Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой
Шрифт:
— Почему же?
— Сосойя здесь?
— Здесь я, чего тебе? Я спать хочу!
— Пусть он встанет и выйдет, тетя Кето!
Тетя удивленно взглянула на меня, потом сказала:
— Вставай, Сосо!
— О-о-о-о, — протянул я недовольно, — самой не спится, так и другим не дает спать… Отвернись!
Хатия улыбнулась и отвернулась.
Я встал, надел штаны, вышел, громко хлопнув дверью, на балкон, так же громко стуча ногами, сделал несколько шагов, потом на цыпочках вернулся к двери и приник к ней ухом.
— Отойди от дверей, Сосойя, я слышу твое дыхание! — крикнула Хатия.
Мне ничего
Спустя несколько минут я вернулся в комнату.
Бледная как полотно, тетя сидела у стола, приложив к вискам ладони и тупо глядя на лежавшую у нее на коленях мою рубашку. За тетей, обняв ее за плечи, стояла Хатия.
— Да ты понимаешь, что говоришь? — прошептала тетя, не поднимая головы.
Хатия не ответила.
— Может ты ошиблась, девочка?
— Нет, тетя Кето, что-что, а голоса наших людей я узнаю точно…
— Нельзя поверить в такое, Хатия! — воскликнула тетя.
— Выйдя с мельницы и поднявшись на горку, я остановилась передохнуть… Послышались шаги, и он спросил: «Кто здесь?» — «Это я, Хатия!» — ответила я. «Что ты шатаешься по ночам!» — проворчал он.
Хатия умолкла.
— А потом? — спросила с нетерпением тетя.
— Я ответила, что для меня ночь и день — все одно, и назвала его по имени. «Что за чепуху ты порешь, — прикрикнул он. — Я Тараси. Тараси Антидзе!»
— А может, это и вправду был Тараси? — в голосе тети прозвучала мольба.
— Прежде чем прийти к вам, я была у него… — тихо ответила Хатия.
— И что же?
— Болен Тараси… Третий день лежит в постели…
— Может, тебе все померещилось, Хатия?
— Нет, тетя Кето, не померещилось. Он придет к вам, и вы убедитесь сами…
Хатия направилась к двери. Я опередил ее и открыл дверь. Она осторожно вышла на балкон, спустилась во двор и ушла…
С тех пор тетя, казалось, потеряла дар речи. С утра до ночи ходила она понурив голову, словно разыскивая что-то дорогое, и молчала. Она не слышала меня, пока я не дотрагивался до нее. Собирая чай, вдруг застывала с протянутой к кусту рукой. Работая в поле, вместо травы начинала начисто срезать кукурузные стебли, пока я не выводил ее из оцепенения. По ночам она лежала с раскрытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху, вскакивая при каждом собачьем лае. Она ждала кого-то, а он все не шел. Тетя похудела, осунулась, таяла на глазах. Наконец я не выдержал и пошел к Хатии.
Виссарион Шаликашвили, взобравшись на огромное бревно, топором вытесывал давильню [17] . Хатия сидела на балконе и с улыбкой смотрела на солнце.
— Здравствуйте, дядя Виссарион!
— Здравствуй, сынок! — ответил Виссарион, не прерывая работы.
— Сосо, это ты? — спросила Хатия.
— Я.
— Где сейчас солнце, Сосо?
— Где ему быть? На небе.
— А в каком месте?
— Гм… над черешней.
— Если над черешней, то я вижу солнце!
17
Давильня — большое полое бревно, в котором давят виноград.
— Точно, над черешней!
— Папа, — обратилась Хатия к отцу, — что тебе сказал врач в
Батуми?— Сколько раз тебе повторять?
— Повтори еще раз. Пусть услышит Сосо!
— Врач сказал, что, если незрячий человек видит солнце, ему можно возвратить зрение.
— Слышишь, Сосойя?
— Слышу, Хатия… Спустись-ка на минуту, есть дело. Хатия спустилась во двор, подошла ко мне и остановилась.
— Я знаю, зачем ты пришел, Сосойя!
— Что ты сказала тете такое, что женщина потеряла покой? Хатия не ответила. Она отстранила меня, направилась к калитке, открыла ее, вышла на дорогу и медленно зашагала к нашему дому. Я последовал за ней.
Хатия остановилась во дворе и спросила:
— Где тетя Кето?
— Тетя! — позвал я.
Тетя вышла на балкон.
— К тебе пришла Хатия.
Тетя вздрогнула. Она быстро сбежала по ступенькам лестницы и подошла к нам.
— Что случилось, Хатия? — спросила она, и голос ее задрожал.
— Здравствуйте, тетя Кето… Ничего не случилось… Просто я соскучилась по вас… Вот и пришла…
Тетя улыбнулась, обняла Хатию за плечи и повела ее в дом.
— Может, помочь вам по хозяйству, тетя Кето?
— Нет, девочка, спасибо тебе!
— Кукурузу молотить…
— Эх, детка, была бы кукуруза, найдется кому ее молотить… — вздохнула тетя. — Есть же у меня Сосо…
— Сосо лентяй, — улыбнулась Хатия.
Я слушал их и ничего не понимал.
— У нас есть кукуруза, тетя Кето, много кукурузы. Папа велел передать вам: если нужно, мол, одолжу…
Хатия присела на травку, мы — рядом с ней.
— Спасибо тебе, Хатия, и отцу твоему большое спасибо! Не нужно нам кукурузы, она вам больше пригодится…
— Вечером папа принесет вам пуд кукурузы… — Хатия помолчала, потом тихо, почти шепотом, сказала: —А знаете, тетя Кето, то, что я тогда сказала вам, оказалось неправдой!
— Что?! — вскрикнула Тетя.
— Да. Неправдой. Ошиблась я, показалось…
Тетя подозрительно посмотрела на меня, потом на Хатию.
— А теперь ты говоришь правду?
Тетя встала. Я смотрел на Хатию разинув рот.
— Теперь я говорю правду, а тогда ошибалась. Я долго потом думала и поняла, что ошиблась! — ответила Хатия с улыбкой.
— Поклянись, Хатия! — сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание.
Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей.
— Кем мне поклясться, тетя Кето?
— Поклянись матерью, Хатия!
Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла:
— Клянусь могилой матери, тетя Кето!
— Девочка моя дорогая! — тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. — Значит, ошиблась ты? А я-то… — Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом.
Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой. Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий.
Не так уж страшен черт
После обеда мы работали на склоне, на кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция.
— Здорово, бабы! — крикнул он, словно не замечая нас — меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхищвили и Виссариона Шаликашвили.
— С чем пожаловал, Коция? — отозвалась за всех бригадир Ксеня.