Столица

— В нашей семье тоже существует такое предание,— сказал Монтэгю.

— Да, наверное, такие вещи бывают в каждой семье,— проговорила миссис Уинни,— но, боже мой, какое это тревожное чувство, я всю ночь не сомкнула глаз, все ждала, что увижу своего отца. Он, знаете ли, страдал астмой, и вот мне все казалось, что я слышу его дыхание.

Они встали я, продолжая разговор, направились к зимнему саду. Миссис Уинни взглянула на рыцаря в доспехах.

— Мне даже стало казаться, что ко мне может явиться дух этого рыцаря,— сказала она.— Я, пожалуй, не буду больше ходить на эти сеансы. Моему мужу сообщили, что я обещала им денежную поддержку, и он пришел в ярость: он очень боится как бы это не попало в газеты.

Монтэгю едва сдерживал смех, представляя себе, какая беспокойная жизнь должна быть у этого аристократического банкира, который приходит в ярость от одной мысли, что его жена попадет в газеты со своими затеями!

Миссис Уинни включила в фонтане свет и, усевшись на край бассейна, стала рассматривать рыбок.

Монтэгю ожидал, что сейчас она его спросит, существуют ли духи. Но обошлось без этого, и беседа приняла другое направление.

— Я расспрашивала об этом доктора Пэрри. Вы с ним знакомы? — спросила она.

Доктор Пэрри был священником церкви св. Цецилии на Пятой авеню; эта церковь считалась самой «фешенебельной» в столице, и ее посещало большинство знакомых Монтэгю.

— Я еще не провел в городе ни одного воскресенья,— отвечал он,— но Элис с ним познакомилась.

— Мы как-нибудь поедем туда вместе,— сказала миссис Уинни.— Так вот, относительно духов...

— Да, что же вам сказал доктор Пэрри?

— Ему как будто неловко было говорить о них,— смеясь, ответила миссис Уинни,— он сказал, что это может завести на опасный путь. Ах, я и забыла, ведь я спрашивала об этом и моего Суоми, и его это ничуть не смутило. Они все привыкли к духам; знаете, они верят, что души людей после смерти возвращаются на землю. Я думаю, что я не испугалась бы его духа,— у него такие прекрасные глаза. Он дал мне книгу индусских легенд, там есть дивный рассказ о молодой принцессе, которая полюбила без взаимности и умерла с горя; ее душа переселилась в тигрицу; а ночью она пришла к костру, у которого спал ее возлюбленный, и унесла его в страну теней. Это очень страшная история, и когда я читала ее, мне отчетливо представилась ужасная тигрица, пробирающаяся в тени кустов; я отчетливо различала при свете костра блестящие полосы на ее шкуре и горящие зеленые глаза. Помните стихотворение, которое мы учили в школе:

Тигр, тигр, Блеск огня!

Представить себе тигрицу в зимнем саду миссис Уинни было не так легко, разве только в иносказательном смысле. Да, в душе человеческой дремлют необузданные, дикие существа, иногда они вдруг зашевелятся, грозно рыча и потягиваясь, и тогда человек вздрагивает и у него леденеет кровь.

На миссис Уинни было платье из легкой, падающей мягкими складками ткани, отделанное красными розами, бледнеющими рядом с яркими природными красками миссис Уинни. От нее исходил странный экзотический аромат каких-то особенных, сделанных по ее специальному заказу духов, который вызывал целый рой воспоминаний. Увлеченная разговором, она наклонилась к Монтэгю, положив нежные белые руки на край бассейна. Нельзя было смотреть равнодушно на такую красоту; Монтэгю почувствовал, как по телу его прошла легкая дрожь, словно ветер по глади пруда. Может быть, дуновение этого ветра коснулось и миссис Уинни, потому что она вдруг смолкла и устремила взгляд куда-то в темноту. На одну-две минуты воцарилось молчание, слышался только' ритмичный плеск фонтана, и, как бы в такт ему, поднималась и опускалась ее грудь.

А утром Оливер спросил:

— Где ты был вчера вечером? — и, когда брат ответил

— У миссис Уинни,— он улыбнулся и протянул: — О-о...— и затем, уже серьезно, добавил:

— Поухаживай за ней, ничего лучшего сейчас и придумать нельзя.

Глава одиннадцатая

Монтэгю принял предложение своего друга миссис Уинни воспользоваться местами на ее скамье в церкви св. Цецилии и в воскресенье утром отправился туда вместе с Элис. Миссис Уинни была уже в церкви и сидела рядом со своим кузеном. Бедный Чарли был выскоблен и начищен до лоска как в физическом, так и в нравственном отношении. Он был готов умолять, чтобы ему «еще хоть раз» дали возможность исправиться. Здороваясь с Элис, он с немой мольбой смотрел на нее; казалось, он был бесконечно благодарен ей уже за то, что она не отказалась сидеть с ним на одной скамье.

Церковь св. Цецилии представляла собой интереснейшее место. Посещение церкви являлось еще одним светским обычаем, который по своей значительности приравнивался к таким важным общественным функциям, как присутствие в опере. Великолепный храм был выложен плитами резного мрамора и украшен деревом редких пород. Освещенные неяркими церковными огнями, поблескивали драгоценные украшения. У входа в храм останавливались экипажи со светскими дамами; они входили в храм, шурша новыми шелковыми юбками и накрахмаленным, надушенным бельем, в безукоризненных перчатках и шляпках, словно только что сошли с картинки, неся в руках скромные маленькие молитвенники. За ними неторопливо следовали мужчины в новых фраках и блестящих шелковых цилиндрах. Мужчины высшего света всегда свежевыбриты, аккуратно причесаны и в новых перчатках, но теперь от них так и веяло праздничной атмосферой. Горе неверным и еретикам, не приявшим очищения и пребывающим во тьме кромешной; горе тем, кому неведомо блаженное чувство радостного воскресного покоя,, когда, умытый, приглаженный и надушенный, чистый, спокойный и добрый, отдыхаешь душой после поистине ужасных шести порочных дней светской жизни.

А после этого прогулка по авеню вместе с прихожанами нескольких десятков других церквей — настоящий парад самых элегантных туалетов; сюда стекалась половина столицы, чтобы только посмотреть на них!

Среди избранного общества прихожан церкви святой Цецилии революционные доктрины христианской религии не вызывали ни смущения, ни тревоги. Случайного посетителя, пожалуй, могло бы привести в смятение торжественное провозглашение анафемы или притча о богаче и игольном ушке. Но прихожане церкви святой Цецилии давно уже поняли, что к подобным вещам следует относиться как к подвигам благородного рыцаря Ламанчского; они придерживались точки зрения французского маркиза, который считал, что всемогущий не раз призадумается, прежде чем предать анафеме такого, как он, джентльмена.

К подобным поучениям привыкли с детства, и они воспринимались как нечто само собою разумеющееся. В конце концов ведь доктрины эти исходили из уст людей, посвятивших себя слову божию, а для простого смертного подражать им было бы неподобающей самонадеянностью. Истолкование их — дело богословов и служителей церкви. Поэтому у простых людей, когда они их слышали, сердца обретали покой, ибо среди них не было ни паникеров, ни фанатиков; а просто очень тактичные, культурные джентльмены к епископу этого района столицы относились с почтением,— он вращался в избранном обществе и состоял членом самых привилегированных клубов.

Скамьи в церкви святой Цецилии арендовали, и на них постоянно был большой спрос. У тех, кто всеми силами пытался пролезть в высшее общество, вошло в привычку являться в эту церковь каждое воскресенье; они раскланивались, заискивающе улыбались и вопреки рассудку все надеялись на какой-нибудь благоприятный случай. Ненароком зашедший в церковь посетитель зависел от гостеприимства постоянных' ее прихожан, но если этот посетитель имел достаточно представительную внешность, то обычно около него тотчас же появлялись корректные, бесшумно двигающиеся младшие церковные служители и находили для него место. Однако «непредставительные» лица здесь появлялись редко,— пролетариат отнюдь не кишит у ворот церкви святой Цецилии. Часть дохода от щедрых даяний прихожан шла на поддержание «миссии» Ист-Сайда, в которой молодые священнослужители вели борьбу с врожденными пороками людей низших классов, упражнялись в умилительных проповедях, не теряя в то же время надежд заполучить местечко в «настоящей» церкви. Обществ пившее своих религиозных пастырей, было бы глубоко шокировано одним только предположением, что оно может оказывать на них давление. Но молодые священники на собственно? горьком опыте убедились в существовании системы «неестественного» отбора, по которому из-за отсутствия приятных манер и хорошего костюма им приходилось надолго застревать в трущобах. Однажды произошла забавная оплошность: в Нью-Порте построили новую прекрасную церковь и назначили в нее молодого красноречивого священника; все высшее общество, собравшееся на первое богослужение, сидело и слушало в полном оцепенении изливавшиеся из уст юного ревнителя церкви яростные обличения их собственных безумств и пороков! Надо ли говорить, что в следующее воскресенье туда не явился ни один из представителей высшего общества и что не прошло и полугода, как церковь пришлось закрыть из-за отсутствия средств и здание было продано!

В церкви св. Цецилии богослужение сопровождалось изысканной музыкой, которая привела Элис в некоторое смущение: она ее нашла уж слишком возвышенной. Миссиc Уинни посмеялась над ней и предложила сходить на дневную службу в ближайшую церковь; там у них был и оркестр с арфой, и оперная музыка, и ладан; прихожане молились стоя на коленях и исповедовались в особых исповедальнях. Были, видимо, люди, которым эта игра з обрядность католической церкви, доведенная, до грани безнравственности, щекотала нервы; точь-в-точь как ребенок с замиранием сердца испытывает себя, подходя к самому краю обрыва. На «отце» этой церкви было богатое облачение с треном -в несколько ярдов, украшенное драгоценностями и стоившее невероятное количество тысяч долларов. Во время службы он то и дело прохаживался в сопровождении внушительной процессии по широким проходам между рядами скамеек, чтобы все прихожане смогли хорошенько разглядеть его великолепие. По этому поводу в церкви возникали самые бурные пререкания, были написаны горы памфлетов, пускались в ход всяческие интриги, дело доходило до крупных общественных конфликтов.

Но Монтэгю с Элис не присутствовали на службе, они разрешили себе весьма плебейское удовольствие — проехаться в «подземке». До сих пор они еще не успели познакомиться с этой достопримечательностью столицы. Люди, принадлежащие к высшему свету, видели только Мэдисон и Пятую авеню, на которых среди отелей и церквей находились их дома; им приходилось бывать в расположенном поблизости районе магазинов, куда они ездили за покупками, а также в районе театров и парка, расположенного к северу. Если не считать автомобильных прогулок, это было все, что они видели в столице, и когда приезжие интересовались Аквариумом, фондовой биржей, музеем искусств, Таммани-Холлом и Эллис-Айлендом, куда приезжали провинциалы, то коренные жители столицы глядели на них в изумлении и восклицали: