Стилист

– И почему ты считаешь, что они что-то ищут именно у Соловьева?

– Потому что они только о нем говорили. И Кирилл сказал: «Да, кстати, опять ничего не нашли». Если бы речь шла не о Соловьеве, он бы сказал, у кого не нашли. Разве нет?

– Все может быть, – медленно протянул Вадим. – Может быть, они так озабочены этими поисками, так много ими занимаются, что им и без предисловий понятно, у кого не нашли. Но в любом случае это очень важно, детка. Очень важно. Там происходит что-то такое, чего мы с тобой не знаем. А знать должны. Мы должны знать о них все. Только тогда мы сможем вывести их на высокий уровень доходов, а потом прибрать к рукам. Тебе придется очень постараться, детка.

Больше ничего интересного Вадим в тот день от Оксаны не узнал, но и этого было достаточно, чтобы дать новый толчок его размышлениям и планам в отношении издательства «Шерхан». Первым делом следовало выяснить, не промахнулся ли он, сделав ставку именно на это издательство. Может быть, следовало бы с самого начала заняться «Сантаной»? Два года назад, когда Вадим делал свой выбор, «Шерхан» выглядел самым перспективным из всех существующих в Москве издательств, а о «Сантане» тогда вообще мало кто слышал. И в «Книжном обозрении» – профессиональной газете книголюбов, книгоиздателей и книготорговцев – это название не мелькало в отличие от «Шерхана», который регулярно размещал на его страницах свою рекламу. И то, что малоизвестная «Сантана» вдруг позволила себе предложить огромный гонорар шерхановским авторам, кое о чем говорило. Например, о том, что «Сантана», возможно, была создана в свое время для отмывания денег. Иначе говоря, ее бедность и незаметность были лишь видимостью, а теперь пришла пора выходить на большую арену. Это следовало проверить.

* * *

Он совсем потерял способность работать. Соловьев даже не подозревал, что мысли о женщине могут настолько выбить его из колеи. Да не о какой-то новой женщине, а о Насте, которая много лет назад была его любовницей. Она же принадлежала ему безраздельно, она смотрела на него полными обожания глазами, ее не надо было завоевывать, она всегда была доступна – только руку протяни. Он действительно испытал огромное облегчение, когда все кончилось, этот роман был ему в тягость и не приносил радости. Так в чем же дело? Почему он так мается сейчас, почему никак не может успокоиться, почему постоянно думает о ней?

Владимир Александрович смотрел на испещренные иероглифами страницы, но не понимал ни слова. Эта страница открыта перед ним со вчерашнего дня, а в русском переводе не прибавилось ни строчки. Словно ступор на него нашел. И даже мысль о приходе Марины почему-то раздражает. Не может она заменить ему Анастасию.

Внезапно он испытал сильное желание вновь окунуться в атмосферу того времени, когда Анастасия безраздельно принадлежала ему. И он знал, как это сделать. У него были письма. Ее письма. Вернее, не письма даже, а короткие записки, которыми она сопровождала написанные ею стихи. Тогда Соловьеву все это казалось смешным и ненужным, но выбрасывать эти листки со стихами рука не поднималась. Он прятал их от жены, рассовывал по разным папкам, а потом, когда нужда что-то скрывать отпала, когда Светлана умерла, он, занимаясь своими архивами, сложил Настины стихи вместе в одну пластиковую папочку. Он никогда их не перечитывал, он вообще не вспоминал о ней все эти годы, но выбросить так и не смог.

Переехав в новый дом, он попросил оборудовать в кабинете два встроенных сейфа. Один – поменьше – для денег и документов, другой – большой и глубокий – для архивов. Соловьев с детства боялся огня, он отчего-то был уверен, что в его жилище рано или поздно обязательно случится пожар, в котором окажутся безвозвратно утрачены важные или просто милые сердцу вещи, поэтому в своем коттедже сейфы велел сделать несгораемыми. Жена всегда в шутку называла его Плюшкиным – Соловьев бережно хранил все свои бумаги, он просто органически не мог ничего выбрасывать и уничтожать. В архиве было все, начиная с переводов, которые он делал, еще будучи студентом, и кончая черновыми распечатками последних работ, которые делались уже для издательства. Черновики и наброски к диссертации, к монографиям по специальности, письма, фотографии, школьные сочинения сына Игоря, контрольные оттиски статей в толстых журналах. И для стихов Насти Каменской здесь место нашлось.

Соловьев достал из ящика стола ключи и открыл архивный сейф. Тоненькая голубая пластиковая папочка должна быть где-то в нижней части. После переезда он в очередной раз любовно разобрал свои архивы, сделал аккуратные надписи на папках и сложил в наиболее разумном, по его представлениям, порядке: то, что вряд ли когда-нибудь понадобится, – в самый низ, то, что может востребоваться, – повыше. Потом сюда складывались рукописи новых переводов, издательские договоры и масса других бумаг.

Он сразу окинул глазами нижнюю часть архивных папок, но голубой папки не увидел. Наклонился, посмотрел более внимательно. А, вот она. Странно, что она оказалась так высоко, эта папка с самого начала считалась «неперспективной» и была положена в самый низ вместе с овеществленными воспоминаниями о школьном детстве сына. Неужели он, заполняя сейф, предчувствовал появление Анастасии в своей жизни? Да нет, ерунда это, появление ее было абсолютно неожиданным. Тогда что же?

Ответ пришел сам собой и был настолько неприятным и пугающим, что Соловьев даже задохнулся. В его сейфе кто-то хозяйничал. Кто-то открывал его и перебирал папки. Зачем? Простое любопытство? Но кто? И когда? Первая мысль была о предыдущем помощнике. Парень оказался нечист на руку, за это Соловьев и выгнал его. Может быть, перед самым уходом он в отместку решил поживиться чем-нибудь из архива хозяина? Чем же? Что ценного для этого парня могло быть в архивном сейфе Соловьева? Да ничего, это совершенно очевидно. Но точно так же очевидно и другое: кто-то перекладывал папки, в противном случае стихи Насти не могли бы оказаться так высоко.

Соловьев сделал глубокий вдох, восстанавливая ритм дыхания, и начал методично перебирать все папки. Кажется, ничего не пропало, все на месте, но мелькнувшее было подозрение еще больше укрепилось: порядок, в котором оказались сложены бумаги, явно был кем-то нарушен. Во всяком случае, переводы лежали определенно не в том порядке, в каком он их туда складывал.

С трудом борясь с нарастающей тревогой, он снова сложил архив в привычном порядке и запер сейф. Перечитывать Настины стихи и записки ему уже не хотелось. Тут же вспомнились ночные страхи, когда ему мерещились шорохи и звук шагов. Так, может быть, не мерещились? Но что у него можно искать? Чушь какая-то. Бред. Глупость.

Но папки лежат не в том порядке…

Он решительно нажал кнопку, вызывая помощника. Андрей появился через полминуты.

– Слушаю, Владимир Александрович.

– Я подумал, что мне, наверное, тоже имеет смысл застраховать дом, – сказал Соловьев, стараясь не глядеть на помощника слишком уж пристально. – Свяжитесь, пожалуйста, с нашим соседом Женей Якимовым, выясните у него, как он договорился с Анастасией. Может быть, она оставила ему свой служебный телефон. Если оставила, то позвоните ей и скажите, что я прошу прислать представителя. Если же нет, то попросите Женю сказать ей, когда она с ним свяжется, что я тоже хочу заключить договор.

– Хорошо, Владимир Александрович, я все сделаю. Но…

– Что? Вам что-то непонятно? – спросил Соловьев, может быть излишне резко, потому что лицо Андрея неуловимо изменилось и стало вдруг слегка обиженным, словно его незаслуженно упрекают в тупости и непонятливости.

– Мне казалось, раз Анастасия Павловна ваша давняя знакомая, у вас должен быть ее телефон.

– Андрей, я прошу вас сделать так, как я сказал. И не обсуждать этого.

На этот раз реакция помощника была еще более странной. Он испытал видимое облегчение, но Соловьев, занятый своими тревожными мыслями, не обратил на это внимания.

Владимир Александрович подавил в себе первый порыв – позвонить Анастасии домой, благо повод есть вполне деловой, ничего личного. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться этому порыву. Он ей не нужен. И он не станет навязываться ей.

Через очень короткое время Андрей сообщил, что у Якимовых Настиного служебного телефона нет, но, как только она позвонит им, они ей все передадут. Соловьев постарался успокоиться и взяться за перевод, но не было ни сил, ни желания работать. Уже седьмой час, скоро придет Марина, все равно поработать сегодня толком не удастся. Он решительно выключил компьютер и уселся в своем инвалидном кресле возле окна. Вчера и позавчера шел дождь, а сегодня целый день светило солнце, и буквально за какие-то десять-двенадцать часов стоящий напротив лес покрылся «зеленой дымкой». Приглушенный светло-зеленый фон радовал глаз и успокаивал взвинченные нервы. Минут через пятнадцать Соловьев почувствовал себя намного лучше и уже готов был списать кажущийся беспорядок в архивных бумагах на собственную забывчивость и чрезмерную мнительность.