Стоит ли им жить?

Если бы только были на это средства! Но покупательная способность матери Жанны позволяла ей приобрести этой жизнеспасительной науки всего на один доллар. И доктор, осмотрев наскоро больную девочку, сказал, что это похоже на цынгу, и Жанне нужно давать как можно больше молока и апельсинов.

Чтобы покупать для Жанны молоко и апельсины, пришлось урезать питание остальных детей, пришлось почти морить их голодом, но, несмотря на обилие молока и апельсинов, Жанна слабела все больше и больше, и цвет лица у нее сделался немного синеватым. Нельзя было без слез смотреть, как она принималась иногда за игру, потом вдруг садилась к столу, положив головку на руки, как будто собиралась уснуть. Она только чуточку отдохнет, — говорила она…

Однажды перед вечером она вдруг стала плакать.

Это было на нее непохоже. Она всегда была такая игривая и веселая.

— Я спросила, что с ней такое. Она сказала, что болит вот тут. И приложила руку к сердцу. Я потрогала. Сердце билось ужасно сильно и так быстро, что нельзя было считать.

В нашей стране есть достаточно способных и энергичных инженеров, чтобы запроектировать, и достаточно опытных рабочих, чтобы построить во Флориде, по берегу залива, в Калифорнии несколько санаториев, куда можно было бы отправлять детей, находящихся в таком угрожающем положении, как Жанна…

У нас хватило бы рабочих рук, чтобы наделать скорых поездов или автомобилей, — ими можно было бы завалить всю Америку! — и проложить широкую автостраду для этих автомобилей, чтобы можно было такую больную, как Жанна, перебросить на юг в тридцать шесть часов…

И если бы сразу после 1929 года дать Элвину Кобэрну денег для дальнейшего обследования Порто-Рико, несомненно, что маленький Порто-Рико, с его чудесным климатом, мог теперь быть уже центральным курортом для сердечнобольных детей всего севера.

Но нигде, по всему южному побережью страны, ни в одном округе или штате Америки не было места, куда могла бы поехать маленькая умирающая страдалица Жанна…

А если бы даже и были такие места, откуда взять денег на эту поездку?

Да, в этом главное. Откуда их взять?

Здесь я должен предупредить некоторых общественно настроенных граждан, которые сочетают в себе доброту с деловитостью, которые верят в идею доходной благотворительности и которых, может быть, тронет судьба Жанны и других девочек вроде нее, что с их стороны будет величайшей глупостью помещать капиталы в строительство южных курортов для ревматических детей. Даже если тысячи мальчиков и девочек будут этим спасены, даже если люди типа Кобэрна, изучив тайну живительного южного климата, смогут по-настоящему перетащить климат юга на север, — даже в этом случае такое помещение капитала будет плохим предприятием. Потому что родители сердечнобольных детей не возят их зимою на юг…

Но вернемся к рассказу матери. Не было в Америке места, куда бы могла поехать маленькая Жанна, поэтому она осталась дома, и когда у нее не болело сердце, то нужно было прямо удивляться, — рассказывала мать, — какая она веселая и радостная.

Дело было в субботу. Да, да, она хорошо помнит, что это случилось именно в субботу. У Жанны вдруг заболел живот. Все утро она хныкала и жаловалась на животик. В полдень у нее пошла носом кровь, и это кровотечение никак нельзя было остановить, ни холодными примочками, ничем. В шесть часов пришел доктор, осмотрел девочку и стал очень серьезным. Жанна была бледна, как полотно, и лежала пластом, только моментами начинала корчиться и хныкать от боли. Позвали еще одного доктора, и они сообща решили, что Жанне нужно делать переливание крови!

В округе, где жила Жанна, не так легко было устроить переливание крови маленькой девочке, не состоявшей кандидаткой в Лигу юных.

И вот в семь часов вечера, в холодную, снежную ноябрьскую ночь худой, полуголодный отец взял на руки умирающего ребенка, дядю посадили за руль, и они отправились сквозь темноту и вьюгу за триста километров в университетскую больницу в Энн-Арборе…

Университет, конечно, мало чем мог помочь Жанниному сердцу. Но там можно было получить кровь и к тому же совершенно бесплатно. Что могло быть лучше?

Дальнейший ход событий окрыляет нас бодростью и надеждой, потому что он показывает, что бедность, царящая в нашей невероятно богатой стране и не позволяющая всем гражданам жить по рецепту Рэйли, сокрушает детское сердце только в физическом смысле, но вовсе не в том смысле, что делает детей печальными.

Мать Жанны превосходно мне это объяснила. Отец рассказывал, что их маленькая дочка была положительно в восторге от поездки в автомобиле, и только моментами вскрикивала от боли. Когда они останавливались, она лежала такая тихая и радостная. Она открывала глазки, смотрела на папу и улыбалась счастливой улыбкой.

Так дело шло до самой фактории Келлога и К°, у Беэттл-Крика.

Как только проехали факторию В. К. Келлога, «великого друга детей», Жанна вскрикнула… в последний раз. Потом она затихла, и это спокойствие продолжалось так долго, что они встревожились и остановили машину. Отец взял ее на руки и вынес на снег, к фарам автомобиля. Снег валил хлопьями, — рассказывала мать, — и тут Жанна открыла вдруг глаза, посмотрела на папу и наградила его последней, широкой улыбкой. Казалось, она чувствовала, что эту улыбку надо сделать особенно приятной, чтобы оставить ее папе на память…

В Эльбионской больнице, куда они поторопились свернуть, отец и дядя Жанны выяснили, что последняя улыбка Жанны, там, в снегу, при свете автомобильных фар, была действительно последней. Было уже полвторого ночи, и было очень холодно, и не требовалось больше никакого переливания крови, которая отпускалась даром в больнице мичиганского университета.

И они все втроем под снежной метелью двинулись обратно в Грэнд-Хэвен.

X

Познакомившись с историей маленькой Жанны и потрясенный ею до глубины души, я стал думать о знакомых мне богатых людях, о том, как некоторые из них разбогатели благодаря тому, что ценили науку и с поразительной ловкостью насаждали ее на пользу человечества. Эти люди не были сами творцами науки, на которой наживались. О нет, эти открытия, эти знания были общенародным наследием! Они упорно раскапывались в последние двести с лишним лет тысячами пытливых, смелых, трудолюбивых, настойчивых и самоотверженных людей. Это наследие предназначалось для всех. Оно должно было стать общедоступным, как воздух, как солнечный свет. Это богатство великие люди не могли захватить с собой в могилу, даже если бы захотели, но они и не хотели этого, они трудились в поте лица, чтобы оставить это наследство всему человечеству…

И вот, не уяснив себе еще, как следует, что люди с деньгами, все без исключения, смертельно боятся эти деньги потерять и что этот страх определяет всю их жизненную философию, я — по своей простоте — написал одному видному человеку, рассказав ему о том, как в стране с неисчислимыми богатствами, с беспредельными возможностями хорошей жизни, бедность является причиной смерти детей вроде Жанны, и как от этой подлости и гнусности меня тошнит и выворачивает наизнанку…

Он очень вежливо мне ответил. Он призывал меня к терпению. Он сказал, что тысячи лет подряд миллионы детей умирают, и мы бессильны сразу их всех спасти.

А что касается тошноты, он шутливо посоветовал мне принять порошок соды.

Но я понял теперь одно: что никакая сода меня не излечит, пока существует этот позор и бесстыдство.

Я узнал, что ловкие люди, завладевшие нашим общим научным наследством, никогда не захотят им поделиться.

Я узнал, что их алчность, основанная на страхе, сделала их равнодушными к сердечным страданиям детей.

Я понял, что вопрос, который стоит на очереди и который, в конце концов, поднимет друга на друга и брата на брата, заключается в одном: