Стихотворения
Шрифт:
Вот так. В каждом возрасте свои потребности. В молодости — коньяк, а в старости — «Гаммомелис», мазь от геморроя. Се ля ви…
26 сентября.
Сегодня утром снова выключили свет. Техника на грани фантастики! Ну, следовательно, и нет воды. Тут прозаик (не знаю его фамилии) Александр Михайлович идет в туалет. А дежурная няня Валя, смешливая такая, говорит ему:
— Куда же вы идете? Там сейчас воды нет. А он ей важно:
— Не могу, голубушка, душа требует выхода. Она:
— Ну, вы писатель, вам ее в рукописи надо… Он с философской серьезностью:
— Вы даже представить себе не можете, моя милая, как близки к истине.
И пошел в туалет.
25 июня 1976 года.
Возвращаюсь с завтрака, а возле вешалки в гардеробе вежливо беседуют кастелянша Зина и дежурная Валя. Зина восторженно ахает.
Спрашиваю:
— О чем это вы, девочки, так страстно беседуете? Зина говорит:
— Да вот, Эудард Аркадьевич, Валя мне тут свою фотографию показывает. Ну до чего здорово, до чего она тут фотогигиенично вышла, просто жуть!
Я смеюсь:
— Ну, если «фотогигиенично», значит, чисто умылась перед фотографированием.
Они не поняли. Зина сказала:
— Ну, положим, умывается-то она у нас всегда, а вот вышла на карточке действительно жуть как фотогигиенично, ну прямо как Софи Марен! (Имелась в виду Софи Лорен.)
…В столовой за соседним столиком сидит Николай Николаевич Вильмонт. Лет ему теперь уже порядочно. А рядом с ним сидела какая-то старушка писательница, которая целый месяц восхищенно рассказывала ему о своей внучке. Один случай действительно забавный.
Внучке, кажется, лет пять. Вернувшись со спектакля «Аленький цветочек», возмущенно сказала:
— Спектакль мне понравился. Но баба-яга такая бессовестная, после спектакля у нее хватило нахальства вместе со всеми выходить и кланяться!
Так вот эта бабушка сегодня уехала. И прощалась с Вильмонтом довольно церемонно и кокетливо. Он ей говорит:
— Надеюсь в скором времени вас повидать снова. Где и когда это может произойти?
Я подумал: а в самом деле, где она могла бы назначить ему встречу?
Она задумалась на минуту, а затем сказала:
— Простите, вы часто бываете в поликлинике?
— Увы, с каждым годом все чаще.
— Ну так вот. Отлично. В поликлинике и увидимся. И потом можем пойти ко мне…
А я подумал: после поликлиники вряд ли что-нибудь интересное может быть на таком свидании.
Сейчас напротив моей комнаты стук в соседнюю дверь. Оттуда старушечий тоненький голосок:
— Кто там? Мужчина или женщина? Я переодеваюсь.
Стариковский густой бас:
— Вам, как всегда, везет — мужчина!
21 декабря 1976 года
В переделкинском Доме творчества сейчас находится армянский прозаик Мкртич Сиропович Асланян. Он сам из Тбилиси. Так вот, сегодня утром он увидел какого-то кавказского критика и сердито говорит о нем:
— Это, дорогой Эдуард, очень нехороший человек. Я его знаю давно.
Я спрашиваю его:
— А в чем дело?
Асланян с армянским акцентом горячо говорит, причем громко:
— Дэло в том, дарагой, что это стопрацэнтный ананыст!
Я ему говорю:
— Зачем так громко его ругаете? Неудобно как-то.
— Ничэго, дарагой, нэудобного нэту. Раз ананимки пишэт, значит, плахой чэловек! Типичный ананыст!
25 января 1977 года.
Сейчас, сам того не желая, кажется, помешал острить одному дяде. Иду после завтрака из столовой к себе, а в коридоре какой-то пожилой, если не сказать, даже очень пожилой прозаик, кажется, фамилия его Хавский, упражняется в острословии перед двумя
кудахчущими переводчицами:— Да, вы правы, она прекрасна. Я бы даже сказал: прекрасна в своей прекрасности и чудесна в своей чудесности и, больше того, прекрасна в своей чудесности и чудесна в своей прекрасности!
Дамы в восхищении заохали:
— Отлично! Лучше просто не скажешь! Я, проходя, дружелюбно произнес:
— Почему не скажешь? Скажешь. Тогда он с легким вызовом:
— Подождите, а как скажешь? Я говорю:
— Можно сказать и так: исключительна в своей исключительности и уникальна в своей уникальности. Больше того: исключительна в своей уникальности и уникальна в своей исключительности. Дамы притихли, а он проворчал:
— Асадов — мужик грозный. Я ему в тон:
— Грозный в своей грозности и острый в своей острости, и больше того: грозный в своей острости и острый в своей грозности.
Он покорно сказал:
— Хватит. Больше вопросов не имею.
12 декабря 1982 г.
Улыбка природы. Зима. По календарю самое что ни на есть полноправное царство зимы. А в Москве 6 градусов тепла. Идет веселый дождичек. И тут, в переделкинском Доме творчества, прозаики, поэты и критики, которых трудно порой заподозрить в единодушии, на сей раз дружно реагируют на погоду охами, вздохами и всевозможной хмуростью. Меряют давление. Пьют таблетки и выражают всеми доступными способами (разумеется, вполне литературно и цензурно) свое отрицательное отношение к проделкам природы.
Володя Солоухин прибежал под дождем из коттеджа в столовую и рявкнул густым басом на «о»:
— До чего сволочной дождишко! Хорошо, успел принять сто граммов коньяку, а то бы не прочихаться!
Спрашиваю его:
— Постой, а когда нет дождя, ты разве перед обедом ничего не принимаешь?
— Да нет, — говорит, — принимаю. Ровно сто граммов. Не могу отказать себе в такой слабинке.
Он пьет дома. Сюда не приносит. Так надежней. Не попросят. Дождик шумит и шумит, весело смеется, громыхая в водостоках:
— Жадность не порок!
Удивительная зима
Я думаю, что такой зимы не было, вероятно, никогда и вряд ли когда-либо еще будет! Зима 1982/83 года. Собственно говоря, зимой это обычное для зимы время года на этот раз можно было бы назвать лишь условно. Нет, это была не зима, а длинная-длинная осень. Она началась в октябре и длилась до середины и даже почти до конца января. Все время плюсовая температура. Редко минус, который тут же сменялся плюсом. Весь декабрь — плюс пять-шесть градусов. И только за два дня до Нового года вдруг ударил мороз минус 23. Но через два дня после новогодия снова все растаяло. В Переделкино и вообще за городом это не так еще было отвратно. Тут хоть такой грязи, как в городе, не было. А в Москве сплошные лужи, мокрый грязный снег и снова черные лужи. Снегу было много, но он, падая, тут же начинал таять… Люди с вожделением ждали понижения температуры. А вдруг похолодает — и вместо грязи пушистый снежок?! Но грязи было сколько угодно, а снег — лишь в лесу между елками. А на дорогах гололедица и потоки воды из-под колес автомобилей… Ученые объяснили это редкостным извержением вулкана в Мексике, когда в атмосферу было выброшено великое количество вулканического пепла. Пепел этот как бы завесил северную часть планеты. И атмосфера нагрелась на несколько градусов выше обычной температуры. Что будет? Ученые, увы, сказать не смогли. Только развели руками. Дескать, мудрено. И науке сие еще не подвластно. Вот и все. Впрочем, некоторые люди воспринимают это с удовольствием. Например, тут, в Доме творчества, Владимир Солоухин, который сидит за одним столом со мной в столовой, весело окая, басит: