Сто один день

Косой не удивился этому. Мир он видел черно-белым, но сны у него были яркие и цветные. Волк не знал, что такое цвет, но отличие картинок увиденных во сне было поразительным, окружающий мир становился объемным и многомерным. Удивило его то, что в своих снах он видел конкретных персонажей, а здесь среди чудных, неведомых пейзажей он увидел незнакомое лицо. Необычными были глаза на лице этого существа. Они были разноцветными. Один – зеленый, другой – коричневый. Косой взвизгнул, дернул длинными лапами и заснул.

Дневник Оскара

«Зося – католичка, для азиатской России представители этой конфессии – редкость. Поляком был ее отец. На тоненькой золотой цепочке у нее висит маленький крестик, иногда я вижу, как она шепчет молитвы, и мне смешно смотреть на это. Мне кажется глупым верить в то, что невозможно сформулировать! В ящике письменного стола у нее храниться ветхая книжица – молитвенник, а над кроватью висит золоченое распятие. От отца она унаследовала экзотическую славянскую красоту, шляхетское высокомерие, и исконно польскую блядовитость. Она считает себя свободной женщиной, как в сущности рассуждают все бляди.

Только я один знаю, что от природы она шатенка, ее золотые волосы имеют цвет зрелой пшеницы перед жатвой. У нее много волосы, она любит сбивать их в густую копну, и прихватывать на затылке плотной тесьмой, тогда лицо ее становится серьезным, и немножечко занудным. Мне так не очень нравится, но моего мнения никто не спрашивает, и это справедливо. Я – тень.

У нее темные и густые брови, длинные, загибающиеся наверх как у куклы ресницы, нежный юношеский пушок на верхней губе, он трогательно золотистый, и маленькая коричневая родинка. Лицо ее совершенно. Я видел разные лица, уродливые, милые, привлекательные, красивые. И если я пишу, что лицо Госпожи совершенно, то руководствуюсь не слепым восхищением преданного пса, а объективным анализом. Даже самое прекрасное лицо имеет изъян. Предложу простой тест. Если внимательно смотреть на любую часть головы красивого человека, уши, нос, подбородок, а прочие участки лица мысленно игнорировать, то обязательно выявится дефект. Либо уши едва оттопырены, или же брови ассиметричны, губы слишком тонки, и так далее. Любая часть черепа Госпожи совершенна, и это – факт. Ее тело имеет очаровательные мелкие недостатки, которые превращают хорошую фигуру в фигуру вожделенную.

Один из Зосиных любовников попросил ее не брить подмышек – он полагал, что это усилит его мужскую страсть. У нее выросли темные кудрявые завитки.

Когда она наматывала круги на взмыленном крупе велотренажера, они становились влажными и прилипали к телу. Я подстерегал ее на пути в ванну, и целовал эти соленые мокрые волосы, слизывал пот, и короткие проволочки застревали в гортани так, что невозможно было их ни проглотить, не достать наружу. Я кашлял, пихал пальцы в горло давясь тошнотой, а она смеялась.

У нее большие синие глаза, кукольный носик, и настолько маленькие ноздри, что не понятно как через них можно дышать. У нее крупный, тонко очерченный рот, и очень белые зубы, с маленькой щербинкой посередине. У нее розовый, всегда чистый язычок, которым она дразнит меня, если находится в хорошем настроении, залезая им то в ухо, то в подмышку, то еще черт знает куда! У нее большеватая грудь. Зося худенькая – когда она встает на цыпочки во время занятий йогой, видны все ребрышки, а на бедрах выделяются острые косточки. Большая грудь ее не портит. Наоборот. У нее гибкая звучная флейта-позвоночник, и гладкая лощеная попка. Две спортивные половинки, и кожа на них нежнее, чем на поджаром животике.

Зося любит маленькие плотные трусики, и они похотливо впиваются в бедра кружевным шершавым ртом. Она редко одевает лифчик, и любит расстегивать блузку до середины груди так, чтобы под углом был виден сосок. Она носит тугие джинсы, настолько тесные, что может стянуть их только лежа на спине, весело болтая ногами, и стягивает она их обязательно вместе с трусиками. Дома она всегда ходит голая. Читает, ест, занимается спортом, болтает по телефону – все это она делает голышом.

Иногда к ней приходят гости. Чаще, чем мне бы этого хотелось.

Зося надевает футболку, и цыкнув на меня, недовольно скалящего зубы, бежит открывать дверь. Она звонко целует в пухлые щеки неприятно пахнущего бородача, болтая ступнями виснет у него на шее, трогает вытянутыми в трубочку губами накрашенную пасть его спутницы – вертлявой, худой брюнетке, подает руку для поцелуя белокурому атлету.

Она возбужденно носится по своей огромной квартире, выгребает из бара груды бутылок, вместе с брюнеткой свистящим шепотом обсуждают некоего Эда, с огромным, но увы! – безжизненным членом. Я знаком с Эдом. Это – мрачный коренастый тип, он часто подвозит Зосю на своем дорогом автомобиле, наверное в детстве его покусали собаки, – меня он побаивается.

Они режут, рубят, кромсают нарезки и овощи, я верчусь тут-же, под боком, ко мне привыкли, на меня не обращают внимания, при мне обсуждают импотента Эда – и меня это радует, хотя я не отрываю взгляда от сверкающих ножей..Меня завораживает его стальная нагота, сводит челюсти, и пасть наполняется слюной. Я здесь. Я всегда рядом. Я – тень.

Меня радует, что Зося взволнована, и в синих глазах играют всполохи предгрозового куража, а это значит, маленький кусочек счастья перепадет и на мою собачью долю. Меня радует, что беспрестанное ощущение страха, которое я испытывал до встречи с Госпожой, сейчас стало значительно меньше. Я – повелитель своей тени. Я ее раб.

Я валяюсь в коридоре, вытянув лапы вдоль туловища, Зося проходит мимо, в каждой руке она несет по подносу, ловко балансируя, щекочет мне живот. Короткая футболка задирается, и я вижу темный мысок под белыми, летящими в бесконечную небесную даль ногами. Брюнетка меня тоже целует. В лоб. Собак всегда целуют в лоб – так гигиеничнее.

Гости рассаживаются вокруг столика.

Мужчины откупоривают бутылки. Бородач, завалившись на бок, и покраснев от натуги, тянет застрявший в бутылочном чреве штопор. Блондин бережно прижимает сильной рукой бутылку шампанского, медленно откручивает проволоку. При этом он хитро смотрит на девушек, которые кокетливо зажимают уши, и умоляют блондина не стрелять в красивую люстру. Великодушный атлет успокаивающе кивает, спустя секунду обезвреженная пробка оказывается в его ловких пальцах. Девушки восхищены – блондин самодовольно улыбается. Толстяк добродушно хихикает, разливая по бокалам шампанское.

Я их ненавижу. Я ненавижу ее гостей. Я ненавижу ее сладко пахнущих, будто вылепленных из глянцевого воска подруг. Я ненавижу все, что отдаляет ее от меня. Я ненавижу ее одежду. У Зоси очень дорогая одежда. У нее есть блядские кружевные трусики, хитроумные лифчики, с отверстиями для сосков, чулки, колготки и много прочего, что отдаляет ее от меня.

Как-то раз, оставшись запертым в одиночестве на несколько дней, я разорвал в клочья эти подлые тряпки, и они кричали предсмертным шелковым криком, агонизируя разноцветными лоскутами. (Госпожа почему-то уверена, что я не различаю цветов, и весь мир для меня состоит из черно-белых контуров. Я не разубеждаю ее в этом.) Я раскидал эти лоскуты по всей квартире, но когда приступ ярости прошел, пытался замести следы преступления, но был застигнут in flagarti, и крепко выпорот. Именно тогда Госпожа впервые стегала меня ремнем. До этого я получал нечастые оплеухи, и они меня мало беспокоили. Порка ремнем – это нечто особенное…

У нее есть кожаное бикини, и набор разнообразных плеток. Но они меня не вдохновляют. В них есть нечто официально-бесстрастное. Ремень должен быть простым и грубым. Зося считала тогда, что я ей отомстил за то, что был оставлен в одиночестве. Смешно и глупо! Я жил в одиночестве и страхе тридцать семь лет! Потерпеть четыре дня – не составляло труда, тем более алкоголя в квартире было достаточно. Я мстил ее тряпкам за то, что они отдаляли Госпожу от меня. Я ненавидел все, что отдаляет ее от меня. Я готов был возненавидеть воздух, который был между нами…