Столкновение с бабочкой

Он и подписал. Все, что у него просили, подписал.

Здесь бы самое время проснуться, кончить кошмар и заняться утренними делами: прочесть молитвы, поцеловать в лоб уже взрослого Алексея, попить кофию с императрицей, наслаждаясь утренними докладами о росте народонаселения. Сколько нас? Уже под двести миллионов? Недурственно. Будет и триста. И пятьсот будет, если Бог этого захочет. А как же иначе? Если дети родятся, то, значит, есть, на что жить. С таким количеством народа мы без труда освоим Сибирь, богатствами которой будет прирастать русская земля. Кто это сказал, Ломоносов? Но в его времена это казалось сказкой. Сейчас же, при взлете народонаселения, Сибирь покорится, и Дальний Восток обустроится. Правда, преступников тогда некуда будет ссылать. А мы их ссылать не будем. Создадим трудовые армии. Граф Аракчеев тут кстати со своими поселениями, и идеи умницы Троцкого пригодятся: хоть и еврей, а туго знает свое дело. Но мы теперь евреев любим. Точнее, делаем вид, что любим. А от деланья вида до настоящего чувства – один шаг. Трудовые армии, но не для всего населения, а лишь для преступников и на крайне ограниченный срок. Да-с. Из какой ямы мы выбрались, господа! Из какой глубоченной, как ненависть, ямы!..

Но он подписал отречение. А сон никак не кончался. Вместо финала кошмара началась цепь катастроф, которая промелькнула в его спящем сознании и потрясла, как землетрясение.

Михаил отказался от короны. Думал десять часов на квартире князя Путятина на Миллионной улице, и все же отказался. Военачальники, кто настаивал на отречении Николая Александровича, кончили свои жизни странным и трагическим образом. Самый без-обидный из них, адмирал Колчак, был казнен сибирскими партизанами через три года. Вице-адмирала Нелепина растерзали пьяные матросы по прошествии нескольких дней после отречения в голубом вагоне. Командующего Северным фронтом Рузского казнили в Ессентуках. Генерал Эверт был убит солдатами в конце 1917 года. Великий князь Николай Николаевич, что надел красный бант на себя даже раньше революционеров, умер в изгнании в Париже. Начальник штаба генерал Алексеев скончался в 1918 году в донских степях. Долее всех протянул отчаянный Брусилов, аж семь лет после трагического марта он сотрудничал с новой небывалой властью, которая, как энцефалитный клещ, впилась в тело России, отравляя и переплавляя клетки в новую небывалую историческую общность.

Я хочу проснуться, Господи!.. Дай мне силы проснуться!.. Но сон продолжался.

Он подписал свое отречение, думая, что хотя бы внешние признаки подобострастия сохранятся в его ближайшем окружении. Но здесь его ждал еще один удар – прислуга начала избегать его. Офицеры отводили глаза и курили папиросы в его присутствии. Адъютанты усмехались и перешептывались. Некоторые из них были пьяны.

Он поехал в Могилев, в Ставку, чтобы прощаться с войсками. На платформе его никто не встретил. Он сошел на пути, которые продувались ледяным ветром, и некоторое время беседовал со своим адъютантом о превратностях судьбы. Ему даже показалось, что кругом трусость, предательство и измена. Прощание с войсками не состоялось. Прочувствованный им текст письма не был зачитан солдатам, хотя там и содержалась просьба и полном повиновении властям. Тогда же бывший император узнал, что лишен внешней свободы и фактически арестован.

Его привезли в Царское Село к семье. Императрица оказалась в нервическом припадке и не верила, что Ники мог отречься и что у России более нет царя. Он не разубеждал ее и ни на чем не настаивал. Роскошный Александровский дворец казался тесной тюрьмой. Он слонялся по его просторным коридорам вместе с Алекс и плакал. Пока решался вопрос о прислуге и о том, какое имущество оставить в собственности гражданина Романова, слуги разбежались кто куда. Самые прыткие ушли за границу, других добили в пределах благословенной Родины. Она несла в себе заразу, эта часть сбежавшей прислуги, заразу монархизма, и люди, начинающие терять человеческий облик, давили ее, как мерзкую гадину. Наконец Временное правительство разрешило оставить ему в ус-лужение сто пятьдесят человек. Но этих сто пятьдесят человек набрали с величайшим трудом; таких верных, как доктор Боткин, оказалось крайне мало. Единственным, чем он себя развлекал, была колка дров. Пилить и колоть он любил с юности. Физические упражнения на свежем воздухе… что может быть лучше? Только пилить и колоть, чтобы прогнать тоску. Колоть и пилить…

Но и политика тоже была в этом тягостном сне. Начались закулисные переговоры с Англией, чтобы отправить туда семью проштрафившегося монарха. Дело казалось простым и верным. Никто в правительстве не хотел присутствия Николая у себя под боком, а вдруг реставрация? а вдруг Иуда Кровавый возвратиться на трон во славе своей?.. Невозможно, немыслимо и опасно для тех, кто опрометчиво надел на себя красные банты, подкрашенные вареной свеклой, потому что красная материя быстро исчезла из-за повышенного спроса и приходилось выходить из положения народными средствами. Белая кисея с окон, крашеная свекольным соком… годится! Черная от грязи портянка, опущенная вместе со свеклой в кипящую воду… пойдет!

Английский король Георг, милый Джорджи , как я называл его в письмах, казался идеальным выходом. Похожий на Николая, как отражение в зеркале, он, конечно же, не откажет опальной семье в убежище, где горький хлеб изгнания будет подслащен теплым родственным словом и мягким взглядом, прощающим наперед все ошибки и прегрешения. Но Англия предала. Георг вместе со своим двором согласился оплакивать несчастную судьбу Николая на почтительном расстоянии. Потому что дистанции укрепляют любовь, а тем более дружбу, связавшую их навечно.

Я хочу проснуться, Господи! Подними мне веки!..

Но сон длился и длился, и не было конца этому страшному сну. О сепаратном мире с немцами внутри этого сна никто не думал. Солдаты в окопах чувствовали себя обманутыми и отказывались умирать. А это было прямое нарушение присяги, подразумевавшей смерть. Живой солдат нелеп и даже страшен. Только мертвый солдат исполняет свой долг до конца и остается Неизвестным. Над ним разжигают Вечный огонь и сытые гимназисты возлагают к нему венки, думая про себя: ну и осел же ты, парень! как тебя угораздило вляпаться в такую жижу?.. И этого живого солдата не перенесло Временное правительство. Оно хотело управлять, а любое управление, даже мирное, подразумевает некоторое количество трупов. Но отсталый неграмотный солдат хотел просто жить. Хотел есть сало, пахать землю, растить детей и ходить к любовнице, иногда и в церковные праздники, которые подразумевали выходной день. Этого противоречия Временное правительство пережить не смогло. Среди государственных мужей – полемистов, парадоксалистов, экономистов, писателей и адвокатов – не нашлось ни одного, кто мог бы принять спокойно отказ от смерти со стороны неграмотного мужика. Земля под новой властью зашаталась. И момент истины промелькнул, как молния в Новом завете, – с одного конца земли до другого. И внутри этой молнии было написано короткое матерное слово из пяти букв. То самое, которое время от времени появлялось на двери кабинета Антонова-Овсеенко.

…Государь всматривался в свой сон, ничего в нем не понимая. Из глубины раскаленных магм, со Дна поднималось на поверхность планеты довольно странное существо, ужасающее своей двойственностью. Голова у существа была благообразной, вполне человеческой и даже симпатичной. Монгольский прищур узких глаз выдавал ум, пусть и лукавый, но это даже лучше, чем угрюмый идиот с неразборчивой дикцией, который вылез вслед за ним. Кому нужна прямота топора, выдающего себя за энциклопедиста и корифея всех наук? Этот же, лукавый и лысый, был даже остроумен, любил Бетховена, понимал кое-что в политэкономии, а над «Палатой № 6» господина Чехова рыдал в полный голос. Его интеллигентность многих вводила в заблуждение, и прежде всего самого носителя этой интеллигентности: кто я, спрашивал он себя, и как это я попал в подобную передрягу? Однако тело под головой было нечеловечески гигантским, с многочисленными щупальцами, отростками и присосками. С изумлением Николай Александрович узнал в чудовище симпатягу Ульянова, и сердце во сне сделало мучительный перебой: да верить ли своим глазам? Тот ли это Владимир Ильич, умеренный коррупционер с круглым животиком, который и себе возьмет, и России кое-что оставит?.. Нет. Не может быть! Его заколдовали и превратили в гигантское насекомое!..

Но это был именно он – Владимир Ильич. При нем сын восстал против отца и брат пошел на брата. Он, как Христос из Евангелия от Матфея, сказал: не мир пришел Я принести, но меч! Началась величайшая смута. В гражданской войне всех против каждого не могло быть победителя и не могло быть опоры. Но опора все-таки нашлась вопреки ожиданиям.

В несколько месяцев кожаный Лейба, у которого даже галифе скрипели, как несмазанные петли, из дезертиров, бандитов и оковалков, умеющих лишь браниться и играть в очко, сделал боеспособную армию, по-видимому, лучшую в мире. Этот бывший сброд, эти любители, неумехи, вечные неудачники, лентяи и тунеядцы, порубили в капусту асов военного дела из Белой гвардии, и Лебединый стан, общипанный и жалкий, разлетелся по всему миру, плача о своей горькой участи. То же самое они сделали и с Антантой. Случилось военное чудо, осмыслить которое в полной мере не представлялось возможным. Троцкий не был Александром Македонским, в стратегии не разбирался, в оружии знал лишь спусковой крючок, но из-за слабого зрения часто стрелял мимо, рискуя укокошить зазевавшуюся ворону. Говорили, что чудо произошло из-за строгой дисциплины внутри войск, граничащей с террором. Но в этом была лишь малая часть правды. Полной же правдой было то, что люди вдруг узнали цель, за которую не стыдно умереть. Давние полузабытые слова Христа о Царстве Божием и Правде его, которые надобно искать, а все остальное приложится, отлились вдруг в лапидарный лозунг о свободе, равенстве и братстве для всех трудовых людей. Это братство требовалось восстановить внутри страны. Это братство насаждалось далеко за ее пределами. И если бы на Луне жили люди, то красноармеец, конечно же, высадился бы на нее с тем же плакатом о свободе и пением «Марсельезы» в безвоздушном пространстве. Идея традиционной Империи умерла. Неумные феодалы, канонизированные посмертно и машущие копьями при жизни… что может быть пошлее? Ну куда тебе весь мир? Сиди, убогий, в своем околотке и не высовывайся!..

Вместо имперской идеи возникла идея Республики труда на всей земле, все завертелось и запрыгало вокруг нее, но экономика внезапно умерла… Она лежала на железнодорожных путях бездыханно, как мамонт, и ее оледенелые останки разносили мародеры по холодным деревням – кто принесет колесо от железнодорожного вагона, кто шпалу, кто трубу от паровоза. Вещи-то нужные в хозяйстве, необходимые. Шпалой можно растопить печь, трубу можно поставить на крыше, только с колесом непонятно… куда его девать? Пусть лежит себе во дворе, это колесо, авось сгодится на что-нибудь в будущем.

…Царь всматривался в толщу времени, где его сон был похож на большое увеличительное стекло, и не переставал ужасаться.

В опустошенной войной России Ульянов решил вдруг восстановить ограниченный капитализм. Он, по-видимому, осознал, что коммунизм является прежде всего литературой. Иногда неплохой, но чаще всего – трескучей. И претворять литературу в жизнь – занятие не только жестокое, но и опасное для самого претворяющего. Нужно было не насиловать действительность, а смотреть и слушать, что этой действительности нужно и куда она, эта действительность, идет. Производитель в деревне и городе был лишь придушен, но не убит. Память о довоенном развитии, навыки практической работы еще сидели в глубине людей, заменяя инстинкты или сливаясь с ними. Получилось, как с армией Троцкого, быстро и крайне эффективно. Рост зерновых превысил довоенный уровень уже в третий год реформы, золотой рубль покончил с гиперинфляцией, став надежной мировой валютой. В магазинах с забитыми, как на войне, витринами появились элитные дорогие вина, а сами витрины, избавившись от досок, заиграли всеми цветами потребительской радуги. В страну наехали американцы, которые первые установили с Советской Россией дипломатические отношения. Они несли с собой идеи индустриального развития и специфических совместных предприятий, которые назвали концессиями. Распределительный социализм приказал долго жить. На смену ему шло меньшевистское понимание марксисткой догматики: без бурного развития производительных сил и производственных отношений невозможен коммунизм будущего. Без развитого капитализма нет развитого пролетариата. Следовательно, нет и социализма, куда можно войти всем человеческим общежитием. «Мы, конечно же, провалились», – сказал Ильич во сне, имея в виду классический коммунизм, и тем самым приблизил собственную кончину.