Стоход
Шрифт:
— Это ж Сюсько! — сердито плюнул Конон Захарович.
— Да у меня и язык отнялся, как увидела… — приглушенно ответила Оляна. — Немцы ж не так страшны, как этот бугай. Он же все про нас знает. И откуда они берутся? То Барабак заявился, то секвестратор, а теперь и этот… Откуда они?
— Откуда ж! Из Чертовой дрягвы! — ответил Конон Захарович. — Видела, как та бомба вывернула из болота все нутро, всю гадость смердячую. Вот так и они выплывают, пузырями выскакивают.
Дед Конон молча глядел на суетившихся вокруг немцев Гирю, Тарасюка и пана Суету. А потом, словно себе
— Да не бойся, дочка, и за это смердячее болото люди возьмутся. Крепко возьмутся!..
— Шнель, швайнэ-рррайнэ! — громко, во все свое луженое горло гаркнул Сюсько, вбежав в коридор школы, из которой хлопцы выносили столы и парты, а девушки — книги, портреты, учебные пособия. — Через фюнф минутэн чтоб помещение было чисто! Доблестные немецкие солдаты будут тут пить шнапс! Бистро, швайнэ-рррайнэ! — подгонял Савка.
Ребята и так все делали бегом. А теперь носились вихрем. Но еще больше спешили девушки, потому что боялись остаться в школе без хлопцев.
Во всем черном, хорошо подогнанном, в лакированных сверкающих сапогах Сюсько пробежал по коридору, заглянул в каждый класс, где девчата мыли полы, и вышел на крыльцо школы.
Савка не поверил своим глазам: в школу с ведром воды шла Олеся.
Увидев Сюсько, девушка отпрянула было назад. Но тот встал на пороге. И она прижалась к косяку, держа ведро дрожащей рукой.
— Олеся? — вкрадчиво заговорил Савка. — Как ты живешь? А я думал, ты эвакуировалась вместе с комсомольским активом.
Девушка вздрогнула. Глаза сверкнули синим огнем из-под насупившихся широких бровей.
— Что ж, теперь мсти! Твоя власть…
— Олеся! За что ты меня так обижаешь? Я ж никогда тебе не делал зла. И не сделаю. Ей-боженьки! А что люблю тебя, так я ж не виноват.
— Как ты сумел так высоко подпрыгнуть, сразу в коменданты? — оставив без внимания его признание в любви, спросила Олеся.
— Это меня один большой немецкий начальник назначил, — важно ответил Сюсько.
— А ты что, от Гриши Багна убежал прямо в Германию и там жил?
— Почему в Германию? У Гитлера и тут давно были свои люди… — Спохватившись, что говорит лишнее, Савка закончил: — Да не об этом сейчас разговор…
— Пусти, мне надо пол мыть, — пытаясь пройти, промолвила Олеся.
— Пол! Чепухенция! Я прикажу — другие языком вылижут!
— Пусти, — уже смелее требовала Олеся. — А то ненароком оболью твои назеркаленные чоботы!
— Если говорить не хочешь, иди домой, отдыхай. Я не знал, что дурень десятник и тебя выгнал на эту грязную работу. Иди. Без тебя управятся. Сейчас я только прикажу другим, и…
— Не вздумай! — крикнула Олеся.
— Ну хорошо, хорошо, — Савка умиротворяюще махнул рукой. — Давай просто посидим, посмотрим друг на друга.
— А чего смотреть?
— Ну, мы ж давно не виделись. Я соскучился по тебе, Олеся. Ей-бо, соскучился…
Олеся, потупившись, молчала.
— Скажи, разве я нисколечко не изменился? Я ж теперь не такой, как был раньше! Правда?
Олеся понимала, Савке хотелось, чтобы она похвалила его за то, что он стал комендантом, что красиво одет, подтянут,
молодцеват. Но Савка был ей постыл еще больше, чем прежде. Он, казалось ей, стал еще более мокрогубым, носатым. Белесые глаза навыкате еще нахальнее, а на лице появилось выражение беспощадности. Если раньше Савка всем угодливо улыбался, заискивал, по-собачьи покорно заглядывал в глаза, то теперь смотрел на все пренебрежительно и злорадно: «Наконец-то я до вас добрался. Теперь вы у меня попрыгаете!»— Ну, я уже насмотрелась! Красивый, как турухтан!
— А я не насмотрелся. Давай сядем, — предложил Савка.
Воспользовавшись тем, что Савка уже не стоял на пути, Олеся схватила ведро и, не оглядываясь, быстро ушла.
— Ну, постой! — злобно процедил ей вслед Савка. — Ты у меня еще в ногах поваляешься!
«Теперь не даст проходу, — думала Олеся, начиная мыть пол в огромной комнате, бывшем пионерском уголке. — Надо вымыть поскорее и уйти вместе с девчатами, а то пропаду…»
Распахнулась и гулко хлопнула о стенку дверь. Вздрогнув, Олеся обернулась.
— Олеся, Савка книги палит! — заорал Санько с порога и бросился вон.
Олеся метнулась за ним.
На середине школьного двора лежала высокая, как добрая копна, куча книг. Савка и немецкий солдат брали по одной книге, поджигали и бросали на кучу.
— Что ты делаешь? — Олеся подбежала и выхватила из рук Сюсько горящий томик Пушкина.
Савка загоготал и отступил от вороха разгорающейся литературы.
— Хлопцы, девчата, воды! — крикнула Олеся. — Заливайте огонь!
Сюсько громко, с расстановкой сказал:
— Все большевистские книжки сгорят!
— Пушкин никогда не был большевистским!
— Я выполняю приказ шефа герр Гамерьера! — Сюсько вынул из кобуры пистолет и молча помахал им.
Закусив губу, Олеся с болью посмотрела на разгорающийся костер и, расплакавшись, убежала.
Пользуясь тем, что Олеся на время отвлекла Савку, Санько зашел с другой стороны двора и, подкравшись к костру, начал выхватывать из огня самые ценные книги. Скоро он набрал большую стопку. И вдруг взгляд его упал на книгу, по уголкам которой уже извивались красные змейки, а на середине обложки, еще не тронутой огнем, отчетливо, черными буквами было выбито одно только слово: «Спартак». Санько мгновенно вспомнил батрацкий барак, свою каморку, где при свете лучины, под визг пилы читал с ребятами эту книжку. И теперь ему показалось, что на глазах его горит не просто хорошо знакомая книга, а друг детства, верный, задушевный товарищ. Бросив подальше от огня спасенные книги, Санько прыгнул в огонь и выхватил любимую книгу. Выскочив из огня, он налетел на Савку, стоявшего с пистолетом в руке.
— Что за роман? — спросил Сюсько и протянул руку.
— Да так себе… — замялся Санько и спрятал книгу за пазуху.
— Дай сюда, швайнэ-рррайнэ! — повысил голос Сюсько.
Подошел немец с автоматом на груди, и Санько отдал книгу. Савка полистал обгоревшие страницы, бросил роман в огонь и приказал подростку:
— Доставай!
— Не полезу в огонь! — отказался Санько. — Очень разгорелось.
Сюсько подступил с пистолетом: