Сто лет полуночества

Захлопнуть дверь в прошлое не получается. Едкий порывистый ветер мешает. Ты умер. Но как ни пыталась в этом убедить себя и других — не выходит. Мешает жестокий, сильный ветер, с остервенением распахивающий дверь.

Убивая тебя, выставляя на пьедестал другие персоны (более достойные, чем ты), взращиваю боль. Любуюсь ею, рыдая навзрыд и крича дурным голосом. Ты умер. Повторяю изо дня в день. Тебя нет. И меня тоже. Но кто тогда по утрам варит овсянку и пьет горький кофе? Кто каждый день трясется в троллейбусе меж серых потертых лиц, превозмогая утробный вой? Потом выходит на остановке, знакомой до тошноты, и спешит на работу. Кажется, я. Та самая, которая разучилась жизнерадостно смеяться. Потому что нет ни жизни, ни радости больше. Есть существование, с прерывающейся временами болью. Слушая песни, в каждой ноте, в каждом созвучии ищу тебя. Не нахожу, закрывая глаза, снова пестую боль. А воткнутые в душу оголенные провода периодично замыкаются, изматывая сердечный клапан. И ничего не помогает. Никакие средства и лекарства.

Ты преступник, на которого нет управы. Ты — наркотик, зависимость от которого сжигает изнутри всю душу без остатка. Пусты обещания умудренных опытом людей. И хочется выкрикнуть, выплюнуть боль им в лицо. Не лечит время!!! Не лечит! Или прошедший период — это не время, а всего лишь… вечность.

Так вот что люди назвали любовью. Но разве о такой любви сочиняют они светлые песни и стихи, снимают фильмы и рисуют картины? Ведь там нет пустоты, царящей внутри меня. Нет и боли, выворачивающей наизнанку нутро.

Как же горько без тебя. Каждый день пробую послевкусие любви, разведенное в чашке крепкого кофе. Развеивая твой прах по ветру, вдыхаю этот воздух, пытаясь наполнить легкие частицами пепла — тобой. Убивая, сжигая, разрывая на клочки тебя, я снова натыкаюсь на воспоминания–призраки, которые бродят в пустых комнатах. Это ты, воскресая раз за разом, смеешься надо мной. В каждой капле грязного дождя, в каждой вызревающей почке, в каждом слепящем луче солнца — ты живой. Как ни старалась тебя умертвить. Живешь и без меня. Так, может быть… я умерла?

Неужели вот это люди назвали любовью?

Горечь пиковых раскладов… кому она не знакома? Сколько же таких воспоминаний в моей копилке. Кто хочет? Могу поделиться. Хватит на всех, еще и останется. Они раскиданы по периметру всей жизни. Перемешаны со счастьем и радостью. Перетасованы. Что было… Что будет…Чем сердце успокоится… Прошлое врывается в настоящее. Будущее не увидеть сквозь дым от костра. В осеннем мареве догорающих листьев кто-то пытается отыскать свою душу. Воспоминания гулким эхом отзываются в ней. Это было… да, да… уже прошло. И никогда не повторится.

Повторится! Стоит лишь заглянуть в свою память, поглубже. Распотрошить её, растревожить. Воспоминания посыплются одно за другим, а потом… не забудьте вытереть с них пыль. И со своего сердца тоже.

Слушая Рахманинова (записки неопытного педагога)

Дождь в январе

— Алло, здравствуйте.

— Здравствуйте (кто же это? Не узнаю голос…).

— А я вот плачу…

В длинную цепочку, четко друг за другом выстраиваются их лица. Возникают по одному. Или внезапно, в каком-то хаосе чувств, смешиваются вместе: реплики, поступки и глаза. Их глаза… Сердце ноет щемяще–тоскливо.

Когда несколько лет назад я стояла на своей первой торжественной линейке (уже в качестве преподавателя), вглядываясь в лица своих первых студентов и получая первый букет цветов, могла ли я предположить, как тяжело мне будет расставаться с этими смешными уже не детьми, но еще не взрослыми — моими учениками.

Могла ли я подумать…

Затихают голоса. В тишине только клацает автоматическая ручка и шуршит бумага.

Гармония. А перед тобой 20 тайников, 20 нераскрывшихся душ, очень разных, со своим особым, а иногда странным миром. Вот они — все здесь. Приглядишься повнимательнее — будто и нет никого. Каждый в себе копошится, и мерцает табличка на лбу: "Не подходи — убьет". И чем можно заинтересовать это поколение?

Я преподаватель. "Творю" из вчерашних школьников профессионалов, мастеров своего дела. Учитель — тоже я. Именно сейчас обучаю, как из корявых, необтесанных фраз создать шедевр. Мои ученики слушают, записывают, пробуют… Не у всех получается. Кто-то старается, некоторым — лень. Поэтому приходится "подрабатывать" еще и воспитателем, взывая к голосу совести, частенько объясняя, что такое хорошо, а что — не очень. Из поселков и хуторков приехали мои великовозрастные "дети", путающие трамвай с троллейбусом, упорно говорящие "ложить" вместо "класть", только-только открывающие для себя мир. А я — сначала топором, потом рубанком — выстругивала из шершавых деревяшек удивительной красоты произведения искусств. Да, удавалось и плотником побывать, и Даже гончарных дел мастером: равномерно вертелся мой круг, то сбавляя, то ускоряя свой темп. Вот бесформенный кусок глины чуть сбрызнут водой — можно начинать лепить. Кажется, что мягкая масса без труда поддается рукам, но мгновение — и хрупкая конструкция сломана, превращена вновь в комок обычной глины.

"Бесформенное", "потерянное" поколение без принципов и мечты разглядывает меня исподтишка. 20 пар недоверчивых глаз, равнодушно–подозрительных. Недовольных, что надо заниматься, когда за окнами такое манящее осеннее солнце. День за днем, входя в аудиторию, я "приручала" своих подопечных, завоевывала доверие и уважение, делилась тем, что знала. Заинтересовывала непоказным, настоящим интересом к их жизни. Отдавала каждому кусок себя. А они забирали, рассказывая про свои мечты и совсем не детские проблемы.

Отчего в январе идет дождь в наших краях? Вместо снега.

На запотевшем окне длинные беспорядочные бороздки воды. Вместо ледяных узоров.

Выжатая, словно лимон, я — преподаватель, стеклянными глазами смотрю в стену. Не в силах пошевелить даже рукой от усталости. Какая же это гармония? Когда 20 "вампиров", подобно поролоновым губкам, впитывают все эмоции и силы. Еще чуть–чуть — и провалюсь в пустоту. Но завтра пустота эта наполнится свежими силами и еще чем-то очень важным. Чтобы снова все отдать. Без остатка.

Это было воспитание не по Макаренко. Воспитание без системы унижения и подавления личности. Каждый день я смотрела, как заново перерождаются мои угловатые смешные подопечные. Как спадает с их глаз тонкая пелена, как стремятся они стать лучше. Заложенный в каждом из них стальной стержень становился все тверже. Это было воспитание, которое отбросило в сторону равнодушие и цинизм. Потому что глаза учеников, ищущие помощи или совета, потому что глаза, изначально с любопытством замирающие в ожидании новых открытий, — вдруг тухнут. Если видят, что преподавателю они не нужны, эти глаза.

Когда в январе зачастит дождь, все дороги тут же покрываются сплошной коркой наледи. Ступать надо аккуратно, шажок за шажком. Балансируя, словно идешь над пропастью. Одно неверное движение — и падаешь, больно ударяясь и разочаровываясь. Сколько же разочарований на этом пути! Когда опускаются руки и кажется, что никому ничего не нужно. А ты поднимаешься. Снова. Отряхиваешь ледяные крошки и принимаешься за свою работу. Не требуя ничего взамен.

Преподаватель всегда отдает. Это его главная задача. Он не самоутверждается за счет студентов. Не лечит свои комплексы, уродуя тех, кто от него морально зависит.