Столетний старец, или Два Беренгельда
Шрифт:
Именно к этому месту и держала свой путь Марианина. Вскоре она достигла цели; очутившись среди величественных развалин, она остановилась и медленно опустилась на камень. Если бы сейчас, ночью, кто-нибудь увидел ее, разглядел ее склоненную голову, ее недвижный взор, ее бледное, словно отражение луны, лицо, он решил бы, что встретил саму Невинность, оплакивающую земные прегрешения, перед тем как сделать последний шаг в бездну… Без сожалений покидает она земную юдоль, но последний взор ее исполнен горечи.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Пока Марианина бежала навстречу смерти, генерал с нетерпением ожидал возвращения своего верного денщика. Каждый раз, когда стук тяжелого молотка в ворота особняка возвещал о прибытии посетителя, генерал вздрагивал и бросался к окну; убедившись, что это не Смельчак, он в раздражении падал в кресло.
Было девять часов вечера, когда наконец генерал услышал тяжелые шаги старого солдата. Он бросился открывать дверь и тотчас же принялся тормошить гренадера, отнюдь не расположенного к подобной спешке и даже задержавшегося в гостиной, чтобы вытряхнуть в камин свою трубку.
— Ну же, Смельчак!.. Скорей, говори!..
— Вы же знаете, генерал, как я вас уважаю, вот я и решил погасить…
— Пустяки! Кури сколько угодно, только рассказывай скорей! Удалось ли тебе что-нибудь узнать?
Смельчак недовольно пробурчал: «Кажется, у генерала не все дома! Неужели он и вправду считает, что я стану Пускать дым в лицо своему командиру?»
Он положил трубку и, подкручивая усы, направился за Беренгельдом.
— Садись, Смельчак! Рассказывай!..
— Ни за что не сяду, генерал, это так же невозможно, как и раскурить трубку!.. — И упрямец Смельчак остался стоять.
— Давай начинай скорей! И садись… (Смельчак возмущенно взмахнул руками) или не садись, словом, делай, что хочешь, но довольно лишних слов, расскажи мне, что тебе удалось узнать?
— Генерал, согласно приказу я отправился в Люксембургский квартал, где и обыскал все закоулки и расспросил всех кумушек, не видел ли кто-нибудь нашего старика; уж внешность его я расписал — будьте спокойны, но никто не мог мне толком ничего сказать… Вот тут-то ярезко изменил тактику: я превратился в часового и занял свой пост неподалеку от Обсерватории.
Вчера, ближе к вечеру я наконец увидел, как старик выполз из своей норы; я последовал за ним до самого Люксембургского сада. Вот тут-то,заметив, как почтенные горожане указывают на него пальцами и перешептываются друг с другом, я, не забыв выставить на всеобщее обозрение свои награды, чтобы меня случайно не приняли за полицейскую ищейку, принялся расспрашивать всех и каждого. Вот тут-томне и попался тот старый пень, что сообщил мне кое-какие сведения о нашем голубчике. Похоже, что этот старикан здесь всего недели две, во всяком случае, раньше в квартале его никто не видел; да, несколько дней назад некая юная особа встретилась с ним в большой аллее Люксембургского сада, где моя старая калоша ее и заметила. Я попытался узнать имя юной особы, но… увы, он мог только описать ее.
Девушка эта бледная, высокая, худая, печальная, глаза ее блестят, словно новенькие серебряные монетки, лоб высокий и белый, волосы черные, словно начищенный патронташ. Иногда она
выводит на прогулку старого отца… Так вот, юная особа, по словам моего старого хрыча, несчастна, и, судя по всему, у нее глубокая сердечная рана.Описание Смельчака столь живо напомнило генералу Марианину, что он, забывшись, погрузился в дорогие его сердцу воспоминания. Заметив, что генерал больше не слушает его, старый гренадер, будто по команде, замолчал.
— Ты говорил, Смельчак, что она страдает от неразделенной любви?.. Продолжай!
— Тогда, генерал, я предложил своему старикашке отправиться вместе со мной промочить глотку, но тот решительно отказался; вот тут-то яразвернулся и зашагал на свой пост.
— Какой еще пост?
— В маленький кабачок, откуда видно все, что происходит на улице, где расположен вход в сад нашего Вечновечного. Однако и местечко же он выбрал! Я не нашел там ничего, кроме полуразвалившейся хижины, готовой рухнуть от первого же ружейного выстрела, и груды развалин каких-то старых укреплений.
Вот тут-тоя вернулся на свой пост и просидел на нем до темноты; завидев что старик возвращается в свою крепость, я, как лазутчик, последовал за ним, лавируя среди камней, колючих кустов и деревьев. Наша улитка вернулась в свою раковину, я пополз за ней… И тут, генерал, начинается магия: гнездо было пусто; я старательно обшарил домишко, но все напрасно: в его ветхих стенах гулял ветер, но никакого старика и в помине не было. И все-таки, генерал, даю слово сержанта и гренадера, я видел, как он туда входил!
— Живо, Смельчак, моих лошадей, едем в этот дом…
— Минутку, генерал! У меня есть еще кое-что… Сегодня утром, возвращаясь домой, в предместье Сен-Жак, я встретил своего старого товарища.
Вот тут-томы решили возобновить знакомство и в честь этого зашли в кабачок пропустить по стаканчику; только мы устроились за столиком, как хозяйка заведения неожиданно воскликнула: «Смотрите, да вот же она, эта девица!..»
Тотчас же она вместе с дочерью выскочила на улицу; вскоре обе вернулись со словами: «Подумать только, она идет туда совсем одна…»
Вот тут-тоя спросил:
— Что там стряслось, мамаша?
— О! — отвечала она. — Это та самая юная особа, хотя, конечно, ей уже минуло все тридцать, о которой пошли весьма странные слухи. Недавно ночью она вернулась к себе домой в полном беспамятстве… Господин Флеро, писарь полицейского комиссара, под большим секретом поведал моей дочери, что эта девица ходит на свидания к старику, похожему на выходца с того света, за которым давно наблюдает полиция. Рассказ его удивил весь квартал, ведь с тех пор, как они здесь поселились, она вела себя вполне порядочно, и вот на тебе…
Вот тут-то,генерал, я попросил показать мне дом этого писаря, и, вооруженный рекомендацией мадемуазель Памелы Балише, дочери толстой хозяйки кабачка, я отправился к нему. Надо сказать, мне пришлось прождать его до самого вечера, пока он не вернулся. После моей внушительной вступительной речи и позвякивания казной, — сказал Смельчак, руками делая движения, будто отсчитывает монеты, — писарь шепотом сообщил, что интересующая меня девушка проживает на улице Сен-Жак, № 309, а отец ее — бывший заговорщик, вынужденный во время правления «маленького капрала» бежать из страны.