Столетняя война

Из разговора, который шел по-английски, девушка не поняла ни слова, но вожделение на лице Робби от нее не укрылось, и, когда он ушел, она обернулась к Томасу.

– Сам решил мной попользоваться, святоша?

Словно не заметив издевки, Томас спросил:

– Откуда ты родом?

Она помолчала, как бы взвешивая, отвечать ему или нет, затем, пожав плечами, сказала:

– Из Пикардии.

– Это на севере, далеко отсюда, – заметил Томас. – И каким ветром девушку из Пикардии занесло в Гасконь?

И снова она помедлила, а Томас подумал, что ей, наверное, лет пятнадцать-шестнадцать, по годам – давно пора замуж. А еще он приметил одну особенность ее глаз: казалось, будто они видят человека насквозь, проникая до самых темных глубин души.

– Мой отец был странствующим жонглером, – пояснила наконец узница. – Показывал фокусы, глотал огонь.

– Я встречал таких, как он, – сказал Томас.

– Мы ходили куда хотели, из города в город, и зарабатывали деньги на ярмарках. Мой отец забавлял и потешал людей, а я собирала монеты.

– А твоя мать?

– Умерла. – Она произнесла это так беззаботно, что сразу становилось понятно: свою мать она совсем не помнит. – Потом, полгода назад, здесь умер и мой отец. А я осталась тут.

– Почему ты осталась?

Она глянула на него насмешливо, всем своим видом показывая, что ответ настолько очевиден, что не требует никаких объяснений, но потом, решив, наверное, что монах мало что смыслит в обычной человеческой жизни, все-таки сказала:

– Неужели ты не знаешь, как опасны дороги? Там вовсю хозяйничают коредоры.

– Коредоры?

– Разбойники, – пояснила она. – Местные жители называют их коредорами. Кроме них полно еще и рутьеров, которые ничем не лучше.

Рутьерами называли шайки солдат из расформированных отрядов, скитавшиеся от замка к замку в поисках сеньора, который нанял бы их на службу. Вечно голодные рутьеры кормились тем, что силой отбирали у мирных жителей. Иногда такие шайки захватывали целые города, вымогая выкуп. Ну а беззащитную, путешествующую без покровителя и защитника девушку и рутьеры и коредоры рассматривали как подарок, посланный дьяволом им на забаву.

– Ты могла бы странствовать в компании других путников, – указал Томас.

– Так мы и делали, но тогда со мной был отец и за меня было кому заступиться. А в одиночку… – Она пожала плечами. – Короче говоря, я осталась здесь. Работала на кухне, стряпала.

– И потчевала народ ересью?

– Вас, церковников, хлебом не корми, подавай только ересь! – с горечью промолвила девушка. – Не будь ереси, кого бы вы стали жечь?

– Какое имя носила ты до того, как тебя осудили?

– Женевьева.

– Тебя назвали в честь святой Женевьевы?

– Наверное!

– Эта святая известна тем, – промолвил Томас, – что, когда она молилась, дьявол все время задувал ее свечи.

– Уж больно вы, монахи, горазды сказки сказывать! – насмешливо промолвила Женевьева. – Да сам-то ты веришь в это? В то, что дьявол заходил в церковь и задувал свечи?

– Отчего ж не верить?

– Коли он дьявол, так что же он ее не убил, а? Убил бы – и вся недолга? А он, видишь, только озорничал, как мальчишка. Подумаешь, свечи гасить – экое великое дело!

– Я слышал, что ты нищенствующая, – сказал Томас, оставив ее презрительные слова без ответа.

– Встречала я нищенствующих, – призналась девушка. – Мне они нравятся.

– Дьявольское отродье – вот они кто! – возмутился Томас.

– Ты-то видел хоть одного? – спросила девушка.

Томас и впрямь никогда сам не сталкивался с нищенствующими и знал о них лишь понаслышке. Его смущение не укрылось от девушки.

– Если их ересь – вера в то, что Господь все создал для всех людей и хочет, чтобы всем всего было поровну, то да, я тоже такое чудовище! Однако ни к какой их общине никогда не принадлежала.

– Но ты наверняка в чем-то провинилась, за что тебя отправляют на костер.

Она взглянула на него широко открытыми глазами. Возможно, в его голосе ей послышалось что-то внушающее доверие. Закрыв глаза, она бессильно прислонилась к стене. Но только упорство ее словно надломилось, и Томасу показалось, что она вот-вот заплачет. Любуясь тонкими чертами ее лица, лучник недоумевал, почему это он, в отличие от Робби, сразу не разглядел ее красоту. Она снова открыла глаза и, не отвечая на его обвинения, вдруг спросила:

– Что тут произошло нынче ночью?

– Мы захватили замок, – ответил Томас.

– Мы?

– Англичане.

Она посмотрела на него, пытаясь прочесть что-то по его лицу.

– Значит, светская власть здесь теперь в руках англичан?

Он подумал, что это выражение она подхватила на судебном процессе. Церковь не сжигала еретиков, она лишь устанавливала их виновность, после чего передавала грешников в руки светских властей, и уж те их казнили. Таким образом, дьявол получал грешную душу, а Святая церковь не пятнала себя убийством.

– Да, – подтвердил Томас, – выходит, нынче мы и есть светская власть.

– Значит, вместо гасконцев меня сожгут англичане?

– Но кто-то же должен это сделать, если ты еретичка, – сказал Томас.

– Если? – спросила Женевьева и, не получив ответа, закрыла глаза и снова прислонилась головой к сырым камням. – Они обвинили меня в богохульстве, – вновь заговорила она усталым голосом, – за то, что я обличала погрязших в пороке церковников, плясала под грозой, находила воду с помощью дьявола, исцеляла хвори колдовскими снадобьями, предсказывала будущее, а также наслала проклятие на жену и домашний скот Галата Лоррета.

Томас нахмурился.

– Разве они осудили тебя не за то, что ты – нищенствующая?

– И за это тоже, – коротко подтвердила девушка.

Он помолчал немного. Где-то за дверью, в темноте, капала вода. Огонек светильника предательски задрожал, почти потух, но, хоть и слабо, разгорелся снова.

– Чью жену ты прокляла? – спросил Томас.

– Галата Лоррета. Это купец, торговец тканями. Он – богач и первый консул этого городка. Он чертовски богат, и старая жена ему надоела, вот он и зарится на молоденьких.