Столицы Запада

Техника освещения быстро совершенствуется. Она научилась перевращать в световые потоки сразу большое количество энергии. Немцы построили недавно лампу накаливания мощностью в 50 киловатт. Одна такая лампа могла бы осветить целую улицу или залить светом обширную площадь. На воздушной гавани Темпельгоф в Берлине установлен аэромаяк, излучающий в ночное пространство свет силою в 40 миллионов свечей. Значительное и быстрое увеличение количества ночных полетов побудило Англию соорудить воздушный маяк светосилою в миллиард свечей. В Нью-Йорке для театра "Капитоль" построен электрический прожектор, отбрасывающий сноп света мощностью в четыре миллиарда нормальных электрических свечей. Прожектор предназначен для того, чтобы световыми буквами писать программу театра в небе. Капитолийский светоч может не без основания претендовать право быть включенным в количество небесных светил.

Над старой Европой ее уютная мягкая ночь, быть может, доживает свои последние десятилетия.

В Берлине все стремится рекламой напомнить о себе, кроме одних разве только универмагов. Эти слишком почтенны и самонадеянны. Солидные фирмы их известны не только в Берлине, но и далеко за пределами страны. Для них реклама — выброшенные деньги. Вот самый большой из них, патриарх всего племени — Вертхайм. Он стоит огромный, днем серый и черный ночью, как целый горный хребет, выпирает на площадь и на две улицы. В росте своем он никак не может остановиться и сейчас, спустя несколько десятилетий после своего основания, все еще достраивается в длину, сшибая смежные здания.

Развлечения в Берлине, культурные и некультурные, заведены на все вкусы и на всякого потребителя. Есть "Спортпалас", вмещающий шесть тысяч зрителей. Тут и борются и состязаются, и 28 представителей различных европейских и американских наций взялись шесть дней под ряд ездить по треку на велосипедах. Действия на длительность очень модны в спортивной Европе. Какой-то чудак в Париже решил не есть 40 дней и 40 ночей. Лег в стеклянный гроб, приставили к нему сторожа, и начал он не есть. Десять дней он выдержал. На одиннадцатый разбил свой гроб и, загнавши сторожа в угол, побежал стремглав в соседний ресторанчик. Немцы показали более высокую марку по части воздержания от пищи. Ихнему "мастеру голодания" — Иолли — удалось проголодать 45 дней. Все это время он пролежал в стеклянной будке в ресторане "Крокодил", худел, обростал волосами и тихо ворочал головой из стороны в сторону. Кругом за стенами будки проходила, шаркая толпа любопытных. Интересовались, нет ли жульничества и действительно ли Иолли ничего не ест? Профессионалы и спортсмены-любители не щадя побивают друг друга в суровом искусстве голодовки на потеху праздным обывателям, развращенным буржуазией. Промышленные кризисы, все более и более глубокие и сильные, беспрерывно потрясающие капиталистические страны, создают миллионные армии безработных, голодающих не ради спорта и забавы, а для того, чтобы обеспечить владельцам фабрик и заводов возможно большую прибыль. Есть и у безработной армии пролетариата свои герои голода. Горняк Герман Дрэдер отправился пешком из Рурского бассейна в Берлин "голодным маршем", ведя по пути пропаганду против неслыханной эксплоатации рурских горняков. Он нес на груди доску, на которой был исчислен весь его нищенский бюджет.

Спортивная голодовка, танцы, бесцельная езда по кругу — вот те области, в которых развивается буржуазное соревнование. У нас соревнуются на работе, на деле — кто больше пользы принесет, кто сделает более крупный вклад в социалистическое строительство. В капиталистических странах в работе соревноваться не принято, там работу двигает конкуренция, подгоняет костлявая рука голода.

Количество кино-театров в Берлине очень велико. Зрительные залы многих из них прекрасно построены, образцово оборудованы и вместительны, как настоящие человеческие элеваторы.

У вокзала Цоо стоит гранитный "Уфа-палас". Самый большой кинематограф в Берлине. Он обвел свои контуры апельсинным, синим и белым светом и над входом надписал огненными буквами название демонстрируемой картины. По коньку крыши бежит подвижная электрическая надпись. Перед началом и после конца каждого из сеансов у подъезда его в нетерпении набухает огромная толпа, как у ворот большой фабрики.

Насупротив мечтательными темносиними глазами узорчатых окон глядит на площадь "Глория-палас" — театр, принадлежащий той же компании "Уфа". Тут же на площади кино "Капитоль" сыплет переливчатые звезды своих электрических надписей. В "Капитоле" по обе стороны экрана стоят две хрустально-матовые колонны. Они светятся в антрактах таким неестественным светом, что, раз побывши в этом зале, не скоро его забудешь.

Немецкие капиталисты усиленно развивают высоко доходную кинематографическую промышленность.

Американские банкиры и промышленники, которые поддерживают послевоенную капиталистическую Германию в ее неустанной тяжелой экономической борьбе против Франции, как веревка поддерживает повешенного, изобретают один за другим самые сложные планы, которые должны спасти разоряемую Германию от гибели и в то же время обеспечить заводчикам и фабрикантам Франции возможность богатеть за счет германских репараций. Сначала это был план Дауэса, согласно которому германский имперский банк и железнодорожная сеть Германии — лучшая в Европе — перешли в руки американских капиталистов, теперь — это план Юнга. Немецкому пролетариату все равно, каким именем называться и на каких ухищрениях построен тот или иной грабительский план — в конечном счете все они сводятся к усиленной эксплоатации немецкого рабочего и расхищению его живой силы, превращаемой в доллары.

Прибрав к рукам имперский банк, железные дороги, большую часть тяжелой индустрии и химическую промышленность— лучшую драгоценность и гордость германской техники и промышленности — американский капитал не побрезговал и кино-фабриками и кино-театрами. Основное свое внимание в этой области он обратил на самый крупный в Германии кино-комбинат "Уфа", обладающий большим количеством фабрик, ателье и театров. Большая часть акций предприятия "Уфа" находится в американских руках.

Однако не следует думать, что в немецких кино-театрах, принадлежащих американцам, показываются сплошь американские картины. Такой способ действия был бы с точки зрения современного империализма неправилен. Американцы используют Германию вовсе не как рынок сбыта для своих товаров; их интересует здесь не столько торговая прибыль, сколько присвоение части прибавочной стоимости многочисленного и высококвалифицированного немецкого пролетариата. Поэтому Америка не только не препятствует развитию германской промышленности, а, наоборот, покровительствует ей. В театрах "Уфа" демонстрируются, главным образом, фильмы отечественного немецкого производства.

Берлин — город пятиэтажный. Он не похож на наши советские городские центры, унаследованные нами от старой России и построенные наподобие пирамид. У нас обязательно в середине города взбиваются высокие многоэтажные здания, а чем ближе к окраинам, тем они становятся меньше. Города обычно окружены кольцом вросших в землю одноэтажных приземистых хибарок. Деревянные хибарки в германской природе вообще не встречаются. Немцы из дерева домов не строят. Все дома Германии — каменные. И даже в деревнях они по большей части — двух-этажные. Крыши немецких домов крыты разного рода плитками, шиферными пластинками, но главным образом — красной черепицей. Промышленная Германия, самая богатая железом страна в Европе, не позволяет себе роскоши расточать ценный черный металл, нужный для машиностроения, для технических конструкций, для строительства, на покрытие зданий. Даже Америка — страна, располагающая самыми обширными в мире железными ресурсами, — не применяет железных крыш, считает это бесхозяйственным. Она идет еще дальше Германии. И где нехватает черепицы, плиток и шифера для грандиозного американского жилищного строительства, там в Соединенных Штатах и в Канаде применяют деревянные, пропитанные особыми составами, пластинки, так называемые шинглсы, не останавливаясь перед тем, что такое строительство менее огнестойко.

Мы бедны черным металлом, а нужен он нам для нашего неслыханного строительства, для поддержания революционных темпов индустриализации нашей страны больше, чем какой бы то ни было другой материал. Пора и нам отказаться от расточительного обычая царской России крыть крыши железом. На это должно быть обращено особое внимание. Борьба за экономию железа — есть важный участок классовой борьбы.

В Берлине, сколько ни приближайся к окраине, дома все продолжают оставаться пятиэтажными. До края, до самого того места, где за последним пятиэтажным домом начинаются пригородные поля и пустыри. Домов с меньшим количеством этажей в городе очень мало. Встречаются они преимущественно в старых кварталах. Можно часами итти по берлинским улицам любого района и все считать: пять да пять. Как правило, улицы на окраинах шире, чем в центре, прямы и неизвестно, где кончаются — иногда тянутся на несколько километров.

Вдали от центра исчезают такси и автомобили, трамвайная сеть становится реже, автобусы проносятся торопливо, как испуганные, отставшие от стада одиночки. Пешеход чувствует себя затерянным в пустыне асфальта и камня. Шаги его гулко перекатываются по перекресткам. Тут даже летом, над обожженной мостовой, между раскаленными домами веет холодная осенняя грусть. Жители этих районов не любят ходить по своим улицам, а жители иных частей города и вовсе их избегают.

Оживленно здесь бывает только по воскресеньям, да во время значительных забастовок, да еще в заверченные волчком дни революционных вспышек. В будни только черные железные перила балконов нависают в неподвижной пустоте прямолинейных уличных перспектив.

В воскресенье здесь погулять не плохо. Можно услышать, как молодой рабочий, сидя у открытого окна, старательно выводит на губной гармонии мелодию "Интернационала". В витрине невзрачной книжной лавочки можно увидеть портреты Ленина, Карла Либкнехта, Розы Люксембург и теперешних вождей Коминтерна. У входа в столовую благотворительной организации и в ясную погоду и в ненастье стоит никогда не уменьшающаяся очередь безработных. В скудной тени сквера обязательно натолкнешься на митинг красных фронтовиков, происходящий под открытым небом и под опекой двух зеленых полицейских фигур. Если берлинская буржуазия не опасается на данный момент непосредственных выступлений пролетариата, если на короткий промежуток времени ей кажется, что рост коммунистического влияния замедлился, задержался и, если нет, наконец, особых директив по полицейской линии, тогда зеленые шуцманы мирно прогуливаются вокруг митингующих — не то для соблюдения порядка, не то для того, чтобы самим хоть краем уха услышать рискованные в буржуазном Берлине речи ораторов.