Стихотворения

– Скажите, правда, что ваш муж богат?

– Богат ли он? Не знаю. Не вполне.

Но он богат. Ему легка работа.

Хотите знать один секрет?- Есть что-то

неизлечимо нищее во мне.

Его я научила колдовству

во мне была такая откровенность

он разом обратит любую ценность

в круг на воде, в зверька или траву.

Я докажу вам! Дайте мне кольцо.

Спасем звезду из тесноты колечка!

Она кольца мне не дала, конечно,

в недоуменье отстранив лицо.

– И, знаете, еще одна деталь

меня влечет подохнуть под забором.

(Язык мой так и воспалялся вздором.

О, это Дождь твердил мне свой диктант.)

7

Все, Дождь, тебе припомнится потом!

Другая гостья, голосом глубоким,

осведомилась:

– Одаренных богом

кто одаряет? И каким путем?

Как погремушкой, мной гремел озноб:

– Приходит бог, преласков и превесел,

немножко старомоден, как профессор,

и милостью ваш осеняет лоб.

А далее - летите вверх и вниз,

в кровь разбивая локти и коленки

о снег, о воздух, об углы Кваренги,

о простыни гостиницей больниц.

Василия Блаженного, в зубцах,

тот острый купол помните?

Представьте

всей кожей об него!

– Да вы присядьте!

она меня одернула в сердцах.

8

Тем временем, для радости гостей,

творилось что-то новое, родное:

в гостиную впускали кружевное,

серебряное облако детей.

Хозяюшка, прости меня, я зла!

Я все лгала, я поступала дурно!

В тебе, как на губах у стеклодува,

явился выдох чистого стекла.

Душой твоей насыщенный сосуд,

дитя твое, отлитое так нежно!

Как точен контур, обводящий нечто!

О том не знала я, не обессудь.

Хозяюшка, звериный гений твой

в отчаянье вселенном и всенощном

над детищем твоим, о, над сыночком

великой поникает головой.

Дождь мои губы звал к ее руке.

Я плакала:

– Прости меня! Прости же!

Глаза твои премудры и пречисты!

9

Тут хор детей возник невдалеке:

Наш номер был объявлен.

Уста младенцев. Жуть.

Мы - яблочки от яблонь.

Вот наша месть и суть.

Вниманье! Детский лепет.

Мы вас не подведем.

Не зря великолепен

камин, согревший дом.

В лопатках - холод милый

и острия двух крыл.

Нам кожу алюминий,

как изморозь, покрыл.

Чтоб было жить не скучно,

нас трогает порой

искусствочко, искусство,

ребеночек чужой.

Дождливость есть оплошность

пустых небес. Ура!

О пошлость, ты не подлость,

ты лишь уют ума.

От боли и от гнева

ты нас спасешь потом.

Целуем, королева,

твой бархатный подол!

10

Лень, как болезнь, во мне смыкала круг.

Мое плечо вело чужую руку.

Я, как птенца, в ладони грела рюмку.

Попискивал ее открытый клюв.

Хозяюшка, вы ощущали груда,

над мальчиком, заснувшим спозаранку,

в уста его, в ту алчущую ранку,

отравленную проливая грудь?

Вдруг в нем, как в перламутровом яйце,

спала пружина музыки согбенной?

Как радуга - в бутоне краски белой?

Как тайный мускул красоты - в лице?

Как в Сашеньке - непробужденный Блок?

Медведица, вы для какой забавы

в детеныше влюбленными зубами

выщелкивали бога, словно блох?

11

Хозяйка налила мне коньяка:

– Вас лихорадит. Грейтесь у камина.

Прощай, мой Дождь!

Как весело, как мило

принять мороз на кончик языка!

Как крепко пахнет розой от вина!

Вино, лишь ты ни в чем не виновато.

Во мне расщеплен атом винограда,

во мне горит двух разных роз война.

Вино мое, я твой заблудший князь,

привязанный к двум деревам склоненным.

Разъединяй! Не бойся же! Со звоном

меня со мной пусть разлучает казнь!

Я делаюсь все больше, все добрей!

Смотрите - я уже добра, как клоун,

вам в ноги опрокинутый поклоном!

Уж тесно мне средь окон и дверей!

О господи, какая доброта!

Скорей! Жалеть до слез! Пасть на колени!

Я вас люблю! Застенчивость калеки

бледнит мне щеки и кривит уста.

Что сделать мне для вас хотя бы раз?

Обидьте! Не жалейте, обижая!

Вот кожа моя - голая, большая:

как холст для красок, чист простор для ран!

Я вас люблю без меры и стыда!

Как небеса, круглы мои объятья.

Мы из одной купели. Все мы братья.

Мой мальчик, Дождь! Скорей иди сюда!

12

Прошел по спинам быстрый холодок.

В тиши раздался страшный крик хозяйки.

И ржавые, оранжевые знаки

вдруг выплыли на белый потолок.

И - хлынул Дождь! Его ловили в таз.

В него впивались веники и щетки.

Он вырывался. Он летел на щеки,

прозрачной слепотой вставал у глаз.

Отплясывал нечаянный канкан.

Звенел, играя с хрусталем воскресшим.

Дом над Дождем уж замыкал свой скрежет,

как мышцы обрывающий капкан.

Дождь с выраженьем ласки и тоски,

паркет марая, полз ко мне на брюхе.

В него мужчины, поднимая брюки,

примерившись, вбивали каблуки.

Его скрутили тряпкой половой

и выжимали, брезгуя, в уборной.

Гортанью, вдруг охрипшей и убогой,

кричала я:

– Не трогайте! Он мой!