Сто бед (сборник)
Шрифт:
На глазах у ничего не понимающего голозадого я вылил масло на пол. Затопил им все кафе. Официантка за стойкой улыбалась, хлопала в ладоши и ждала продолжения. Смочив маслом последний сантиметр пола, я сел, налил себе следующую порцию спритца и указал голозадому на вход в подвал. Оттуда по-прежнему несло дымом и доносились ругательства. Как и было условлено, голозадый подошел к ведущей вниз лестнице и по моему сигналу принялся орать:
– Ну что, козлы! Видите меня? Очко играет? Эй, толстожопые, вы там все оглохли или что?
Я, как договорились, спрятался под прилавком, потянув за собой официантку.
Бимбо
Все, кто пытался встать, горько пожалели об этом. Повернувшись к Бимбо, Недо за ноги поволок его к лестнице. Башмаки бандита скользили по полу, как автомобильные покрышки по заснеженной дороге. Затем кузен схватил его за уши и потащил в подвал, чтобы забрать деньги. В тот же миг я выскочил из-под прилавка и от ужаса принялся кричать – вроде того, как недавно вопил Недо в кухне Цело со светловолосой цыганкой. Заметив, что кто-нибудь из бандитов делает попытку шевельнуться, я страшно орал и бил без разбору. Тут голозадый присел, чтобы раздеть одного из лежащих. Не задумываясь, я тут же принялся колошматить его:
– Вот тебе, получай! Короче… сам знаешь!
– Никогда бы не подумал, что в Сараеве столько кабаков! – сказал я Недо, когда мы с ним выходили из кафе «Свракино село».
Мы не пропустили ни одной забегаловки, таверны или кафе и отовсюду уходили с почестями. Везде я на каждый стол заказывал «буль-буль»…
Мы вошли в кафе «Старая башня» в Илидже. Я по-прежнему командовал своим кузеном, который был старше меня. И, что самое странное, он мне повиновался.
– Гони бабки! Все! – приказал я.
– Нет, братец, прошу тебя… Что мы будем делать, если все промотаем?
– Плевать!.. Я свободный человек!
– Тебе всего тринадцать!
– Я выпить хочу! Гарсон! Спроси у всех этих людей, что они будут!
– Прошу тебя… не надо…
Присутствующие зааплодировали, вероятно решив, что таким образом я выражаю благодарность. Я едва держался на ногах… Вытащив деньги и заказав угощение для всех, я, спотыкаясь, двинулся в туалет, чтобы в очередной раз проблеваться…
«Ишь ты, – бормотал я, – туалет теперь не там, где я его оставил пятнадцать минут назад…»
Я продолжал спускаться по узкой лестнице, вошел в тесный коридор, оказался в чреве земли. Яркий свет подвальных фонарей заставил меня заморгать.
В глаза мне хлынул нестерпимый свет. Еще несколько шагов – и свет растворился во мраке. Я увидел плюшевый занавес и небольшую сцену за ним. Под мелодию аргентинского танго на сцене появилась женщина с огромной задницей, которой она поводила из стороны в сторону. Потом, вероятно следуя какому-то тайному ритуалу, двое мужчин смачно отпечатали по поцелую на каждой ее ягодице и простерлись перед ней ниц, словно перед божеством. Вдруг она затянула песню, под звуки которой карлик достал большой гвоздь и показал его толпящимся
возле сцены зрителям. Раздался гром аплодисментов. Карлик вбил гвоздь в деревянный забор. Не прекращая пения, женщина демонстративно нацеливалась задницей на гвоздь.– «Свою любовь тебе отдам… Устроим вечером бедлам. Бедлам, бедлам!»
Публика бесновалась, ритмично скандируя:
– Бедлам! Бедлам! Бедлам!
Женщина попятилась задом, прижалась к изгороди, и гвоздь исчез между ее ягодицами.
– «Свою любовь тебе отдаааам», – пела она.
Среди публики воцарилось молчание. На мгновение лицо женщины исказилось гримасой, но тут же расплылось в торжествующей улыбке. Затем она повернулась к нам задницей, и каждый смог увидеть торчащий между двумя полусферами гвоздь. Последняя лучезарная улыбка осветила гвоздь программы – очередную победу ягодиц.
Температура падала, хотя столбик термометра не опускался так низко, как в прошлом году. С сибирскими холодами в Сараеве было покончено. Наступили выходные, через кухонное окно я следил за замерзающими на лету каплями дождя. По возвращении из больницы Брацо и Азра узнали правду, которую я старательно скрывал от них: что они находились так близко друг от друга в то время, когда полагали, что очень далеко. Брацо лежал на диване в кухне, Азра – на кровати в спальне.
Я разогрел приготовленный соседкой обед и накрыл на стол, как в ресторане. Пусть получат удовольствие от еды: я даже салфетки положил где надо. Зайдя в спальню, я осторожно помог Азре подняться. Шов еще болел и мешал ходить. Однако она добралась до стула.
– Господи… до чего ж это трудно! – вздохнула она.
– Дело идет на лад. Еще вчера ты не могла встать.
Брацо поднялся, вымыл руки и посмотрел в окно:
– Послушай, Алекса… Вот о чем я думаю: ведь изменение климата России не на пользу?
– Ты считаешь?
– Никакой весны. А зима – как в былые времена. Сколько там, на улице?
– Минус пять.
Он вытер руки кухонным полотенцем и в задумчивости уселся за стол.
– Бог ты мой! Нелегко будет русским! Им не приходится ждать ничего хорошего! – заявил он.
– При чем здесь русские?
– Сам посуди: как они теперь будут защищаться?
– Хватит, – перебила его Азра, – оставь нас в покое со своими русскими и американцами. Хочешь, чтобы у тебя снова расшалилось сердце?
– Да пускай шалит! А вот ты мне скажи, что будет? Что будет, если начнется третья мировая война? Глобальное потепление, ты об этом подумала? Как отражать нападения? Нет зимы, нет и обороны. Эти, на Западе, не остановятся, пока не завоюют Сибирь! Черт, чего мы только не насмотримся!
– Прекрати… Посмотри лучше на нашего сына!
– На наше сокровище!
Брацо выглядел каким-то взвинченным. Он озирался, какой-то вопрос готов был сорваться у него с языка, но я сделал вид, что не понимаю, что его беспокоит. Я скорчил невозмутимую гримасу, как у Клауса Кински из фильма про массовые убийства.
Когда Азра потащилась в ванную помыть руки, Брацо поспешно склонился ко мне:
– Скажи, ты не знаешь, где мое жалованье?
Я обвел кухню глазами и уставился на эти идиотские тополя за окном. Я не знал, что отвечать, и вдруг заулыбался.