Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем человеком, который вошел в него. Потому что в этом и был весь его смысл.
Харуки Мураками
Это – первый сборник моих стихов (тут я мысленно ставлю дюжину восклицательных знаков от переполняющей меня радости!).
В него вошли мои стихи, написанные в период с 2004 по 2021 год.
В эти 17 лет уместились моя глупость и наивность, робость и восхищение, противостояние и покорность перед неизбежным – перед стихией Чувства.
Чувства, которое толкает на необдуманные поступки.
Чувства, которое срывает с места морозной ночью.
Чувства, которое дает силы ждать, терпеть, собирать чемоданы, просить прощения и прощать.
Чувства, которое годами катает тебя на американских горках…
Но мой кораблик пережил шторм.
И сейчас, наконец выйдя из этого шторма, я понимаю, что на память о нем остались только слова. Слова человека,
которым я уже никогда не стану.
Большое спасибо моему брату и другу Федору Мартынову –
за силу, правду и неподдельность;
актрисам театрального проекта «Пластика и лирика»
Лине Захаране, Светлане Туниковой,
Екатерине Прокутиной – за симфонию;
Татьяне Матвеевой – за знание и веру;
Светлане Ремизовой – за мудрость и крепкое слово;
издательству «Маматов» – за волшебство воплощения;
Анне Моргуновой – за слова, помноженные на шаги
Посвящается А. Б.
Точнее, тому, кем я считаю А. Б.
Ксения Мартынова
«Тот, кто немыслимо одинок…»
Тот, кто немыслимо одинок,до отчаяния, до безумия,вглядывается в темнотумежду собственных строк,прикуривая от Везувия,слышит шум океанов и пульсноворожденных ягнят,как его умоляют и как,стоя в черном, клеймят,как идут на войнус его именем на устах…Как же сильно от их «почему?»он устал…Он стоит, оперевшись о дверной косяк,чертит палочкой на песке какие-то завитки.Как им всем втолковать, чтото, что в его руках,происходит так,как ему с руки?..
«А вот ты – мальчик…»
А вот ты – мальчик,в колготах в рубчик,щекастый, милый,бежишь по лужам,еще не зная,что ты поступишь,как миллионыдругих мужчин.То будешь лучшим.То будешь падать,ругать министров,бросать курить.Любить одну,а спать с другой,молчать о третьейи с этим жить.Ты будешь другомспасен и предан.Себе признавшись,что ты не Бэтмен,хмельной, однажды,пошлешь все к черту,начав по новойкуда-то плыть.И будет скучно,И будет ярко(второе реже,но что поделать).И будет надоза хлеб насущныйв себе кого-топохоронить.Но вот ты – мальчик,живое лето!Ты, замерев,восторга полный,задуешь свечии загадаешь…совсем не это.Совсем не это…
«Кит, что грустишь?…»
– Кит, что грустишь?– Кит, что с тобой?– Приходил за мноймальчик-китобой…– Кит, не беда:на рассвете мы уплывем туда,где кругом – вода,небо и вода!– Кит, что затих?– Кит, что с тобой?– Как же он красив,мальчик-китобой…
Купленный Им стол,Подаренные Им серьги…Он-то давно ушел,Но в силу вступает законСохранения энергии,И вот ты уже на цыпочках начинаешь плясатьПеред выпотрошенным нутром гардероба –Тебе снова хочется наряжаться и удивлять,Чтобы смотрели на тебя, не отрываясь, в оба.Гладкоствольные
ружья чулок,Бархатный патронташ, гипюр.Ты хочешь, чтобы кто-то читал между строк,Глядя на твой аллюр.И кто-то будет, конечно, будет.У него от тебя застучит в висках,И сердце забьется об ребра, как студень,И будет дрожь в руках…Ты увидишь все это,Тебе это понравится.Во что бы ты ни была одета,Он скажет: «Красавица…»И ты улыбнешься ему, как маньяк,Потому что тебе невкусно, когда вот так.Потому что каждый его порыв –Дань традиции, шаг, но не импульсИ не надрыв…Как ни путай,А к тебе внутрь –Надо птицей подбитой вниз,Об высоковольтные провода,Об столбы фонарные, об карниз,И только потом туда,В окно – вот оно,Твое личное арт-хаусное кино,Чтобы не человек, а кровавое месиво.Ведь только тогда тебе и красиво, и весело…
«Не беда, что внутри – вода…»
Не беда, что внутри – вода,Выливается иногдаИ становится словом, жестом…Иногда и вода – тесто.
«Такая доля – быть тобою брошенной…»
Такая доля – быть тобою брошенной.Внезапно. Несмотря на красоту.Бросай меня! Бросай меня пригоршнями!Я по весне сквозь землю прорасту.
«Быть чужаком – быть дураком…»
Быть чужаком – быть дураком:Неподанные руки сплетаютсяВ огромный кожаный комИ идут по тебе катком.Иные – сопротивляютсяИли ложатся ничком,А ты не умеешь ни то, ни то,И тебе никогда не везло в лото.Слышишь, они говорят шепотомЗа твоею спиной? Что потом?Ночь, день, ночь и еще полдня,И вуаля – на тебе броня!Яма твояНадежно укрыта брезентом.Еще полдня,И ты почти без акцентаСможешь считать до десяти,Чтобы своих искать пойти.
«Он…»
ОнНе сводит глаз с твоего лица.Лицо начинает трескаться,Как скорлупа яйца.Через трещины в тебя проникает свет.И вот тебя – прежней – на свете нет:С тебя облетают листы, пласты,Обнажая акры неузнанной красоты.В середине тебя – неприбранный стол(ждали гостя, но гость не пришел).На закапанной воском скатерти в серебре –Голова. То есть память о голове.Под столом – набитый битком чемоданНа случай отъездаВ честь долгожданного «да».ОнСмотрит на этот твой натюрмортИ берет тебя на руки –Нет: в руки кладет.И идет.Не уходит,А просто идет.
«Тебе бы туда, к своим…»
«Тебе бы туда, к своим,Но нет у тебя “своих”…»Если бы вдруг очнулсямузейный мамонтот тысячелетнего снаи начал водить трубою хоботапо экспозиционному залув поисках своих огромных собратьев,пугая старушек с чернильными буклямив жостовских брошах,его большие глаза наполнились бы слезами,и зазвенели бы стекла музейных витринот страшного трубного рева,которым звал бы ончерез многие-многие зимысебе подобных.И не получив ответана свою самую громкую,разрывающую могучее нутро песнь,не увидев – хотя бы вдали –таких же больших,покрытых длинной шерстью,с витыми саблями гладких бивней существ,как он,вновь обернулся бы мамонтогромным серым камнем,осознав, что он – такой –абсолютноодин…
