я бы дома в дело вник. – Дом разрушен. – Я и плотник… – Печки нету. – И печник… Я от скуки – на все руки, Буду жив – мое со мной. – Дай еще сказать старухе: Вдруг придешь с одной рукой? Иль еще каким калекой, — Сам себе и то постыл… И со Смертью Человеку Спорить стало свыше сил. Истекал уже он кровью, Коченел. Спускалась ночь… – При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь… И, томим тоской жестокой, Одинок, и слаб, и мал, Он с мольбой, не то с упреком Уговариваться стал: – Я не худший и не лучший, Что погибну на войне. Но в конце ее, послушай, Дашь ты на день отпуск мне? Дашь ты мне в тот день последний, В праздник славы мировой, Услыхать салют победный, Что раздастся над Москвой? Дашь ты мне в тот день немножко Погулять среди живых? Дашь ты мне в одно окошко Постучать в краях родных? И как выйдут на крылечко, — Смерть, а Смерть, еще мне там Дашь сказать одно словечко? Полсловечка? – Нет. Не дам… Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Так пошла ты прочь, Косая, Я солдат еще живой. Буду плакать, выть от боли, Гибнуть в поле без следа, Но тебе по доброй воле Я не сдамся никогда. – Погоди. Резон почище Я найду, – подашь мне знак… – Стой! Идут за мною. Ищут. Из санбата. – Где, чудак? – Вон, по стежке занесенной… Смерть хохочет во весь рот: – Из команды похоронной. – Все равно: живой народ. Снег шуршит, подходят двое. Об лопату звякнул лом. – Вот еще остался воин. К ночи всех не уберем. – А и то устали за день, Доставай кисет, земляк. На покойничке присядем Да покурим натощак. – Кабы, знаешь, до затяжки — Щей горячих котелок. – Кабы капельку из фляжки. – Кабы так – один глоток. – Или два… И тут, хоть слабо, Подал Теркин голос свой: – Прогоните эту бабу, Я солдат еще живой. Смотрят люди: вот так штука! Видят: верно, – жив солдат. – Что ты думаешь! – А ну-ка, Понесем его в санбат. – Ну и редкостное дело, — Рассуждают не спеша. — Одно дело – просто тело, А тут – тело и душа. – Еле-еле душа в теле… – Шутки, что ль, зазяб совсем. А уж мы тебя хотели, Понимаешь, в наркомзем… – Не толкуй. Заждался малый. Вырубай шинель во льду. Поднимай. А Смерть сказала: – Я, однако, вслед пойду. Земляки – они к работе Приспособлены к иной. Врете, мыслит, растрясете — И еще он будет мой. Два ремня да две лопаты, Две шинели поперек. – Береги, солдат, солдата. – Понесли. Терпи, дружок. Норовят, чтоб меньше тряски, Чтоб ровнее как-нибудь, Берегут, несут с опаской: Смерть сторонкой держит путь. А дорога – не дорога, — Целина, по пояс снег. – Отдохнули б вы немного, Хлопцы… – Милый человек, — Говорит земляк толково, — Не тревожься, не жалей. Потому несем живого, Мертвый вдвое тяжелей. А другой: – Оно известно. А еще и то учесть, Что живой спешит до места, — Мертвый дома – где ни есть. – Дело, стало быть, в привычке, — Заключают земляки. — Что ж ты, друг, без рукавички? На-ко теплую, с руки… И подумала впервые Смерть, следя со стороны: «До чего они, живые, Меж собой свои – дружны. Потому и с одиночкой Сладить надобно суметь, Нехотя даешь отсрочку». И, вздохнув, отстала Смерть.

Теркин пишет

…И могу вам сообщить Из своей палаты, Что, большой любитель жить, Выжил я, ребята. И хотя натер бока, Належался лежнем, Говорят, зато нога Будет лучше прежней. И намерен я опять Вскоре без подмоги Той ногой траву топтать, Встав на обе ноги… Озабочен я сейчас Лишь одной задачей, Чтоб попасть в родную часть, Никуда иначе. С нею жил и воевал, Курс наук усвоил. Отступая, пыль глотал, Наступая, снег черпал Валенками воин. И покуда что она Для меня – солдата — Все на свете, все сполна: И родная сторона, И семья, и хата. И охота мне скорей К ней в ряды вклиниться И, дождавшись добрых дней, По Смоленщине своей Топать до границы. Впрочем, даже суть не в том, Я скажу точнее: Доведись другим путем До конца идти, – пойдем, Где угодно, с нею! Если ж пуля в третий раз Клюнет насмерть, злая, То по крайности средь вас, Братцы, свой последний час Встретить я желаю. Только с этим мы спешить Без нужды не станем. Я большой любитель жить, Как сказал заране. И, поскольку я спешу Повстречаться с вами, Генералу напишу Теми же словами. Полагаю, генерал Как-никак уважит, — Он мне орден выдавал, В просьбе не откажет. За письмом, надеюсь, вслед Буду сам обратно… Ну и повару привет От меня двукратный. Пусть и впредь готовит так, Заправляя жирно, Чтоб в котле стоял черпак По команде «смирно»… И одним слова свои Заключить хочу я: Что великие бои, Как погоду, чую. Так бывает у коня Чувство близкой свадьбы… До того большого дня Мне без палок встать бы! Сплю скорей да жду вестей. Все сказал до корки… Обнимаю вас, чертей. Ваш Василий Теркин.

Теркин – Теркин

Чья-то печка, чья-то хата, На дрова распилен хлев… Кто назябся – дело свято, Тому надо обогрев. Дело свято – чья там хата, Кто их нынче разберет. Грейся, радуйся, ребята, Сборный, смешанный народ. На полу тебе солома, Задремалось, так ложись. Не у тещи, и не дома, Не в раю, однако, жизнь. Тот сидит, разувши ногу, Приподняв, глядит на свет. Всю ощупывает строго, — Узнает – его иль нет. Тот, шинель смахнув без страху, Высоко задрав рубаху, Прямо в печку хочет влезть. – Не один ты, братец, здесь. – Отслонитесь, хлопцы. Темень… – Что ты, правда, как тот немец… – Нынче немец сам не тот. – Ну, брат, он еще дает, Отпускает, не скупится… – Все же с прежним не сравнится, — Снял сапог с одной ноги. – Дело ясное, – беги! – Охо-хо. Война, ребятки. – А ты думал! Вот чудак. – Лучше нет – чайку в достатке, Хмель – он греет, да не так. – Это чья же установка Греться чаем? Вот и врешь. – Эй, не ставь к огню винтовку… – А еще кулеш хорош… Опрокинутый истомой, Теркин дремлет на спине, От беседы в стороне. Так ли, сяк ли, Теркин дома, То есть – снова на войне… Это раненым известно: Воротись ты в полк родной — Все не то: иное место И народ уже иной. Прибаутки, поговорки Не такие ловит слух… – Где-то наш Василий Теркин? — Это слышит Теркин вдруг. Привстает, шурша соломой, Что там дальше – подстеречь. Никому он не знакомый — И о нем как будто речь. Но сквозь шум и гам веселый, Что кипел вокруг огня, Вот он слышит новый голос: – Это кто там про меня?.. – Про тебя? — Без оговорки Тот опять: – Само собой. – Почему? – Так я же Теркин. Это слышит Теркин мой. Что-то странное творится, Непонятное уму. Повернулись тотчас лица Молча к Теркину. К тому. Люди вроде оробели: – Теркин – лично? – Я и есть. – В самом деле? – В самом деле. – Хлопцы, хлопцы, Теркин здесь! – Не свернете ли махорки? — Кто-то вытащил кисет. И не мой, а тот уж Теркин Говорит: – Махорки? Нет. Теркин мой – к огню поближе, Отгибает воротник. Поглядит, а он-то рыжий — Теркин тот, его двойник. Если б попросту махорки Теркин выкурил второй, И не встрял бы, может, Теркин, Промолчал бы мой герой. Но, поскольку водит носом, Задается человек, Теркин мой к нему с вопросом: – А у вас небось «Казбек»? Тот помедлил чуть с ответом: Мол, не понял ничего. – Что ж, трофейной сигаретой Угощу. — Возьми его! Видит мой Василий Теркин — Не с того зашел конца. И не то чтоб чувством горьким Укололо молодца, — Не любил людей спесивых, И, обиду затая, Он сказал, вздохнув лениво: – Все же Теркин – это я… Смех, волненье. – Новый Теркин! – Хлопцы, двое… – Вот беда… – Как дойдет их до пятерки, Разбудите нас тогда. – Нет, брат, шутишь, – отвечает Теркин тот, поджав губу, — Теркин – я. – Да кто их знает, — Не написано на лбу. Из кармана гимнастерки Рыжий – книжку: – Что ж я вам… – Точно: Теркин… – Только Теркин Не Василий, а Иван. Но, уже с насмешкой глядя, Тот ответил моему: – Ты пойми, что рифмы ради Можно сделать хоть Фому. Этот выдохнул затяжку: – Да, но Теркин-то – герой. Тот шинелку нараспашку: – Вот вам орден, вот другой, Вот вам Теркин-бронебойщик, Верьте слову, не молве. И машин подбил я больше — Не одну, а целых две… Теркин будто бы растерян, Грустно щурится в огонь. – Я бы мог тебя проверить, Будь бы здесь у нас гармонь. Все кругом: – Гармонь найдется, Есть у старшего. – Не тронь. – Что не тронь? – Смотри, проснется… – Пусть проснется. – Есть гармонь! Только взял боец трехрядку, Сразу видно: гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз. И к мехам припал щекою, Строг и важен, хоть не брит, И про вечер над рекою Завернул, завел навзрыд… Теркин мой махнул рукою: – Ладно. Можешь, – говорит, — Но одно тебя, брат, губит: Рыжесть Теркину нейдет. – Рыжих девки больше любят, — Отвечает Теркин тот. Теркин сам уже хохочет, Сердцем щедрым наделен. И не так уже хлопочет За себя, – что Теркин он. Чуть обидно, да приятно, Что такой же рядом с ним. Непонятно, да занятно Всем ребятам остальным. Молвит Теркин: – Сделай милость, Будь ты Теркин насовсем. И пускай однофамилец Буду я… А тот: – Зачем?.. – Кто же Теркин? – Ну и лихо!.. — Хохот, шум, неразбериха… Встал какой-то старшина Да как крикнет: – Тишина! Что вы тут не разберете, Не поймете меж собой? По уставу каждой роте Будет придан Теркин свой. Слышно всем? Порядок ясен? Жалоб нету? Ни одной? Разойдись! И я согласен С этим строгим старшиной. Я бы, может быть, и взводам Придал Теркина в друзья… Впрочем, все тут мимоходом К разговору вставил я.

От автора

По которой речке плыть, — Той и славушку творить… С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Но еще не знал я, право, Что с печатного столбца Всем придешься ты по нраву, А иным войдешь в сердца. До войны едва в помине Был ты, Теркин, на Руси. Теркин? Кто такой? А ныне Теркин – кто такой? – спроси. – Теркин, как же! – Знаем. – Дорог. – Парень свой, как говорят. – Словом, Теркин, тот, который На войне лихой солдат, На гулянке гость не лишний, На работе – хоть куда… Жаль, давно его не слышно, Может, что худое вышло? Может, с Теркиным беда? – Не могло того случиться. – Не похоже. – Враки. – Вздор… – Как же, если очевидца Подвозил один шофер. В том бою лежали рядом, Теркин будто бы привстал, В тот же миг его снарядом Бронебойным – наповал. – Нет, снаряд ударил мимо. А слыхали так, что мина… – Пуля-дура… – А у нас Говорили, что фугас. – Пуля, бомба или мина — Все равно, не в том вопрос. А слова перед кончиной Он какие произнес? – Говорил насчет победы. Мол, вперед. Примерно так… – Жаль, – сказал, – что до обеда Я убитый, натощак. Неизвестно, мол, ребята, Отправляясь на тот свет, Как там, что: без аттестата Признают нас или нет? – Нет, иное почему-то Слышал раненый боец. Молвил Теркин в ту минуту: «Мне – конец, войне – конец». Если так, тогда не верьте, Разве это невдомек: Не подвержен Теркин смерти, Коль войне не вышел срок… Шутки, слухи в этом духе Автор слышит не впервой. Правда правдой остается, А молва себе – молвой. Нет, товарищи, герою, Столько лямку протащив, Выходить теперь из строя? — Извините! – Теркин жив! Жив-здоров. Бодрей, чем прежде. Помирать? Наоборот, Я в такой теперь надежде: Он меня переживет. Все худое он изведал, Он терял родимый край И одну политбеседу Повторял: – Не унывай! С первых дней годины горькой Мир слыхал сквозь грозный гром, Повторял Василий Теркин: – Перетерпим. Перетрем… Нипочем труды и муки, Горечь бедствий и потерь. А кому же книги в руки, Как не Теркину теперь?! Рассуди-ка, друг-товарищ, Посмотри-ка, где ты вновь На привалах кашу варишь, В деревнях грызешь морковь. Снова воду привелося Из какой черпать реки! Где стучат твои колеса, Где ступают сапоги! Оглянись, как встал с рассвета Или ночь не спал, солдат, Был иль не был здесь два лета, Две зимы тому назад. Вся она – от Подмосковья И от Волжского верховья До Днепра и Заднепровья — Вдаль на запад сторона, — Прежде отданная с кровью, Кровью вновь возвращена. Вновь отныне это свято: Где ни свет, то наша хата, Где ни дым, то наш костер, Где ни стук, то наш топор, Что ни груз идет куда-то, — Наш маршрут и наш мотор! И такую-то махину, Где гони, гони машину, — Есть где ехать вдаль и вширь, Он пешком, не вполовину, Всю промерил, богатырь. Богатырь не тот, что в сказке — Беззаботный великан, А в походной запояске, Человек простой закваски, Что в бою не чужд опаски, Коль не пьян. А он не пьян. Но покуда вздох в запасе, Толку нет о смертном часе. В муках тверд и в горе горд, Теркин жив и весел, черт! Праздник близок, мать-Россия, Оберни на запад взгляд: Далеко ушел Василий, Вася Теркин, твой солдат. То серьезный, то потешный, Нипочем, что дождь, что снег, — В бой, вперед, в огонь кромешный Он идет, святой и грешный, Русский чудо-человек. Разносись, молва, по свету: Объявился старый друг… – Ну-ка, к свету. – Ну-ка, вслух.

Дед и баба

Третье лето. Третья осень. Третья озимь ждет весны. О своих нет-нет и спросим Или вспомним средь войны. Вспомним с нами отступавших, Воевавших год иль час, Павших, без вести пропавших, С кем видались мы хоть раз, Провожавших, вновь встречавших, Нам попить воды подавших, Помолившихся за нас. Вспомним вьюгу-завируху Прифронтовой полосы, Хату с дедом и старухой, Где наш друг чинил часы. Им бы не было износу Впредь до будущей войны, Но, как водится, без спросу Снял их немец со стены: То ли вещью драгоценной Те куранты посчитал, То ль решил с нужды военной, — Как-никак цветной металл. Шла зима, весна и лето. Немец жить велел живым. Шла война далеко где-то Чередом глухим своим. И в твоей родимой речке Мылся немец тыловой. На твоем сидел крылечке С непокрытой головой. И кругом его порядки, И немецкий, привозной На смоленской узкой грядке Зеленел салат весной. И ходил сторонкой, боком Ты по улочке своей, — Уберегся ненароком, Жить живи, дышать не смей. Так и жили дед да баба Без часов своих давно, И уже светилось слабо На пустой стене пятно… Но со страстью неизменной Дед судил, рядил, гадал О кампании военной, Как в отставке генерал. На дорожке возле хаты Костылем старик чертил Окруженья и охваты, Фланги, клинья, рейды в тыл… – Что ж, за чем там остановка? — Спросят люди. – Срок не мал… Дед-солдат моргал неловко, Кашлял: – Перегруппировка… — И таинственно вздыхал. У людей уже украдкой Наготове был упрек, Словно добрую догадку Дед по скупости берег. Словно думал подороже Запросить с души живой. – Дед, когда же? – Дед, ну что же? – Где ж он, дед, Буденный твой? И едва войны погудки Заводил вдали восток, Дед, не медля ни минутки, Объявил, что грянул срок. Отличал тотчас по слуху Грохот наших батарей. Бегал, топал: – Дай им духу! Дай еще! Добавь! Прогрей! Но стихала канонада, Потухал зарниц пожар. – Дед, ну что же? – Думать надо, Здесь не главный был удар. И уже казалось деду, — Сам хотел того иль нет, — Перед всеми за победу Лично он держал ответ. И, тая свою кручину, Для всего на свете он И угадывал причину, И придумывал резон. Но когда пора настала, Долгожданный вышел срок, То впервые воин старый Ничего сказать не мог… Все тревоги, все заботы У людей слились в одну: Чтоб за час до той свободы Не постигла смерть в плену.