Сто лет

— Литература литературе рознь. Конечно, люди в книгах не совсем такие, как... Но я понимаю, что у тебя иная точка зрения. Можно подумать, что годы, прожитые здесь, на Севере, и пасторское служение показали тебе, как следует воспитывать молодых людей. Однако, по-моему, все дело в театре, дорогой Фриц. Именно работа в театре на всю жизнь привила тебе снисходительность, которая не подобает воспитанным людям.

— Не буду отрицать, матушка, прошлое многому научило меня, — ответил пастор и погладил мать по руке. — Но времена изменились. А вместе с ними и то, что подобает или не подобает воспитанным людям, как бы мы к этому ни относились. Мы, старики, должны следовать за временем и стараться не тормозить развитие молодых. Пусть они думают сами! Однако разрешите мне начать чтение, а обсуждать содержание мы будем по ходу дела. Если оно нас шокирует, можно просто прекратить чтение.

Его мать была не совсем в этом убеждена, но уступила.

Пусть они думают сами. Саре Сусанне хотелось запомнить эти слова. Она сможет повторить их своему сыну, упрямому Иакову, когда он подрастет настолько, чтобы понять их смысл. А вот Агнес говорить их было бы ни к чему, почему-то Сара Сусанне это чувствовала. Девочка понимала больше, чем казалось.

— Как жалко, что сейчас с нами нет мамы, — сказала София и беспомощно взглянула на отца.

— Когда она вернется, мы еще раз вместе прочтем начало, — шепотом пообещал он ей.

Якобина зажгла две лампы. Все расселись. Двое старших детей и пятеро взрослых. Пастор принес книгу и удобно откинулся на спинку самого удобного кресла. И его зазвучавший в комнате голос сразу все в ней изменил. И мебель и людей. Для Сары Сусанне все исчезло.

"Там, куда из года в год постоянно приходит сельдь, постепенно вырастают рыбацкие селения, если, конечно, этому не препятствуют какие-нибудь обстоятельства. О таких селениях можно сказать, что море словно выбросило их на берег, но издалека они одинаково походят и на отмытые морем бревна, и на обломки кораблекрушений или же на перевернутые лодки, которые штормовой ночью рыбаки вытаскивают на берег, ища под ними укрытия; подойдя поближе, обнаруживаешь, как случайно здесь все построено: в одном месте движению мешает оставленный большой валун, в другом — образовались три, даже четыре заводи, тогда как улицы петляют и карабкаются по склонам".

Голос пастора, низкий и теплый, с легкой дрожью удивления, звучал в то же время проникновенно и чисто. Это был совсем не тот голос, который Сара Сусанне слышала раньше. Он слился с этой историей, стал ее неотъемлемой частью.

Сара Сусанне удивлялась, что в этой книге, созданной далеко отсюда, на Юге, человеком, который, без сомнения, никогда не бывал в их краях, так точно описана и природа, и окружающая Сару Сусанне жизнь. Откуда он мог знать, какой она была, эта Петра? Ибо, по мере того как пастор читал, Сара Сусанне как будто воплощалась в Петру, становилась с нею единым целым. Словно вся эта история была написана про нее, о ней, о той, какой она была на самом деле.. Она опустила глаза и не видела ничего, кроме шевелящихся губ пастора. Они то открывались, то скрывались, заставляя бороду и короткие усы струиться потоком. Он показывал живые картины из этой книги. Такие живые, что Сара Сусанне испугалась, — не дай Бог присутствующие поймут, что он читает про нее.

И позже, в комнате для гостей, после того как Юханнес уже уснул, Сара Сусанне все думала о том, что на самом деле она совсем другая. Не та женщина, которая вышла замуж за Юханнеса, поселилась с ним в Хавннесе и родила четверых детей. Что она живет скрытой жизнью, не имеющей ничего общего с той, которая проходит на глазах у людей. Она не понимала, хорошо это или плохо. Но решила набраться храбрости и поговорить об этом с пастором. Да-да, завтра же она расскажет ему, что чувствует себя чужой в собственной жизни. Почему-то она была уверена, что он ее поймет.

Они стояли вдвоем в пустой церкви перед запрестольным образом. Оба были поражены до глубины души. Сара Сусанне узнавала и не узнавала себя. Нет, это не она. Совершенно не она. Пастор изобразил ее несравненно более значительной, чем она была на самом деле. От яркого сверкания красок у нее потекли слезы. Она не знала, какими словами сказать ему об этом. Никто не научил ее тем словам, какие ей сейчас были нужны.

— Но ведь образ готов, — прошептала она. — Он так прекрасен, что я не понимаю, зачем я опять здесь.

Пастор немного наклонился вперед и спрятал руки в рукава рабочего халата, словно ему было холодно. Но высокая печь была раскалена докрасна, и Сара Сусанне не чувствовала холода. Она искала слова, чтобы объяснить ему, как она понимает эту картину, и не могла их найти. Он не спешил ей помочь. Только стоял рядом, почти как нищий. Когда он начал смешивать краски, а она встала в нужную позу, он был таким же далеким и неприступным. Всю первую половину дня он работал молча, отходя время от времени к печке, чтобы подбросить дров. Неожиданно он удалился в ризницу, потом вышел оттуда. Словно искал что-то, забыв, куда положил. Он был другим — во всех отношениях. Сара Сусанне никак не могла решиться доверить ему свои мысли.

Она вспомнила свой сон. Во всяком случае, Христос и в самом деле был похож на пастора, и зеркальце в этюднике действительно было разбито. Она могла бы рассказать ему этот сон или сказать что-нибудь о "Дочери рыбачки", но не решилась. Потому что, находясь здесь, он как будто отсутствовал. Говорил только самое необходимое, в чем для нее не было никакого смысла.

Кровавое осеннее солнце постепенно опустилось в море, на пол легли тени, и краски превратились в сплошную серую массу. Пастор и Сара Сусанне по-прежнему почти не разговаривали друг с другом. Она то сидела, то стояла, как он просил, и все время ее не покидало чувство, что это ее последний день, а он даже не замечает этого.

— По-моему, вам не очень понравилась Петра из книги Бьёрнсона? Вы читали о ней так, как будто все это только выдумка, — проговорила она наконец.

Он вздрогнул и удивленно уставился на нее. Потом опустил кисть и палитру. Через мгновение под сводами церкви уже раскатилось эхо от его голоса.

— Сейчас я о ней не думаю. Сейчас я думаю только о тебе, это ты сделала все возможным. Этот запрестольный образ. Он очень много для меня значит. Весь день мне хотелось спросить, захочешь ли ты позировать мне, чтобы я мог закончить твой портрет. Я его уже начал... Он стоит там. — И пастор кивнул головой на ризницу.

— Портрет? Какой портрет?

— Мне не дает покоя твой портрет... Я должен его дописать!

— Вы будете писать его так же долго, как запрестольный образ?

Пастор засмеялся и сказал, что напишет портрет быстро, если ей жаль тратить на это время.

— Нет, на это мне времени не жаль. Но мне жаль того времени, которое уходит год за годом, а я так и не...

Он отложил кисти и медленно начал вытирать руки о грязную тряпку. Потом обогнул большой образ и подошел к Саре Сусанне. И, не переставая вытирать руки, сел на ступеньки, ведущие в алтарь. Руки у него стали грязнее, чем были. Он прикрыл рукой ее руку. Когда он ее убрал, у нее на тыльной стороне ладони отпечаталось одеяние ангела. Тепло разлилось у нее по груди, по шее, достигло подмышек.

— Значит, мы думаем об одном и том же. Мне надо еще так много успеть. Пережить. Я должен написать еще столько картин... А ты о чем мечтаешь?

— Мечтаю? Я даже не знаю, кто я... и как должна прожить свою жизнь, — прошептала Сара Сусанне.

— Я тоже не знаю, живу ли я вообще. Иногда мне все кажется предательством. В том числе и по отношению к самому себе.

— Вы имеете в виду, что должны писать картины, а не читать проповеди?

— Я даже не знаю, есть ли у меня талант. Если бы я был в этом уверен, я преодолел бы любые препятствия. А так я даже не знаю, стоит ли мне сожалеть о своей жизни. Нет, такой человек, как я, не может сожалеть о своей жизни!