Сто чистых страниц

Плакать от смеха после похорон — значит суметь взглянуть на мир с оптимизмом. После этого можно продолжать жить и смело идти вперед без застилающей глаза пелены.

Сегодня вечером в ресторане наше веселье граничило с истерикой: мы хохотали до упаду и, по-моему, испортили романтический ужин парочке за соседним столиком.

Мы вспомнили основанную дедушкой семейную традицию: в сотый раз пересказывать забавные истории с похорон близких людей — и взялись ворошить прошлое. Обсудили проповедь, на которой кюре вместо фамилии произнес дедушкино имя. Посмеялись над эпизодом, когда один из носильщиков повернулся спиной к публике, наклонился, ставя гроб на землю, и в этот момент у него сзади треснули штаны. И конечно, не забыли нашу любимую историю, о которой можно говорить только с теми, кто видел это собственными глазами. Остальные считали, что мы сочиняем. Дело было так: наш кузен Поль подошел к могиле своего дедушки, чтобы бросить первую горсть земли, поскользнулся, упал в яму и растянулся на крышке гроба. Мы так и не поняли, как это произошло. Всех присутствующих охватил дикий хохот, и никто даже не подумал прийти на помощь. Бедняге пришлось самому выбираться из ямы.

Когда мы исчерпали запас историй, нам стало немного стыдно, что мы смеялись над такими вещами. Хотя какая разница! Потерять последнего близкого родственника — важный этап в жизни. У нас в семье не осталось старших, только ровесники и младшие. А мне бы так хотелось знать, что есть кто-то более опытный, кто будет всегда любить меня и чье присутствие я каждый миг буду незримо ощущать. Еще недавно, когда случалось что-то скверное, стоило поднять глаза, как на душе становилось тепло.

Теперь вот и дедушка умер. Хорошо, рядом есть сестры. Когда принесли десерт, я попросил их дать торжественное обещание никогда не умирать. Они поклялись, и, как в детстве, мы скрестили мизинцы. Такая клятва всегда считалась священной в семье, и я сразу почувствовал себя спокойнее. Теперь они всегда будут со мной.

А вот младших у меня пока нет. Нет детей. Джулия очень хотела ребенка, но я чувствовал, что не готов. Несколько месяцев она уговаривала меня, но все объяснения и просьбы дать мне время подумать не помогали — каждый раз она устраивала сцену.

— Я хочу ребенка! — кричала она. — Мне уже двадцать пять, я чувствую, что больше не могу жить просто так! Тебе этого не понять, ты эгоист и думаешь только о себе! А я женщина, и мои биологические часы говорят, что пришло время.

Через некоторое время я честно признался, что меня напрягает эта история с часами, поэтому однажды она решила спросить время у соседа — и вот он, долгожданный ребенок.

Ребенок соседа.

Ужасно. Конечно, все произошло не в один день, но для меня это стало страшным ударом, ведь я ни о чем не догадывался.

Я, конечно, замечал, как этот самодовольный тип улыбается ей в лифте, словно меня нет рядом. Но Джулия нравилась мужчинам, и я волновался не больше обычного. И все же…

Думаю, она побила мировой рекорд по скорости переезда: всего один этаж, шестнадцать ступенек — я специально пересчитал. Утром ушел на работу, а вечером вернулся, и — оп! — ее уже нет. Когда это случилось, у консьержки чуть язык не отвалился: еще бы, надо было обсудить происшествие со всеми жильцами!

— Знаете, что стало с парочкой с четвертого этажа? — шептала старая сплетница всем соседям по очереди, я прекрасно слышал.

Неужели можно так громко говорить шепотом? Стоило открыть дверь квартиры, как до меня доносились ее слова.

— Не-е-ет! Быть того не может… — с наслаждением отвечали соседи.

— Я знал, что это произойдет, — заявляли отдельные мерзавцы.

«А вы знали, что я сейчас дам вам по роже?» — подмывало меня спросить.

Вот только зачем? Поэтому я делал вид, что ничего не произошло, и проходил мимо с гордо поднятой головой. При этом я продолжал надеяться на сочувствие и прислушивался, втайне мечтая о чем-то вроде: «Посмотрите, как мужественно он перенес ее уход!» или «Да он держится молодцом!». Признаюсь, меня бы это немного приободрило.

Увы, какое-то время спустя я услышал другое.

— Видали, какой животик у малышки с пятого этажа? Да-да, той самой, которая раньше жила на четвертом!

Увидев собственными глазами пресловутый «животик» — раздувшееся пузо, — я тут же переехал.

Это оказалось невыносимо.

Я не мог смотреть на Джулию: она выглядела такой счастливой, что я бросал на нее недоверчивые взгляды и подозревал, будто она притворяется, чтобы поиздеваться надо мной.

Как бы то ни было, я желаю ей счастья. Пусть лаже с другим мужчиной.

Иногда, правда, я мечтаю, чтобы в моей бывшей квартире поселилась молодая красивая девушка, а тот самодовольный тип улыбался ей в лифте и бросал страстные взгляды, а потом взял и переехал бы — этажом ниже.

Посмотрел бы я на лицо предательницы.

* * *

На следующее утро я без особого труда вернулся к обычной жизни. Проснувшись, первым делом решил вычеркнуть из памяти историю с завещанием. Все шло как нельзя лучше, но, придя с работы, я обнаружил на автоответчике сообщение от нотариуса.

— Алло, здравствуйте, это господин нотариус. Мне нужно передать вам один документ, но сначала — поговорить. Перезвоните мне, пожалуйста, как можно скорее. И никому не рассказывайте об этом звонке.

Последняя фраза заинтриговала меня. Документ? Что за документ? И почему он такой секретный?

Уже половина седьмого, но я решаю позвонить, в надежде, что он еще на работе. Я в десятый раз набираю номер, но там все время занято.

На одиннадцатый раз секретарша наконец отвечает и передает трубку нотариусу.

— Вы получили мое сообщение?

— Да, только что.

— Послушайте, это, наверное, выглядит довольно комично, но так захотел ваш дед. Я должен передать вам еще один документ.

— То есть он оставил мне что-то кроме блокнота?

— Да, письмо. И попросил отдать его ровно через два дня после прочтения завещания, но с одним условием.

— Каким?

— Вы должны предъявить блокнот, который он вам завещал.

— Блокнот?

— Да. Если вы от него избавились, я обязан уничтожить документ, не ставя вас в известность о его содержании. Так пожелал ваш дед.

— Э-э-э… Одну секунду, пожалуйста, не вешайте трубку!

Я кладу телефон на стол и несусь на кухню. Кажется, я еще не выносил мусор. Приподнимаю крышку помойного ведра, засовываю туда обе руки и роюсь среди очистков и упаковок…

Блокнот на самом дне. Он очень грязный, но он здесь.

— Все нормально, он у меня.

— Отлично. Тогда приходите завтра в шесть.

— Непременно.

Возвращаюсь на кухню и двумя пальцами беру блокнот, весь облепленный кофейной гущей. Аккуратно счищаю ее тыльной стороной ладони. Боюсь, обложка безнадежно испорчена. Я расстраиваюсь и решаю во что бы то ни стало отчистить ее: снимаю тонкую обложку и вижу под ней несколько слов, написанных черной тушью: «Un ricordo per pagina».

Я не знаток итальянского, но тут не надо быть специалистом, чтобы понять. «Одно воспоминание на страницу». Странно. Может, блокнот хранит дедушкины воспоминания? Если так, почему в нем ничего не написано?

Не знаю, что и думать.

К тому же я почти уверен, что это не его почерк. Буквы чересчур круглые, а он писал почти так же небрежно, как я.

Одно воспоминание на страницу, сто чистых страниц. Такое впечатление, что он ни о чем не вспоминал.

Признаться, в последнее время мы не понимали, что с ним происходит: он был немного не в себе, если не сказать — повредился умом. Поэтому мы с сестрами стали по очереди ухаживать за ним. Конечно, они проводили с ним больше времени, чем я, неспособный смириться с такой ситуацией. Опекать человека, который столько лет заботился о нас, оказалось мне в тягость. Я нечасто ездил к нему. Недостаточно часто, я это вполне осознаю.