Кто этот старец сереброгривый,Куда голубчик плетется,Его под ручки ведут два хлопца,Ведут мимо нашей нивы.Запел, за лиру свою берется,Дуть в дудочки хлопцы ладят.Окликну старца, пускай вернется,Под тем пригорком присядет.«К нам на досевки пожалуй, старец,Да с нами повеселись-ка!Попей, искушай! Деревня близкоПереночуешь, скиталец!»Внял, поклонился, уселся старец,С ним рядом хлопцы садятсяНа наши игры полюбоваться,На деревенский наш танец.Звучат свистульки и погремушки,Валежник в кострах пылает;Девицы скачут, поют старушки,Досевки они справляют.Но смолкли дудки и погремушки,И возле костров нет людаБегут девицы, спешат старушкиТуда, где присел дед-дударь.«Ах, как мы рады! Дед-дударь, здравствуй!В веселый ты час явился!Идешь, наверно, из дальних странствий?Озяб ты и утомился!»К огню подводят, к столу из дернаСажают, на первом месте;Подносят меда, прося покорноОткушать со всеми вместе.«Мы видим лиру, мы дудки видим.Сыграйте же добрым людям!Набьем вам сумки, уж не обидимИ благодарны вам будем!»В ладоши хлопнул: «Уймитесь, дети!Уймитесь! Ну, ладно, коль ужВы так хотите – могу вам спеть я.Но что ж вам петь?» – «Что изволишь!»Взял в руки лиру. И медом сладкимГрудь старческую согрел он.За дудки взяться мигнул ребяткамИ тронул струны, запел он.«Где Неман льется, там путь мой вьется.К селу от села шагаюЧерез дубравы,
через болотцаИ песенки распеваю.И внемлют люди, но все ж едва лиМое им понятно слово.Смахну слезу я, вздохну и сноваШагаю в дальние дали.А кто поймет уж, так тот в печалиВ ладони белы ударит,В ответ на слезы слезой подарит,И я уж не двинусь дале».Тут замолчал он и, озираяНарод на лужочке этом,Нахмурив брови: «А кто ж такаяПрислушалась в стороне там?»А там пастушка плетет веночек,Сплетает и расплетает,А рядом с нею ее дружочекВеночком ее играет.На лике девы покой душевный,Опущены долу очи;Стоит не радостной и не гневной,Задумчива только очень.И, как колеблет свой стан травинка,Хоть ветер уже не дышит,Вот так над грудью дрожит косынка,Хоть вздоха никто не слышит.С груди рукою она снимаетКакой-то листочек вялый,О чем-то шепчет, глядит, бросает,Сердясь на него, пожалуй.И отступила, отворотиласьИ ввысь повела глазами,И вдруг румянцем лицо покрылось,Покрылись глаза слезами.И щиплет струны старик безмолвный,На девушку он воззрился;Взор соколиный, вниманья полный,Как будто ей в сердце впился.Он поднял чашу, и медом сладкимГрудь старческую согрел он;За дудки взяться мигнул ребяткамИ тронул струны, запел он:«Для кого в венок вплетаешь [2]Лилии, тимьян и розы?Ах, счастливца увенчаешь,Для него венок сплетаешь!Любишь! Как ты ни скрываешьВыдают румянец, слезы.В свадебный венок вплетаешьЛилии, тимьян и розы!Одному в венок вплетаешьЛилии, тимьян и розы,А другого отвергаешьНе ему венок сплетаешь!Коль счастливцу ты вручаешьЛилии, тимьян и розы,Так несчастному отдай ужХоть румянец свой и слезы!»Пошли тут толки да пересуды,Вздыхая, заговорили:«Знакома песня для добра люда,Но кто ее пел – забыли!»И поднял руку печальный старец.«Эй, дети! – он голос подал.Мне пел ту песню один страдалец,Быть может, отсюда родом.Знавал в Крулевце в былые летаКакого-то пастуха я;Туда на струге литовец этотПриплыл из вашего края,Всегда вздыхал он, всегда томился,Как видно, не без причины;Домой в Литву он не возвратился,Отстал от своей дружины.Я часто видел – горят ли зориИли в сиянии лунномОн бродит в поле иль возле моря,Блуждает молча по дюнам.И сам как камень между камнями,И в непогодь и в морозы,Каким-то горем делясь с ветрами,Волнам поверял он слезы.К нему пришел я, взглянул он смутно,Но все же со мной остался;Я, слов не тратя, настроил лютню,Запел я, за струны взялся.И тут кивнул он мне головоюЕму понравились песни,Пожал мне руку. Обнял его я,И мы заплакали вместе.И так сближались мы постепенноИ стали потом друзьями;Хранил молчанье он неизменно,И я не сорил словами.И вот, снедаем своей тоскою,Однажды свалился с ног он;И стал я верным его слугою,Когда совсем занемог он.Изнемогая от тайной боли,Он подозвал меня к ложу;Сказал он: «Близок конец недоли,Исполнится воля божья!Лишь тем я грешен, что жизнь пустаяЗдесь без толку пролетела.Без сожаленья мир покидаю:Давно я – мертвое тело!Меня давно уж от лика светаУкрыли дикие камни;Жизнь мира стала так далека мнеВ воспоминаньях жил где-то!Остался верен мне до конца ты!Сокровищ я не имею,Не награжу я тебя богатоВозьми же, чем я владею!С тобою песня пусть остается,В печали пел ее здесь я;Наверно, помнишь, что в ней поетсяИ как звучит эта песня.И вот со светлых волос повязкаВетвь кипариса сухая;Храни ту ветку, пой песню частоВот все, что я завещаю!Ступай на Неман: найдешь, быть может,Ту, что рассталась со мною;Быть может, песня ее встревожит,Всплакнет над веткой сухою.Пригреет старца и в дом свой примет!Скажи…» – Но глаза застыли,Пречистой девы святое имяУста не договорили.И все ж на сердце он, умирая,Успел показать рукоюИ обернулся к родному краюЗа Неманом за рекою».Замолк тут старец, в руке белелоПисьмо – листа четвертушка.Но из толпы уж уйти успелаКого он искал – пастушка.Уйти спешила, спешила скрыться,Под платом пряча лик божий,И вел под ручку красу-девицуКакой-то парень пригожий.Воззвала к старцу толпа тревожно:«Дед, что случилось такое?»Но промолчал он. И знал, возможно,Да что говорить с толпою!
2
Для кого в венок вплетаешь… – Эти триолеты взяты из стихотворения Томаша Зана.
[Вторая половина 1821 г.]
ПРИЗРАК
Из поэмы «Дзяды»
Стиснуты зубы, опущены веки,Сердце не бьется – оледенело;Здесь он еще и не здесь уж навеки!Кто он? Он – мертвое тело.Живы надежды, и труп оживился,Память зажглась путеводной звездою,Видишь: он в юность свою возвратился,Ищет лицо дорогое.Затрепетали и губы и веки,И появился в глазах жизни признак.Снова он здесь, хоть не здесь он навеки.Что он такое? Он – призрак!Ведомо всем, кто у кладбища жили,Что пробуждается в день поминальныйИ восстает из кладбищенской гнилиЭтот вот призрак печальный.Но зазвонят из тумана ночного,Что воскресенье уже наступило,С грудью как будто разодранной сноваПадает призрак в могилу.Живы его хоронившие… ЧастоО человеке ночном говорится…Кто же он, юноша этот несчастный?Это – самоубийца!Терпит, наверно, он страшную кару:Весь пламенеет, тоскует ужасно…Слышал однажды наш ризничий старыйПризрака голос неясный.Передрассветные звезды блистали,И привиденье, покинув могилу,Руки вздымая в великой печали,Жалобно заговорило:«Ты, дух проклятый, зачем жизни пламяВновь заронил под бесчувственный камень?Ведь угасало оно в этой яме!Снова зачем этот пламень?О, приговор справедливо суровый!Вновь познакомиться, вновь разлучиться,Из-за нее умереть смертью новой,Помнить о ней и томиться.Вновь между всякого сброда шататьсяБуду я всюду, гонясь за тобою;Впрочем, с людьми не хочу я считатьсяВ жизни изведал всего я!Если смотрела ты – взор опускал я,Точно преступник; когда говорила,Слышал я все, но молчал и молчал я,Словно немая могила.Это замечено было друзьями,Юноши это причудой считали,Старшие – лишь пожимали плечамиЛибо мораль мне читали.Слушал насмешки я, слушал советы…Впрочем, и я бы на месте другогоТочно вот так же осмеивал этоИ осуждал бы сурово.Некто решил, что моим поведеньемГордость задета его родовая,Но отстранялся с любезным терпеньем,Будто бы не замечая.Горд был и я: мол – понятно мне это!Громко дерзил я в ответ на молчаньеИли выказывал вместо ответаПолное непониманье.Ну, а иной не прощал прегрешенья,И на лице у него выражаласьСквозь оскорбительное снисхожденьеЛишь лицемерная жалость.Жалости той не прощу ни за что я!Я не молил его – я улыбнулся,Но, и презрением не удостоив,Он от меня отвернулся!Вновь подвергаюсь я всем испытаньям,В мир устремляясь кладбищенской тенью.Эти – как черта, хлестнут заклинаньем,Те – убегают в смятенье.Этот смешит меня глупою спесью,Этот – навязчив, а этот – ехиден…Рвусь лишь к одной. Почему же всем здесь яДивен иль даже обиден?Тем, кто жалел, покажу непочтенье,А зубоскалам, пожалуй, – и жалость!..Только бы ты, о любимая, с теньюСнова сейчас повстречалась!Ты погляди и скажи мне хоть слово,Не осуди беспокойную душу.Только на час ведь я – призрак былогоНовое
счастье нарушу!Может быть, к солнцу привычные очиНе испугаются темного гостя,И до конца ты дослушать захочешьРечь, что звучит на погосте.Может быть, мысль и твоя устремится,Пусть на мгновенье хотя бы, к быломуК сорным травинкам в щелях черепицыСтарого, старого дома».
[1823]
ЗАВОРОЖЕННЫЙ ЮНОША
Из первой части поэмы «Дзяды»
Пан Твардовский в замок входит,Двери выломав с размаха,Рыщет в ямах, в башнях бродит…Сколько чар здесь, сколько страха!Удивительное в склепеПокаяние творится:Юноша, закован в цепи,Перед зеркалом томится!Он томится и казнится:С каждым мигом он теряетЖизни некую частицу,В хладный камень он врастает!Уж по грудь он тверд, как камень,Но на лике все ж пылаетМужества и силы пламень,Очи нежность излучают!«Кто ты? – говорит заклятый,Смело ты вошел под своды,Где ломаются булатыИ теряется свобода!»«Кто я? Целый мир страшитсяМоего меча и слова,Ибо я – могучий рыцарь,Славный рыцарь из Твардова!»«Из Твардова? Это имяВ наши дни мы не слыхалиПод шатрами. боевымиИ когда мы пировали.Но, видать, за годы эти,Что томлюсь я здесь, в темнице,Много нового на свете,Расскажи мне, что творится!Ольгерд наш как прежде в силе?Он Литву в походы водит?Немцев бьем, как прежде били?На монголов рати ходят?»«Ольгерд? Что ты? ПролетелоДвести лет, как лег в могилу!Нынче внук его ЯгеллоСокрушает вражью силу».«Вот как! Ну, еще два слова:Может быть, могучий витязь,По дороге из ТвардоваЗаезжал ты и на Свитезь?Там тебе не говорили,Как с врагом Порай сражалсяИ о девушке Марыле,Чьей красе он поклонялся?»«Юноша! Тот край я знаю,Неман знаю, Днепр я знаю,Но не слышал никогда яО Марыле и Порае!Впрочем, что мы тратим время!Из скалы тебя добудуСам увидишься со всеми,Побываешь ты повсюду.Знаю цену этим чарамИ сейчас же разобью яЗеркало одним ударомИ тебя я расколдую!»Меч он вырвал быстрым взмахом,К зеркалу идет он, смелый.Только юноша со страхомКрикнул: «Этого не делай!Это зеркало бесценно!Ты подай его мне в рукиСам избавлюсь я от плена,Сам свои закончу муки!»Зеркало тут в руки взял он,Глянул, смертно побледнел он.Зеркало поцеловал онИ совсем окаменел он!
К М… СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В 1823 ГОДУ
«Прочь с глаз моих!..» – послушаюсь я сразу,«Из сердца прочь!..» – и сердце равнодушно,«Забудь совсем!..» – Нет, этому приказуНе может наша память быть послушна.Чем дальше тень, она длинней и ширеНа землю темный очерк свой бросает,Так образ мой, чем дальше в этом мире,Тем все печальней память омрачает.Все в тот же час, на том же самом месте,Где мы в мечте одной желали слиться,Везде, всегда с тобою буду вместе,Ведь я оставил там души частицу.Когда на арфу ты положишь руку,Чтоб струны вздрогнули в игре чудесной,Ты вспомнишь вдруг, прислушиваясь к звуку:«Его я развлекала этой песней».Иль, наклонясь над шахматной доскою,Готовя королю ловушку мата,Ты вспомнишь вдруг с невольною тоскою:«Вот так и он играл со мной когда-то».Иль, утомясь от суматохи бальной,Окинув место у камина взглядом,Ты вспомнишь вдруг с улыбкою печальной:«Он там не раз сидел со мною рядом».Возьмешь ли книгу, где судьба жестокоДвух любящих навеки разлучила,Отбросишь книгу и вздохнешь глубоко,Подумав: «Ах, и с нами так же было!»А если автор все ж в конце искусноСоединил их парой неразлучной,Гася свечу, подумаешь ты грустно:«Такой бы нам конец благополучный!»Зашелестит в саду сухая груша,Мигнет во тьме летучая зарница,Сова простонет, тишину наруша,Ты вздрогнешь: «Это он ко мне стремится!»Все в тот же час, на том же самом месте,Где мы в одной мечте стремились слиться,Везде, всегда с тобой я буду вместе,Ведь там оставил я души частицу.
ИМПРОВИЗАЦИЯ ДЛЯ Э. СЛЕДЗЕЕВСКОЙ
О, счастлив тот, кто в памяти твоей,Как жемчуг иль коралл, навек утонет,Когда в прозрачной глубине своейЕго лазурь балтийская хоронит.Но мне, увы, ни красотой коралла,Ни жемчуга сверканьем не блеснуть.О, если б мной волна хоть миг играла,А там – в песке забвенья утонуть!
Написано на берегу Балтийского моря.
[Июль 1821 г.]
ИЗ АЛЬБОМА МАРИИ ПУТТКАМЕР
Nessun maggior dolore che ricor darsi del tempo felice nella mi seria!
[Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в не счастии! Данте. Ад. V, 121–121]
Перевод М. Лозинского.
Те имена блаженство ожидает,Которые зовешь, Мария, ты своими;А кто Марию в свой альбом включает,Записывает в нем всего лишь имя.
[1821–1822]
МАРИИ ПУТТКАМЕР ПРИ ПОСЫЛКЕ ЕЙ ВТОРОГО ТОМИКА СТИХОВ
Мария, сестра моя! Пусть не по крови близки мы,По духу, по мысли и чаяньям мы – побратимы.Когда б не причуды судьбы, не твое повеленье,Иное – нежнее – к тебе я б нашел обращенье;Взгляни ж благосклонно на то, что прошло безвозврата,И строки любви прими от далекого брата.
[1823]
К*** в альбом
Руки тянули мы в разные дали,К разному помыслы наши клонило,Видели розно и врозь мы страдали,Что же нас, милая, соединило?Звездам высоким и равновеликимДвум обреченным на рознь и блужданья,Вечным изгоям под игом безликимНеумолимого к ним мирозданья,Гордым скитальцам со всеми в раздоре,Вечно в пути, чтоб не быть под пятою.Благословение им или горе,Что полюбили друг друга – враждою?
[Июль 1824 г.]
В АЛЬБОМ М. С
Разнообразными усеян сад цветами:Одним затейник дал причудливый наряд,Иные друг сажал – они взрастут с годамиИль, расцветя едва, могил украсят ряд,В которых спят сердца, надежды и мечтанья…Порой вздохнешь, порой с улыбкой глянешь ты,Пройдя среди цветов в саду воспоминаний…Взгляни на уголок, где я растил цветы.Его ты не сравнишь с цветущими грядами,Заброшен он в глуши, невзрачен и убог,Там солнца не было, дожди шли за дождями,И он зазеленеть и расцвести не мог.Но все-таки о нем ты вспоминай пороюВедь он лежит в саду, взлелеянном тобою.
[Ковно, 16 августа 1824 г.]
МАТРОС
«Зачем, о беглец несчастный,Ты с нами спешишь расстаться,Покинуть берег прекрасныйИ больше не возвращаться?Зачем ты от нас скрываешьСвой взгляд, озаренный светом,Улыбкой нас не встречаешь,Не даришь прежним приветом?Все бродят вокруг лениво,Ты мчишь по палубе зыбкой.Возможно ль быть торопливымИ край покидать с улыбкой?»«Послушай, – матрос ответил,Я долго прожил в отчизне,Но радости в ней не встретил,Не видел счастливой жизни.Я видел страданья правыхИ горе с нуждою в хатах,Ничтожность сердец лукавыхИ жадность в глазах богатых.Меня не прельщает счастье,Я бренность жизни измерил.Остаток мыслей и страстиРодимой ладье доверил.Искать ли мне наслажденьяИ верить в любовь, как прежде,В последней ладье крушеньеПоследней видя надежды?Но бог осветил мне душу,Покрытую мглой холодной.Еще не оставив сушу,Нашел я дом благородный.Мать с сердцем спартанки встретил,Что польской плачет слезою,Дочь с ангельским ликом заметилИ с твердой сарматской душою.Как девы шли к жертвам Нерона,Льву брошенным на съеденье,Так братьям несут обреченнымОни слова утешенья.Не видя взглядов суровых,Не слыша окриков вражьих,Навстречу звериному ревуИдут мимо грозной стражи.Ничто меня не тревожит…Эй! Ставьпаруса прямые!..Погибнуть страна не может,Где жены и девы такие».
[Вторая половина 1824 г.]
В АЛЬБОМ ЛЮДВИКЕ МАЦКЕВИЧ
Неведомой, дальней – безвестный и дальний,Пока нас уводит по разным дорогам,Два вечные знака разлук и свиданийЯ шлю тебе разом: и «Здравствуй» и «С богом».Так путник альпийский, бредя по отрогу,Когда что ни шаг, то пустынней округа,И не о ком петь, чтобы скрасить дорогу,Поет, вспоминая любимую друга.И, может, домчится к ней эхо по кручам,Когда заметет его снегом сыпучим.