Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску

Ваши «стервятнические» стихи очень своеобразны, но не без Цветаевой. Решительно, у Вас с ней «избирательное сродство душ»! Но лучшие строки, по-моему, именно те, где ее нет: последние три строфы «Мифа 1958» [409] . Да и Цветаеву Вы как-то архаизируете, так что выходит все по-Вашему. В сущности, Вы правы, что не боитесь «литературы». Я ею (литературой) испуган навсегда и не могу оттого написать больше ничего. И никогда не напишу (Может быть, только именно что-нибудь в пояснение, что поэзия упирается в ноль, в молчание и в ничто, и как это ни печально, так это и должно быть).

409

Имеются в виду следующие стихи Иваска:

МИТЛА (Мексика)

Синее небо — ни облачка, Точечка только чернеет: Гения зорче — стервятничек В поисках падали — реет. А равнодушная храмина (Временем ранена, ранима), Стройно троясь, простираясь, Зодчего не посрамляет. Выспренная геометрия (Музыка, музыка) — и: Если она не бессмертие — Вечности все же сродни. Синее небо — ни облачка, Только стервятничек ищет… Кто там — без вида и облика — В пищу годящийся, лишний?

1958

МИФ 1958

Преступление: жизнь в подполье, Ум-за-разум, бледность и вялость, Наказание: солнце, солнце В череп треснувший вбило клин. На верхушечке пирамиды Подкосил мексиканский Кронос, На раздолье седьмого неба Буй-стервятничек замер вдруг. Но другое большое небо, Озлащая щербатый мрамор Капителей и арок Рима, Источило милости мед. На кладбище Forum Romanum Я молился Кастору-брату, Я молился Поллуксу-другу, Улыбнулся мне их отец. Я уехал на ближний север, Я сидел у ночной реки, Осеняли скамью каштаны, Сказку на ухо мне шепча. А из мирного мрака ночи Легкой поступью вышла тень: Нет, не тень, а земное счастье, Во плоти и в крови оно.

(Amherst. Box 27. F.5)

Теперь давайте поговорим «за жизнь». Мне очень жаль, что Вы не собираетесь в этом году в Париж. И хотя в теории океан для дружбы не препятствие, но через него о многом не поговоришь. Да в сущности не о чем говорить: так посидеть. А тут он — препятствие. Я сейчас читаю Пастернака, почти кончил. В конце много хорошего.

До свидания, дорогой Юрий Павлович. Почему-то сегодня мне особенно хотелось бы Вас видеть и что-то сказать. А что, точно не знаю. Что есть жизнь? Что значит все вокруг? Откуда и зачем? Что-то в этом роде, вместо того, совсем ли глуп Аронсон или не совсем.

Ваш Г.А.

78

28/VI-<19>59 <Париж>

Дорогой Юрий Павлович Я опять виноват перед Вами. Не ответил, кажется, на два письма! Wo сейчас отвечать поздно, да и Вы, верно, и забыли, о чем писали. Вот что сейчас я хочу Вам сообщить: на днях тут промелькнул Рейзини [410] , и я с ним обедал. Зашел разговор об ((Опытах». Он склонен, и даже больше чем склонен, «Опыты» издавать, если М<ария> С<амойловна> от них откажется. По его словам, она — если узнает о его желании — ни за что «Опытов» не бросит (будто бы такой разговор уже был!). Но если она все же «Опыты» издавать не может, он их с радостью берет. Рейзини — блеффер и человек вообще легкомысленный, но в данном случае ему, по-моему, можно верить. Он сейчас богат и славен, как Кочубей [411] . Мне он клялся, что говорит вполне серьезно, да к тому же стать издателем, а не только коммерсантом, ему лестно. На всякий случай, для устрашения М<арии> С<амойлов>ны, я тут уже сказал кое-кому (Кодрянской, Прегелыце и еще некоторым), что у «Опытов» издатель будет. Но Рейзини не назвал. Было бы хорошо, чтобы и в Нью-Йорке это знали.

410

О Николае (Науме) Георгиевиче Рейзини (1905–1979?) см. справку О.А. Коростелева в изд.: Адамович Г. Собр. соч.: Стихи, проза, переводы. СПб., 1999. С. 485–486.

411

Отсылка к началу поэмы А.С. Пушкина «Полтава» (1829).

И еще было бы хорошо, если бы Вы Рейзини написали, сославшись на меня и мой с ним разговор. Но это — на Ваше усмотрение, и в зависимости от поведения М<арии> С<амойлов>ны.

Адрес Рейзини: Robin International Inc. 11 West 42 Street New York 36.

Я в Париже до 5 июля. Потом еду дня на три в Мюнхен и тоже дня на три в Венецию.

Значит, до 10-го июля мой адрес, как всегда летом, в Ницце <…>.

Напишите мне туда, пожалуйста. Я думаю, что Рейзини был бы издателем более приятным, чем М<ария> С<амойловна>, и лучше бы платил, в частности, редактору.

Ваш Г.Адамович

Парижский мой адрес годен всегда, где бы я ни был.

79

4 июля 1959 Paris

Дорогой Dr. Ivask.

Ваш проект «изучения акмеизма» крайне оригинален и может в дальнейшем послужить образцом для такого рода работ. Меня лично он очень заинтересовал. В самом деле, никакие исторические исследования, даже самые тщательные, не заменят живого рассказа и воспоминаний современников, которые в разговоре или ответах на вопросы восстановят «воздух» эпохи, то неуловимое, что, в сущности, было самым важным. Конечно, надо бы хорошо обдумать, как Ваш план реализовать, чтобы он действительно оказался плодотворным. Но мысль Ваша замечательна, и было бы жаль, если бы она осталась только проектом. Надеюсь, Вам удастся ее осуществить и со своей стороны готов быть Вам во всем полезен.

Искренне желаю успеха.

Преданный Вам

Георгий Адамович [412]

79а [413]

Дорогой Юрий Павлович

Я сегодня уезжаю. Посылаю нужный Вам отзыв, но совсем не знаю, то ли это, что Вам требуется. Надеюсь быть числа 10-12-го в Ницце. Пожалуйста, напишите мне туда (<адрес>). Если что не так, я с удовольствием напишу какую хотите бумажку. Писал Вам на днях о Рейзини и «Опытах», — получили? Очень спешу, простите за краткость.

412

Этому проекту посвящена наша специальная публикация: Проект «акмеизм». С. 140–180.

413

Письмо явно служило дополнением к предыдущему и было отправлено вместе с ним, почему не носит отдельного номера.

Ваш Г.Адамович

Paris

4/VI-<19>59

80

31/VII-<19>59 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Простите, что вопреки Вашему желанию отвечаю не сразу. Кроме того: простите, что не возвращаю «анкеты» [414] . Она у меня исчезла, не могу ее найти. Вероятно, по моему недосмотру и рвению здешней уборщицы попала в «корзину». Я смутно помню ее содержание, но никаких замечаний по памяти сделать не могу. Да это и не важно. У меня сомнения в Вашем проекте, т. е. не в нем самом, а в его финансовой реализации.

414

Имеется в виду обсуждавшийся в двух предшествующих письмах проект. Различные варианты анкеты сохранились в архиве Иваска.

Кроме Одоевцевой и Маковского никого из «свидетелей» больше нет [415] . Свидетели это притом плохие: Одоевцева поздно приобщилась к Цеху и акмеизму, да и всегда была птицей. Маковский, несмотря на «Аполлон», был в стороне и, в сущности, on ne le prenait jamais au serieux [416] . Он в старости стал менее глуп, чем был тогда, и даже стихи стал писать все-таки лучше. Злобин ни малейшего отношения не имел [417] . Что написано об акмеизме? Многое, и ничего такого, что надо бы выделить. Какие-то мелочи, взгляд и нечто. Кстати, видели Вы недавние воспоминания Всев. Рождественского в «Звезде»? Его презирал Гумилев, но он был близок к позднему акмеизму. Воспоминания не без подлости: будто он и тогда понимал, что это буржуазная накипь. А не понимал он ничего и, говоря с Гумилевым, потел и краснел от почтительности [418] .

415

Несмотря на возражения Адамовича, все далее названные поэты были записаны Иваском и проф. У. Викери на магнитофон.

416

Его никогда не принимали всерьез (франц.).

417

Владимир Ананьевич Злобин (1894–1967) — поэт; душеприказчик Мережковских.

418

Речь идет о публикации книги Вс. Рождественского «Страницы жизни» в журнале «Звезда» на протяжении 1958–1959 гг.

Насчет Рейзини и «Опытов»: если он Вам ответил бы на письмо это было бы чудом. Он вообще отвечать не склонен, а теперь, став Рокфеллером, не считает это и нужным. Но это ничего не значит. Я его «в принципе» должен видеть здесь, во Франции, в конце лета или осенью — и тогда Вам напишу. При его нраве и его делам <так!> он может когда угодно стать опять нищим. Но едва ли. И едва ли он от своего предложения откажется.

Я был в Мюнхене и по вечерам бродил с Чинновым по местным «Фестивалям». Было очень приятно и отдохновенно, и мы вспоминали Вас. До свидания, дорогой Юрий Павлович. Как Вы вообще живете? Я в обычном летнем маразме, читаю (для англ<ийского> предисловия) «Петербург» Белого, отчего мой маразм удесятеряется.

Ваш Г.А.

81

20/Х-<19>59 Manchester

Дорогой Юрий Павлович

Вчера прибыл в Манчестер и нашел Ваше письмо. Я очень виноват перед Вами, знаю. Не сердитесь на меня за молчание.

Марию Сам<ойлов>ну я видел несколько раз. Она сообщила мне («по секрету»), что вскоре должна получить «немножко денег» и намерена издавать журнал — если «Опыты» прекратятся. Узнав, что Рейзини склонен их взять, она заявила, что могла бы войти с ним в компанию, «в какой форме он захочет». Свой журнал она хотела бы сделать не совсем таким, какими были «Опыты»: шире, в расчете на менее изысканных читателей. Возник (в разговоре) вопрос о редакторстве: она предложила мне разделить его с Вами. Я решительно отказался и, зная, что о редакторстве мечтает С.Ю.Прегель, — к тому ясе ее родственница, — выдвинул ее. На это М<ария> С<амойловна> ответила, что «Юрию Павловичу Прегель не подходит», и вообще скисла. Все это я Вам сообщаю вполне откровенно, чтобы Вы знали положение дел. А развитие предвидеть трудно.

Рейзини в Нью-Йорке до Рождества. М<ария> С<амойловна> собирается вступить с ним «в контакт». Но Рейзини может и раздумать, полагаться на его слова нельзя. Во всяком случае, если бы журнал был, с Рейзини или без него, и если бы издатели (или изд<атель>ница) хотели бы моего участия в редакции, я на крайность согласен на «при ближайшем участии», и тогда журнал бы привлек еще кого-нибудь, пожалуй, Б.Зайцева или (хуже) Степуна. Издание журнала на гектографе и все такое — чепуха, на это идти нельзя. Вас М<ария> С<амойловна> «обожает». Но считает, что Вы — мимоза, фиалка и лилия, а публике нужна пища более грубая. Надеюсь, при встрече Вы уговорите ее, что не так уж эфирны и сверх-утонченны.