Стихотворения

1799

Русские девушки

Зрел ли ты, певец Тииский [181] ! Как в лугу весной бычка [182] Пляшут девушки российски Под свирелью пастушка? Как, склонясь главами, ходят, Башмаками в лад стучат, Тихо руки, взор поводят И плечами говорят? Как их лентами златыми Челы белые блестят, Под жемчу́гами драгими Груди нежные дыша́т? Как сквозь жилки голубые Льется розовая кровь, На ланитах огневые Ямки врезала любовь? Как их брови соболины, Полный искр соколий взгляд, Их усмешка — души львины И орлов сердца разят? Коль бы видел дев сих красных, Ты б гречанок позабыл И на крыльях сладострастных Твой Эрот прикован был.

181

Певец Тииский — Анакреон (Уроженец города Теоса).

182

Бычок — крестьянская пляска.

1799

Снигирь [183]

Что ты заводишь песню военну Флейте подобно, милый снигирь? С кем мы пойдем войной на Гиену [184] ? Кто теперь вождь наш? Кто богатырь? Сильный где, храбрый, быстрый Суворов? Северны громы в гробе лежат. Кто перед ратью будет, пылая, Ездить на кляче, есть сухари; В стуже и в зное меч закаляя, Спать на соломе, бдеть до зари; Тысячи воинств, стен и затворов С горстью россиян всё побеждать? Быть везде первым в мужестве строгом, Шутками зависть, злобу штыком, Рок низлагать молитвой и богом, Скиптры давая [185] , зваться рабом, Доблестей быв страдалец единых, Жить для царей, себя изнурять? Нет теперь мужа в свете столь славна: Полно петь песню военну, снигирь! Бранна музы́ка днесь не забавна, Слышен отвсюду томный вой лир; Львиного сердца, крыльев орлиных Нет уже с нами! — что воевать?

183

Снигирь. — Написано на смерть А. В. Суворова (6 мая 1800 г.). У Державина был ученый снегирь, умевший насвистывать колено военного марша.

184

…войной на Гиену… — Гиеной Державин называет революцию.

185

…скиптры давая… — В европейские государства, завоеванные Суворовым, возвращались монархи, изгнанные войсками республиканской Франции.

1800

Тончию [186]

Бессмертный Тончи! ты мое Лице в том, слышу, пишешь виде, В каком бы мастерство твое В Омире древнем, Аристиде, Сократе и Катоне ввек Потомков поздных удивляло; В сединах лысиной сияло, И в нем бы зрелся человек. Но лысина или парик, Но тога иль мундир кургузый Соделали, что ты велик? Нет! философия и музы, — Они нас славными творят. О! если б осенял дух правый И освещал меня луч славы, — Пристал бы всякий мне наряд. Так, живописец-филосо́ф! Пиши меня в уборах чудных, Как знаешь ты; но лишь любовь Увековечь ко мне премудрых. А если слабости самим И величайшим людям сродны, Не позабудь во мне подобны, Чтоб зависть улыбалась им. Иль нет, ты лучше напиши Меня в натуре самой грубой: В жестокий мраз с огнем души, В косматой шапке, скутав шубой; Чтоб шел, природой лишь водим, Против погод, волн, гор кремнистых, В знак, что рожден в страна́х я льдистых, Что был прапращур мой Багрим. [187] Не испугай жены, друзей, Придай мне нежности немного: Чтоб был я ласков для детей, Лишь в должности б судил всех строго; Чтоб жар кипел в моей крови, А очи мягкостью блистали; Красотки бы по мне вздыхали Хоть в платонической любви.

186

Тончию. — Тончи Сальватор (1756–1844) — живописец. Родился в Италии, с 1796 года жил и работал в России. Написал портрет Державина, выполненный в соответствии с просьбой поэта, выраженной в данном стихотворении.

187

Что был прапращур мой Багрим… — Родоначальником Державиных считался татарский мурза Багрим.

1801

Шуточное желание

Если б милые девицы Так могли летать, как птицы, И садились на сучках, — Я желал бы быть сучочком, Чтобы тысячам дево́чкам На моих сидеть ветвях. Пусть сидели бы и пели, Вили гнезды и свистели, Выводили и птенцов; Никогда б я не сгибался, — Вечно ими любовался, Был счастливей всех сучков.

1802

Свобода [188]

Теплой осени дыханье, Помавание дубов, Тихое листов шептанье, Восклицанье голосов Мне, лежащему в долине, Наводили сладкий сон. Видел я себя стоящим На высоком вдруг холму, [189] На плоды вдали глядящим, На шумящу близ волну; И как будто в важном чине Я носил на плечах холм. Дальше: власти мне святые Иго то велели несть, Все венцы суля земные, Титла, золото и честь. «Нет! — восстав от сна глубока, Я сказал им, — не хочу. Не хочу моей свободы, Совесть на мечты менять: Гладки воды, коль погоды Их не могут колебать. [190] Власть тогда моя высока, Коль я власти не ищу».

188

Свобода. — Стихотворение написано в связи с отставкой Державина от должности министра юстиции. Одновременно Державину было предложено самим Александром I продолжать службу в Сенате и Государственном совете, но поэт решительно отказался от этого предложения.

189

На высоком вдруг холму… — Под словом «холм» Державин разумеет свое высокое служебное положение и связанные с ним обязанности («носил на плечах холм»).

190

Гладки воды, коль погоды // Их не могут колебать. — «Тогда хорошо служить, когда гладки воды не могут колебать непогоды, то есть законы нарушать пристрастие» (Об. Д., стр. 721).

1803

Зима

Поэт Что ты, Муза, так печальна, Пригорюнившись сидишь? Сквозь окошечка хрустальна, Склоча волосы, глядишь; Цитры, флейты и скрыпицы В белы руки не берешь; Ни божественной Фелицы, Ни Плениры не поешь? Муза Что мне петь? — Ах! где хариты [191] ? И друзей моих уж нет! Львов, Хемницер в гробе скрыты, За Днепром Капнист живет. Вельяминов [192] , лир любитель, Богатырь, певец в кругу, Беззаботный света житель, Согнут скорбями в дугу. Поэт Да! Фелицы нет, Плениры, Нет харит и нет друзей: Звук торжественныя лиры Посвятишь кому твоей? Посвятишь ли в честь ты Хлору [193] , Иль Добраде [194] в славе ты? Труб у них не слышно хору, Дни их тихи, как листы. Муза Тот сидит всегда за делом, Та покоит вдов, сирот; В покрывале скромном, белом Так Зима готовит плод. Не видать ее работы, Не слыхать ее машин; Но по скуке — зрятся льготы, И земля цветет, как крин. Поэт Между тем к нам, Вельяминов, Ты приди хотя согбен, Огнь разложим средь каминов, Милых сердцу соберем; И под арфой тихогласной, Наливая алый сок [195] , Воспоем наш хлад прекрасный: Дай Зиме здоровье, бог [196] !

191

Хариты — имеются в виду великие княжны Александра (ум. в 1801 г.) и Елена (ум. в 1803 г.), ранее воспетые Державиным в стихотворении «Хариты».

192

Вельяминов Петр Львович (ум. в 1804 г.) — друг Державина.

193

Хлор — Александр I.

194

Добрада — его мать, императрица Мария Федоровна.

195

Алый сок — пунш.

196

Воспоем наш хлад прекрасный: // Дай Зиме здоровье бог! — «Александр-император прекрасен лицом и весьма хладнокровен; то автор разумея его Зимой, желает ему здоровья» (Об. Д., стр. 693).

Зима 1803–1804

Лебедь

Необычайным я пареньем От тленна мира отделюсь, С душой бессмертною и пеньем, Как лебедь, в воздух поднимусь. В двояком образе нетленный, Не задержусь в вратах мытарств; Над завистью превознесенный, Оставлю под собой блеск царств. Да, так! Хоть родом я не славен, Но, будучи любимец муз, Другим вельможам я не равен И самой смертью предпочтусь. Не заключит меня гробница, Средь звезд не превращусь я в прах; Но, будто некая цевница, С небес раздамся в голосах. И се уж кожа, зрю, перната Вкруг стан обтягивает мой; Пух на груди, спина крылата, Лебяжьей лоснюсь белизной. Лечу, парю — и под собою Моря, леса, мир вижу весь; Как холм, он высится главою, Чтобы услышать богу песнь. С Курильских островов до Буга, От Белых до Каспийских вод, Народы, света с полукруга, Составившие россов род, Со временем о мне узнают: Славяне, гунны, скифы, чудь, И все, что бранью днесь пылают, Покажут перстом — и рекут: «Вот тот летит, что, строя лиру, Языком сердца говорил И, проповедуя мир миру, Себя всех счастьем веселил». Прочь с пышным, славным погребеньем, Друзья мои! Хор муз, не пой! Супруга! облекись терпеньем! Над мнимым мертвецом не вой.

1804

Цыганская пляска

Возьми, египтянка [197] , гитару, Ударь по струнам, восклицай; Исполнясь сладострастна жару, Твоей всех пляской восхищай. Жги души, огнь бросай в сердца От смуглого лица. Неистово, роскошно чувство, Нерв трепет, мление любви, Волшебное зараз искусство Вакханок древних оживи. Жги души, огнь бросай в сердца От смуглого лица. Как ночь — с ланит сверкай зарями, Как вихорь — прах плащом сметай, Как птица — подлетай крылами И в длани с визгом ударяй. Жги души, огнь бросай в сердца От смуглого лица. Под лесом нощию сосновым, При блеске бледныя луны, Топоча по доскам гробовым, Буди сон мертвой тишины. Жги души, огнь бросай в сердца От смуглого лица. Да вопль твой, эвоа! ужасный, Вдали мешаясь с воем псов, Лиет повсюду гулы страшны, А сластолюбию — любовь. Жги души, огнь бросай в сердца От смуглого лица. Нет, стой, прелестница! довольно, Муз скромных больше не страши; Но плавно, важно, благородно, Как русска дева, пропляши. Жги души, огнь бросай в сердца И в нежного певца [198] .

197

…египтянка… — Современники Державина считали родиной цыган Египет.

198

…нежного певца — И. И. Дмитриева.

1805

Радуга [199]

Взглянь, Апеллес! взглянь в небеса! В сумрачном облаке там, Видишь, какая из лент полоса, Огненна ткань блещет очам, Склонясь над твоею главою Дугою! Пурпур, лазурь, злато, багрянец, С зеленью тень, слиясь с серебром, Чудный, отливный, блещущий глянец Сыплют вокруг, тихим лучом Зениц к утешенью сияют, Пленяют! Где красота, блеск разноцветных Камней драгих, светлость порфир, Прелести красок ярких, несметных, Чем завсегда славится мир, Чем могут монархи хвалиться, Светиться? О Апеллес! взявши орудье, Кисти свои, дерзкой рукой С разных цветов вмиг полукружье Сделай, составь твердой чертой, — Составь — и сзови зреть Афины Картины. Нет, изограф [200] ! — хоть превосходишь Всех мастерством дивным твоим, Вижу, что средств ты не находишь С мастером в том спорить таким, Чей взгляд всё один образует, Рисует. Только одно солнце лучами В каплях дождя, в дол отразясь, Может писать сими цветами, В мраке и мгле вечно светясь. Умей подражать ты ему, Лей свет в тьму. Зри, как оно лишь отвращает Светлый свой взор с облака вспять, Живость цветов вмиг исчезает, Краски картин тмятся опять: Беги ты такого труда От стыда. Может ли кто в свете небесном Чтиться равно солнцу тому, В сердце моем мрачном, телесном Что, озарив тяжкую тьму, Творит его радугой мира? Пой, лира! Бога воспой, смелым пареньем Чистого внутрь сердца взноси Дух мой к нему утренним пеньем, Чтобы творец, вняв с небеси, Влиял чувств моих в глубину Тишину. Светлая чтоб радуга мира, В небе явясь в цвете зарей, Стала в залог тихих дней мира, К счастию всех царств и царей. Он всех их один просветит, Примирит.

199

Радуга. — Стихотворение написано по случаю предполагавшегося мира с Наполеоном.

200

Изограф — живописец, художник (греч.).

1806

Евгению. Жизнь Званская [201]

Блажен, кто менее зависит от людей, Свободен от долгов и от хлопот приказных, Не ищет при дворе ни злата, ни честей И чужд сует разнообразных! Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть [202] , С пространства в тесноту, с свободы за затворы, Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть И пред вельможей пышны взоры? Возможно ли сравнять что с вольностью златой, С уединением и тишиной на Званке? Довольство, здравие, согласие с женой, Покой мне нужен — дней в останке. Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор; Мой утреннюет дух правителю вселенной; Благодарю, что вновь чудес, красот позор Открыл мне в жизни толь блаженной. Пройдя минувшую и не нашедши в ней, Чтоб черная змия [203] мне сердце угрызала, О! коль доволен я, оставил что людей И честолюбия избег от жала! [204] Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос, Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще, Ищу красивых мест между лилей и роз, Средь сада храм жезлом чертяще. Иль, накормя моих пшеницей голубей, Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги; На разноперых птиц, поющих средь сетей, На кроющих, как снегом, луги. Пастушьего вблизи внимаю рога зов, Вдали тетеревей глухое токованье, Барашков в воздухе, [205] в кустах свист соловьев, Рев крав, гром жолн [206] и коней ржанье. На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар Повеет с дома мне манжурской иль левантской, [207] Иду за круглый стол: и тут-то раздобар О снах, молве градской, крестьянской; О славных подвигах великих тех мужей, Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы Для вспоминанья их деяний, славных дней, И для прикрас моей светлицы, В которой поутру иль ввечеру порой Дивлюся в Вестнике [208] , в газетах иль журналах, Россиян храбрости, как всяк из них герой, Где есть Суворов в генералах! В которой к госпоже, для похвалы гостей, Приносят разные полотна, сукна, ткани, Узорны образцы салфеток, скатертей, Ковров, и кружев, и вязани. [209] Где с скотен, пчельников, и с птичников, прудов То в масле, то в сота́х зрю злато под ветвями, То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов, Сребро, трепещуще лещами. В которой, обозрев больных в больнице, врач [210] Приходит доносить о их вреде, здоровье, Прося на пищу им: тем с по́ливкой калач, А тем лекарствица, в подспорье. Где также иногда по палкам, по костям Усатый староста иль скопидом брюхатый Дают отчет казне, и хлебу, и вещам, С улыбкой часто плутоватой. И где, случается, художники млады Работы кажут их на древе, на холстине И получают в дар подачи за труды, А в час и денег по полтине. И где до ужина, чтобы прогнать как сон, В задоре иногда, в игры зело горячи, Играем в карты мы, в ерошки, в фараон, По грошу в долг и без отдачи. Оттуда прихожу в святилище я муз, И с Флакком [211] , Пиндаром, богов восседши в пире, К царям, к друзьям моим иль к небу возношусь Иль славлю сельску жизнь на лире. Иль в зеркало времен, качая головой, На страсти, на дела зрю древних, новых веков, Не видя ничего, кроме любви одной К себе и драки человеков. Все суета сует! — я, воздыхая, мню, Но, бросив взор на блеск светила полудневна, — О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю? Творцом содержится вселенна. Да будет на земли и в небесах его Единого во всем вседействующа воля! Он видит глубину всю сердца моего, И строится моя им доля. Дворовых между тем, крестьянских рой детей Сбираются ко мне не для какой науки, А взять по нескольку баранок, кренделей, Чтобы во мне не зрели буки. [212] Письмоводитель мой тут должен на моих Бумагах мараных, пастух как на овечках, Репейник вычищать, — хоть мыслей нет больших, Блестят и жу́чки в епанечках. [213] Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут; Идет за трапезу гостей хозяйка с хором. Я озреваю стол — и вижу разных блюд Цветник, поставленный узором. Багряна ветчина, зелены щи с желтком, Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны, Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером Там щука пестрая — прекрасны! Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус; Но не обилием иль чуждых стран приправой, А что опрятно все и представляет Русь: Припас домашний, свежий, здравый. Когда же мы донских и крымских кубки вин, И липца, воронка́ [214] и чернопенна пива Запустим несколько в румяный лоб хмелин, — Беседа за сластьми шутлива. Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя, Древ русских сладкий сок [215] до подвенечных бревен; За здравье с громом пьем [216] любезного царя, Цариц, царевичей, царевен. Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток; Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами, Пернатый к потолку лаптой мечу леток И тешусь разными играми. Иль из кристальных вод, купален, между древ, От солнца, от людей под скромным осененьем, Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев, С душевным неким восхищеньем. Иль в стекла оптики [217] картинные места Смотрю моих усадьб; на свитках грады, ца́рства, Моря, леса, — лежит вся мира красота В глазах, искусств через коварства. Иль в мрачном фонаре любуюсь, [218] звезды зря Бегущи в тишине по синю волн стремленью: Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя, Премудрости ко прославленью. Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет И, движа ма́шину, древа на доски делит; Как сквозь чугунных пар столпов [219] на воздух бьет, Клокоча огнь, толчет и мелет. Иль любопытны, как бумажны руны волн В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен Марииной рукой прядутся. [220] Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск, Все прелести, красы берутся с поль царицы; [221] Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск, Куется в бердыши милицы [222] . И сельски ратники как, царства став щитом, Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве, «За веру, за царя мы, — говорят, — помрем, Чем у французов быть в подда́нстве». Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом, Качусь на дрожках я соседей с вереницей; То рыбу у́дами, то дичь громим свинцом, То зайцев ловим псов станицей. Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн, Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами, Серпами злато нив, — и, ароматов полн, Порхает ветр меж нимф рядами. Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень По ко́пнам, по снопам, коврам желто-зеленым И сходит солнышко на нижнюю степень К холмам и рощам сине-темным. Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень; На бреге Волхова разводим огнь дымистый; Глядим, как на воду ложится красный день, И пьем под небом чай душистый. Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки, Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком [223] ; Как парусы суда и лямкой бурлаки Влекут одним под песнью духом. Прекрасно! тихие, отлогие брега И редки холмики, селений мелких полны, Как, полосаты их клоня поля, луга, Стоят над током струй безмолвны. Приятно! как вдали сверкает луч с косы И эхо за́ лесом под мглой гамит народа, Жнецов поющих, жниц полк и́дет с полосы, Когда мы едем из похода. Стекл заревом горит мой храмовидный дом, На гору желтый всход меж роз осиявая, Где встречу водомет шумит лучей дождем, Звучит музы́ка духовая. Из жерл чугунных гром [224] по праздникам ревет; Под звездной молнией, под светлыми древами Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет, Поет и пляшет под гудками. Но скучит как сия забава сельска нам, Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем; Велим талантами родных своих детя́м Блистать: музы́кой, пляской, пеньем. Амурчиков, харит плетень, иль хоровод, Заняв у Талии игру и Терпсихоры, Цветочные венки пастух пастушке вьет, А мы на них и пялим взоры. Там с арфы звучныя порывный в души гром, Здесь тихогрома [225] с струн смягченны, плавны тоны Бегут, — и в естестве согласия во всем Дают нам чувствовать законы. Но нет как праздника, и в будни я один, На возвышении сидя столпов перильных, При гуслях под вечер, челом моих седин Склонясь, ношусь в мечтах умильных; Чего в мой дремлющий тогда не входит ум? Мимолетящи суть все времени мечтаньи: Проходят годы, дни, рев морь, и бурей шум, И всех зефиров повеваньи. Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день? Победы слава где, лучи Екатерины? Где Павловы дела? — Сокрылось солнце, — тень!.. Кто весть и впредь полет орлиный? Вид лета красного нам Александров век; Он сердцем нежных лир удобен двигать струны; Блаженствовал под ним в спокойстве человек, Но мещет днесь и он перуны. [226] Умолкнут ли они? — Сие лишь знает тот, Который к одному концу все правит сферы; Он перстом их своим, как строй какой ведет, Ко благу общему склоняя меры. Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт И поглумляется безумству человеков: Тех освещает мрак, тех помрачает свет И днешних и грядущих веков. Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау; [227] Младых вождей расцвел победами там взор И скрыл орла седого славу. [228] Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей. Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира! Увы! и даже прах спахнет моих костей Сатурн крылами с тленна мира. Разрушится сей дом, засохнет бор и сад, Не воспомянется нигде и имя Званки; Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд И разве дым сверкнет с землянки. Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный, Который тощих недр и сводов внутрь своих Вождя, волхва гроб кроет мрачный, [229] От коего, как гром катается над ним, С булатных ржавых врат и сбруи медной гулы Так слышны под землей, как грохотом глухим, В лесах трясясь, звучат стрел тулы. Так, разве ты, отец! святым своим жезло́м Ударив об доски, заросши мхом, железны, И свитых вкруг моей могилы змей гнездом Прогонишь — бледну зависть — в бездны. Не зря на колесо веселых, мрачных дней, На возвышение, на пониженье счастья, Единой правдою меня в умах людей Чрез Клии воскресишь согласья. Так, в мраке вечности она своей трубой Удобна лишь явить то место, где отзывы От лиры моея шумящею рекой Неслись чрез холмы, долы, нивы. Ты слышал их, — и ты, будя твоим пером Потомков ото сна, близ Севера столицы, Шепнешь в слух страннику, вдали как тихий гром: «Здесь бога жил певец, — Фелицы».

201

Евгению. Жизнь Званская. — Стихотворение обращено к Евгению Болховитинову (1767–1837), епископу, историку, литератору (составителю двух словарей русских писателей), приятию Державина. С 1804 до 1808 года жил в Хутынском монастыре в шестидесяти верстах от Званки, имения Державина. Часто бывал в Знанке.

202

…на вильну ехать страсть… — на добровольное страдание.

203

Черная змея — зависть.

204

И честолюбия избег от жала! — С октября 1803 года Державин был в отставке.

205

Барашков в воздухе… — «бекасы, кои кричат как барашки» (Об. Д., стр. 707).

206

Гром жолн — стук дятлов; желна — дятел (диалект.).

207

…пар // Повеет с дома мне манжурской иль левантской… — «Манжурский, то есть запах чайный, левантский — кофейный» (Об. Д., стр. 707).

208

…в Вестнике… — в журнале «Вестник Европы».

209

Ковров, и кружев, и вязани… — «На Званке были небольшие суконные и коверные фабрики» (Об. Д., стр. 708).

210

В которой, обозрев больных в больнице, врач… — «Была там небольшая для крестьян больница» (Об. Д., стр. 708).

211

Флакх — Гораций.

212

Чтобы во мне не зрели буки. — Чтобы меня не боялись.

213

Блестят и жýчки в епанечках. — Буквально: красивы и дворняжки в епанечках (то есть в попонках), в переносном же значении — «посредственные мысли, хорошо сказанные, чистым слогом, делают красоту сочинения» (Об. Д., стр. 708).

214

Липца, воронкá — напитки, приготовленные из меда.

215

Древ русских сладкий сок… — «Березовый сок, яблочный и проч. делают наподобие шампанского вина» (Об. Д., стр. 708).

216

За здравье с громом пьем — «то есть с пушечной пальбой» (Об. Д., стр. 708).

217

…стекла оптики… — волшебный фонарь.

218

Иль в мрачном фонаре любуюсь… — «В камер-обскуру, в которой супротивные натуральные предметы представляются в малом виде весьма живо» (Об. Д., стр. 708).

219

Как сквозь чугунных пар столпов… — «огненная паровая машина» (Об. Д., стр. 709).

220

Марииной рукой прядутся. — «Государыня императрица Мария Федоровна выписала из Англии прядильную машину» (Об. Д., стр. 709).

221

Все прелести, красы берутся с поль царицы… — «То есть красильня, где красят шелк, шерсть, лен и бумагу травными красками, сбирая оные с царицы полей, то есть Флоры» (Об. Д., стр. 709).

222

Куется в бердыши милицы — «…была набираема милиция для защищения границ империи от французов, для которой ковали бердыши» (Об. Д., стр. 709).

223

…страшат тварь влаги стуком… — «рыбная ловля, называемая колотом» (Об. Д., стр. 709).

224

Из жерл чугунных гром… — «Из чугунных пушек, во время фейерверков и иллюминаций» (Об. Д., стр. 709).

225

Тихогром — фортепьяно.

226

Не мещет днесь и он Перуны. — Война с Францией 1806–1807 годов.

227

Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау — «Темиру, то есть новому завоевателю или Наполеону; под Пултуском и Прейсиш-Эйлау был он отражен славным образом» (Об. Д., стр. 710).

228

А скрыл орла седого славу. — «Г. Каменский, заслуженный генерал… потерял свою славу от болезни своей или неведомо от упадка духа… так, что отдана была команда подчиненному ему генералу Бенигсону…» (Об. Д., стр. 710).

229

Вождя, волхва гроб кроет мрачный… — «Подле дома автора находится холмик или курган… Волхв или вождь, предполагается, что под оным погребен» (Об. Д., стр. 710).

1807

Признание

Не умел я притворяться, На святого походить, Важным саном надуваться И философа брать вид; Я любил чистосердечье, Думал нравиться лишь им, Ум и сердце человечье Были гением моим. Если я блистал восторгом, С струн моих огонь летел, Не собой блистал я — богом; Вне себя я бога пел. Если звуки посвящались Лиры моея царям, — Добродетельми казались Мне они равны богам. Если за победы громки Я венцы сплетал вождям, — Думал перелить в потомки Души их и их детям. Если где вельможам властным Смел я правду брякнуть вслух, — Мнил быть сердцем беспристрастным Им, царю, отчизне друг. Если ж я и суетою Сам был света обольщен, — Признаюся, красотою Быв плененным, пел и жен. Словом: жег любви коль пламень, Падал я, вставал в мой век. Брось, мудрец! на гроб мой камень, Если ты не человек.