Стоит ли им жить?
Шрифт:
Через пятьдесят дней после того отчаянно плохого момента, когда все они вместе весили меньше десяти фунтов, они могли уже похвастать двадцатью фунтами на всю пятерку, удвоив вес втрое больше, чем это, в среднем, полагается нормальному младенцу.
В те страшные июньские дни Дэфо говорил репортерам, что только через два месяца сможет сказать определенно, будут ли младенцы жить. Теперь был август. Жизнь в них била ключом, и лишь одно было серьезное огорчение — безобразная, печеночного цвета, быстро растущая кровяная опухоль на правом бедре у Марии… Ах, если бы можно было достать где-нибудь специалиста, с радием… Но это было почти неосуществимо…
Это был месяц, когда в Северном Онтарио начинаются уже осенние заморозки, и для Ивонны с Аннетой инкубаторы становились уж тесноваты.
Будут ли они умственно-нормальными? Может ли у них развиться человеческий мозг? У них ведь такой нереальный вид! Они ведь совершенно необыкновенные! Но вот они начинают уже следить большими серыми глазами за тем, что им собираются делать. Они — уже люди. Они уж вышли из лесного мрака. По умственному развитию они, пожалуй, впереди нормального, родившегося в срок ребенка, хотя, если учесть их преждевременное появление на свет, можно сказать, что им еще всего несколько дней от рождения. Да, теперь Дэфо уже мог сдержать обещание, данное репортерам; они будут жить, у них столько же шансов на жизнь, как у нормального ребенка, и теперь все пойдет более или менее по шаблону.
И вот — как это бывает часто, когда все идет удачно и жизнь кажется розовой! — в их детской комнате, заставленной инкубаторами, газовой машиной, доброй половиной оборудования современной больницы, в то время как сиделка де-Кирилин стерилизовала на спиртовке их соски, перевернулась бутыль со спиртом…
Прозрачное синее пламя разлилось по столу, соскочило на пол и, как голубая змея, стало подползать к инкубаторам. В одно мгновение весь пол был залит едва заметным голубым спиртовым пламенем, и счастье, что де-Кирилин была здесь. Отважная шведка бросилась на пол, прямо в огонь, и стала кататься взад и вперед, пока его не затушила. Всю массу пламени, добравшегося до детей, она приняла на свое лицо, шею, руки и ноги…
Ее завернули в одеяла и, с тяжелыми ожогами, отправили в госпиталь Красного креста в Бонфильде.
Это был шаблон; это входило в рамки будничной работы, направленной на утверждение жизни там, где смерть хотела бы царить безраздельно, — и когда де-Кирилин впоследствии писала воспоминания об этом годе, который она называла самым волнующим во всей своей опасной, богатой приключениями жизни, она ни словом не обмолвилась об этом маленьком инциденте.
Это случилось на другой день после крупного, знаменательного события, когда доктор Говард Келли, из больницы Джона Гопкинса в Балтиморе, посетил захудалую ферму Дионнов. Прибывши с сыном-доктором и с внуком, этот специалист из специалистов привез с собой в маленькой свинцовой коробочке эманацию радия, стоимостью в шестьдесят тысяч долларов.
Сиделки, бережно распеленав маленькую Марию, положили ее на стол, и в течение сорока четырех минут, по хронометру, действие радия было сосредоточено на большой, печеночного цвета опухоли на бедре Марии, которое вряд ли было толще человеческого пальца… Дэфо знал, что малейший ушиб, малейшая царапина этой опухоли могла вызвать у девочки смертельное кровотечение… если только радий, стоимостью в шестьдесят тысяч долларов, не придет на помощь и не высушит ее… Но теперь все в порядке, можно быть спокойным, — заявил старый доктор Келли.
Младенцы стали уже вырастать из своих инкубаторов с кондиционированным воздухом, и тут-то их поджидали новые, невиданные еще опасности. Дело, видите ли, в том, что летом в этой пятикомнатной избушке жило — ни много, ни мало — двадцать два человека, считая в том числе и самих близнецов, которым, конечно, жилось лучше всех. Здесь были работники и работницы, нанятые для обслуживания основных нужд высокознаменитых теперь папаши и мамаши Дионн, и многочисленные родственники, приехавшие погреться в лучах их мировой славы. К огромному человеческому населению присоединялись еще тучи мух, налетавших в комнату от беспрерывного
хождения взад и вперед.Сиделки чрезвычайно усердно старались втолковать папаше и мамаше Дионн основы гигиены и санитарии, объясняя им, по-французски, для чего нужна борьба с мухами, каких страшных микробов могут занести эти насекомые и откуда они приносят эту опасность. Папаша Дионн был весьма заинтересован этими новостями и однажды проявил даже зачатки научной любознательности… спросив у сиделок: «сколько мух они нашли в испражнениях младенцев нынче утром»?
Чистка, завешивание, дезинфекция этой опасной приграничной избушки проводились неустанно, но даже сама де-Кирилин не могла одержать победы над клопами, которые то и дело кусали младенцев в инкубаторах, так что пришлось даже установить посменное дежурство совместно с третьей сиделкой, Пат Муллинс, чтобы обирать этих отвратительных насекомых с несчастных малюток.
Одним словом, с каждым днем обстановка в этом доме становилась все хуже и хуже — «хуже, чем семь похорон», как выражалась кузина Альма Дионн, что звучит весьма многозначительно, если знать детали этой церемонии во французской Канаде.
— Я совершенно туда не показываюсь, если сиделки за мной не посылают, — говорил доктор Дэфо, — я уж две недели не брал козявок на руки.
И он был прав. Потому что в приходе Корбейль уже свирепствовала эпидемия кишечной токсемии. И несмотря на все их строго научные предосторожности, 12 сентября пять кривых веса, которые до сих пор так великолепно шли вверх, начали вдруг колебаться, остановились и поползли вниз. Ну, конечно, они заразились…
Они резко побледнели и перестали есть.
— Они пережили опасный кризис в эти двадцать четыре часа, — говорил доктор. — Их слабенькие организмы, конечно, не выдержат, если условия не изменятся.
Но тут ему пришлось столкнуться кое с чем посерьезнее их болезни. Пришлось вступить в бой со сверхнаукой. Из Торонто пришли тревожные, сугубо научные планы борьбы с угрожающим малокровием у младенцев. Самолет наготове. Аппарат для переливания крови простерилизован! Величайшая научная сенсация! Есть ли какой-нибудь предел мощной борьбе со смертью, которая с такой неумолимостью преследует чудесных девочек? Вот оно то, что на афишах называется «потрясающей драмой»! Последнее блестящее достижение науки!
«Переливание крови спасает жизнь пяти умирающим близнецам»!
Но тут наш маленький доктор как-то сразу замялся. Он заикался и покашливал. Нет, вы подождите запускать свой мотор. Одну минуточку. И он стал задавать наивные, не научные, чисто деревенские вопросы. Надолго ли переливание крови исправит их анемию? Говорят, это очень тонкая операция? А если переливание улучшит их кровь, скажем, на сорок восемь часов, и они не поправятся от токсемии, то придется снова делать переливание крови? Десять сложнейших операций — на пять маленьких козявок! Да, конечно, они большие специалисты, он им верит вполне! Но он знает, что этих десяти маленьких уколов абсолютно достаточно, чтобы маленькие девочки навсегда перестали быть пятеркой… Нет, нет. Большое спасибо. Простите за беспокойство. Право же, он хочет рискнуть — может быть, обойдется без этого. Не нужно трогать его маленьких мошенниц… И урра, урра, урра! Похоже на то, что они выцарапываются, — снова стали есть, ворковать в ванночке, улыбаться, и они уж не такие желтенькие, не правда ли? Цвет лица у них сегодня гораздо лучше…
Но вот в приходе Корбейль появился коклюш. Приближалась суровая северная зима, березы уж совсем пожелтели. И тут нужно сказать о Дэфо, величайшем враче двадцатого века, что он наверное потерял бы одну или больше из своих малюток, если бы строго придерживался правил врачебной этики, выдержки, осмотрительности, если бы он, с присущей ему исключительной человечностью, не понял, что маленькие девочки являются уже детьми не Дионнов, а всего человечества.
«Дорогой доктор», — так начиналось одно из тысяч писем, которые вместе с телеграммами, каблограммами и междугородними вызовами сыпались дождем на скромный маленький кирпичный домик Дэфо в Колландере. — «Дорогой доктор, посылаю Вам пять центов в фонд дионновской больницы.