Столкновение

— Великолепно… — сказал Крейсс. Пресвитер закрыл глаза. Кронго заметил, что Крейсс, воспользовавшись этим, еле заметно, неуловимым, легким шевелением бровей показывает: Кронго, занимайте, занимайте его. Молодой человек в глухом черном сюртуке, по всей видимости, сопровождающий пресвитера, покосился в их сторону. Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол, изредка шевеля губами. Пресвитер взял еще одну дольку апельсина, она пропала в его рту, будто провалилась, губы задвигались, но это движение уже не относилось к жеванию.

— Простите, — пресвитер ясно и открыто посмотрел на Кронго, — мне иногда кажется, что я всем в тягость. И от этого мне тяжело. Только от этого.

— Что вы! — Кронго попытался улыбнуться. — Мне было очень интересно… Мне… мне было это очень важно… Я никогда не слышал, чтобы так говорили…

— Я говорил о заповеди «не убий». — Пресвитер с трудом взял бутылку и налил воды сначала Кронго, потом себе. — Но я часто думал о том, что заповеди составлены неправильно и эту заповедь следовало бы назвать по-другому… «Как убий»… Вдумайтесь: именно как умереть — важно для человека, а не умереть ли ему вообще. Ибо и так знает, что смертен… Мы говорим часто «жизнь и смерть», но не это составляет самое важное… Истинно — не смерти боится человек, а того, как он умрет. И сам ты, и брат твой боятся страданий, длительной мучительной смерти… И не всегда во времени она длительна, и не только в мучениях тела. А в короткий страшный миг может быть длительна бесконечно… Но не знаем, что даровано, и не можем постичь, за что даровано будет…

Пресвитер улыбнулся и отодвинул программку.

— И грех совершаем мы, когда выступаем просто против смерти… Когда выступаем только против атомной смерти, но не против тяжкой долгой гибели отдельного человека… В одну секунду умирает он десятилетиями… Бесконечно умирает в мгновение, когтями разрывают ему грудь и мозг, и страшно ему… Но боимся признаться себе и шепчем бессильно «не убий»… — Пресвитер осторожно глотнул воды. — Но, говоря это, сомневаюсь, и кажется мне, что грешу сам.

Шея пресвитера напряглась и вяло опустилась. Внизу, под самой ложей, Перль, Парис, Казус и Раджа ходили по кругу перед натянутой резинкой. Часто звонил колокол, с трудом заглушая шум ипподрома.

— Вот что… — Крейсс, улыбаясь, обернулся к пресвитеру. — Что же мы сидим? Ведь это и есть прообраз приза дружбы! Месье, господа, давайте сыграем, давайте доставим себе это удовольствие. Господин пресвитер? Лефевр, вызовите букмекера! Кронго, вы ведь дадите нам консультацию…

Лефевр незаметно проскользнул в дверь.

— Я сторонюсь азарта… — Пресвитер поставил бокал.

— Ну что вы, что вы, господин пресвитер… Никакого азарта. Просто сделаем ставки на эту скачку. Только на эту. Кронго, это ведь возможно?

Поль, прислушавшись, впустил посредника.

— Внимательно слушаю! — Посредник, смуглый, молодящийся европеец в полосатой рубахе, с набриолиненным пробором, привычно огляделся. Видно было, что букмекер старается скрыть, что определяет, с кем будет иметь дело. — Господа! Желаем сделать ставки? Прошу торопиться, скачка начинается… Правда, по секрету… — Посредник кашлянул, постучал пальцем по растрепанной программке. — Информатор побежал к судье, тот затянет несколько, возможно…

— Ну что ж… — Крейсс достал бумажник, повернулся к пресвитеру, посредник достал стопки билетов.

— Объясните нам, как идет игра… — Крейсс вынул из бумажника деньги.

— Фаворитов пока немного, Раджа и Перль… — Посредник легко наклонился, исправляя пометки в блокноте. — Господин директор, вы не помните меня? Я работал у вас старшим смены третьего яруса… Одно время ставили только на Раджу, на Перль совсем мало, жокей молод и никому не известен… Честно говоря, для нас это плохо, ставки разбалансированы… Правда, я догадывался, что где-то крупно ставят на Перль… Так и оказалось, перед самой скачкой началось сумасшествие, только и слышно — Перль, Перль… И, надо сказать, крупные… Сейчас Перль идет один к двадцати…

— А остальные? — Крейсс шевельнул бровями. — Господин пресвитер, решайтесь…

— Парис и Казус в полном забвении, как будто их не существует… Это и понятно… На моем этаже вообще не было ни одной ставки… Правда, сейчас уже не знаю, конъюнктура могла измениться.

— Сто долларов на Перль. — Крейсс улыбнулся. Лошади внизу по-прежнему ходили по кругу около натянутой резинки. Ипподром затих. Красно-алая Амалия, Мулонга в белом костюме, черный Зульфикар, оранжевый Заният.

— Господин пресвитер? — Крейсс спрятал бумажник. — Назовите свой номер.

— Право, не знаю… — Пресвитер закрыл глаза. Улыбнулся. — Ну, если уж… Брат Айзек, дайте сто долларов… Дайте, дайте… Если я выиграю, они пойдут в кассу общины… Дайте им…

Молодой человек в черном сюртуке встал, закрыл глаза, прошептал молитву. Протянул посреднику стодолларовую бумажку.

— На кого? — Посредник расправил блокнот, чуть приподнимая ручку. — Первый? Четвертый? Перль? Раджа? Может быть, все-таки первый? Советую… Он очень хорош.

— Вот на этот… желтый… — Пресвитер шевельнул пальцами. — Это какой номер, третий, кажется?

— Отец Джекоб, отец Джекоб. — Крейсс кашлянул. — Вы будете огорчены, право… Вы новичок, и получится…

— Нет, нет. — Пресвитер поднял руку. — Мне именно третий, да, да, третий, этот желтый, с беловатыми ногами… Будьте любезны… Да, его…

— Третий номер, Казус. — Посредник ловко разложил перетянутые черными резинками пачки билетов перед пресвитером. — Скачка начинается. Больше никто не желает?

— Я не имею права. — Кронго на секунду закрыл глаза. Ему показалось странным, что пресвитер так твердо и определенно поставил на Казуса. Ведь то, что Казус — наиболее вероятный победитель, не знал никто, это могло быть понятно только ему, Кронго. Откуда же эта уверенность? Божественное предвидение — вдруг мелькнула мысль. Кронго повторил про себя именно этими словами — божественное предвидение. Он вспомнил приходской католический интернат, белокурую настоятельницу…

— Пошел! — крикнул голос в громкоговорителе. — Отрывайтесь! Отрывайтесь!

Одиноко ударил гонг. Бешено замелькали копыта, проносясь мимо отлетевшей резинки. Над трибунами взорвался вздох. Перль вышла вперед. Амалия сидела неправильно, спина ее была слишком выгнута, а ноги слишком выпрямлены. Но тем не менее Перль опередила метров на двадцать остальную тройку. Вороная кобыла яростно работала такими же тонкими, как у Пейрака, ногами, алая рубашка Амалии вздулась. Кронго видел, что Заният, Зульфикар и Мулонга отчаянно подают лошадей, но просвет не сокращается. Кронго думал одновременно о том, что показал Пьеру на Казуса, и о том, что каждое слово пресвитера успокаивает и ободряет его. Это происходит само собой, не от смысла слов, а от того, как они сказаны. От тембра, интонации, шевеления линии губ.