Сто две водородные бомбы

За один раз подняться на сто второй этаж могли только двадцать детей. Остальные остались на нижней смотровой площадке.

«Я был на сто втором в самый первый день,- сообщил товарищам Брюс Бёртон.
– Ничего особенного там нет».

Разглядывая запечатлевшийся в памяти Бёртона вид города со сто второго этажа, остальные тоже не могли увидеть в нем ничего особенного. Куда интереснее было смотреть сейчас.

Видимость сегодня была отличная, хотя дул довольно сильный ветер. Простор, открывающийся с высоты, сильно возбуждает дух, способный охватить и вобрать в себя все то, что он видит. Растущие в гигантских резервуарах деревья, чьи кроны обычно нависали над головой, сейчас беспомощно пластались внизу, и вся громадность города, насмехающаяся обычно над крошечным человечком, в эту минуту казалась близкой и доступной.

Большие расстояния, вызывающие чувство отстраненности, порождают могучий соблазн для рационального сознания, точно так же, как близость - соблазн для сознания иррационального. Разве не на горе Сатана соблазнял Христа? Уолтеру и Чарли казалось, что нет такой силы, которая могла бы помешать им покорить безбрежный зеленый лес Нового Нью-Йорка, который так легко охватить взглядом.

Линда чувствовала себя неспокойно. Все, кроме маленькой группы из десяти детей, уже отправились наверх. Теперь лифтер позвал и их.

«Я надеюсь, что наши родители похожи на нас»,- подумала Линда.

И хотя все, услышавшие ее, знали, что этого не может быть, но каждый, подобно эху, повторил ее мысль.

Дверь лифта закрылась и вновь распахнулась, открыв небольшую комнату с бетонными стенами и потолком. Потолок был настолько низок, что всякому человеку ростом чуть повыше этих детей пришлось бы пригибаться. Окон в комнате не было. Не было и тех детей, что поднялись сюда раньше.

–  Это не сто второй, - прошептал Брюс Бёртон.

–  На самом деле, - сказал лифтер, - это и есть сто второй этаж. Просто верхняя наблюдательная площадка на самом деле расположена не на верхнем этаже. Так было всегда, хотя на радость туристам ее во все времена называли «сто второй этаж». В двадцатом веке верхний этаж сдавали в аренду радио- и телевизионным станциям. Отсюда вели передачи. Когда Нью-Йорк был разрушен, передачи прекратились, передавать было некому и нечего - во всяком случае, в Нью-Йорке. Поэтому мы решили оставить верхний этаж себе. Никто не знает, что он существует.

Середина комнаты была занята какими-то приборами; их внешний вид не производил особого впечатления. «Рубка космического корабля?»

«Не может быть,- решил Уолтер.
– Я думаю, это передатчик материи. Он гораздо удобнее, если хочешь быстро куда-нибудь попасть».

Словно подтверждая слова Уолтера, в промежутке между аппаратами появился мистер Максимаст. Хотя лучше было бы сказать, что он материализовался.

Мистер Максимаст подозвал детей, а когда они подошли, принялся ставить их одного за другим перед каким-то прибором. Казалось, ничего не происходит, но дети тут же исчезали.

Последними оставались Уолтер, Линда и Чарли.

Затем остались Уолтер и Чарли. Чарли ощущал, как Уолтер постепенно впадает в панику. В мозгу Уолтера вертелся стишок, которого Чарли прежде не слышал. Стишок назывался «Двенадцать негритят».

Через мгновение исчез и Чарли. Максимаст жестом подозвал Уолтера, но тот испуганно попятился. Ему стало жутко, он дрожал, словно душа грешника перед Страшным Судом, хотя всего две минуты назад его переполняли мечты о покорении мира.

Максимаст нетерпеливо махнул рукой. Уолтер бросился к лифту, но лифтер перехватил его и отнес, кричащего и брыкающегося, к Максимасту. Где уж было Уолтеру совладать с двумя роботами…

У Чарли заложило уши, словно он опять поднимался на скоростном лифте.

Он оказался в комнате, почти такой же, как и та, что он покинул, но битком набитой детьми. Несомненно, их здесь было гораздо больше ста двух. Телепатический шум в помещении был так громок, что Чарли с трудом слышал свои собственные мысли.

К нему подошли двое незнакомых ребят. Мальчик и девочка. Мальчик протягивал руку, здороваясь. Девочка плакала.

–  Привет!
– сказал Чарли, не очень понимая, каких именно слов от него ожидают.
– Я - Чарли.

«Конечно, ты Чарли,- подумал мальчик, пожимая ему руку.
– Мы все про тебя знаем. Я - Грегорс, а это - Берника. Мы твои родители».

«Чего?..» – Чарли был так ошарашен, что невольно перешел на разговор вслух: - Не сказал бы, что вы выглядите такими уж взрослыми.

–  Мы значительно старше тебя, - ответила Берника. По-английски она говорила правильно, но с небольшим акцентом.
– Твоему отцу уже двадцать четыре года, мне через несколько дней исполнится двадцать один.

–  Но этого не может быть! Мне самому уже десять!

Мать рассмеялась веселым смехом, в котором не было и следа издевки.

–  Видишь ли, мы рано взрослеем.

Услышав эту простую фразу, Чарли вдруг почувствовал себя неловко.

Сзади раздался вопль. Это прибыл Уолтер Вагенкнехт. Еще два человека, по виду совершеннейшие дети, чернокожий мальчик и белая девочка, подошли к своему сыну.

Чарли наконец понял, какая мысль омрачила его душу.

«Лилипуты! Здесь собрались лилипуты, и я тоже лилипут!»

Это было ужасно.

В ответ донеслась успокаивающая, добрая мысль Грегорса.

«В стране лилипутов высокий человек будет уродом».

Чарли почувствовал, что Грегорс начинает ему нравиться. Вот только - отец?.. Какой же он отец? К этому надо было привыкнуть.

«Грегорс, - повторял он про себя, - Берника».
– Звучание этих имен нравилось ему. Вот только…

–  А какая у меня фамилия?
– спросил он.

–  Форрестол, - ответил Грегорс.

–  Чарльз Форрестол,- произнес Чарли Форрестол, вкусно перекатывая звуки «р».

Берника взяла его за руку; ее кисть была ничуть не больше, чем у него.

–  Пошли, посмотрим наш город. Наблюдательная площадка всего одним этажом ниже. Сегодня тебя ждет много неожиданностей. Вечером будет ужин для всех вас, а завтра, если тебя отпустят с нами, мы отправимся на дачу в Поконос. Летом в Нью-Йорке совершенно… - она поискала нужное слово в памяти Чарли, - невыносимо.