Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Тут-то и совершил промашку мудрый Матвеев. Встал на Красном крыльце, держа за руку не Ивана, но Петра. Рядом с царевичем Иваном стал князь Черкасский.
— Вот он, его высочество Иван Алексеевич! — возгласил князь.
Стрельцы смутились. Бунтовщики при Алексее-то Михайловиче ноздри рвали, а шум-то пустой.
— Да так ли, Иван?! — крикнули люди Милославских.
— Аз — Иван Алексеевич! — закивал головою блаженный. — Аз — жив, здрав.
— Кто изводит тебя? — не сдавались заговорщики.
— Упаси Бог! — всплеснул руками блаженный. — Меня все любят. И я всех люблю.
Иван Алексеевич прослезился. Стрельцам стало совсем невмоготу — круглые дураки.
С крыльца сошли к бунтарям бояре: князь Михаил Алегукович Черкасский, князь Иван Андреевич Хованский, Пётр Васильевич Шереметев Большой, князь Василий Васильевич Голицын. Стали уговаривать стрельцов разойтись по дворам. Да только двое из четверых, Хованский с Голицыным, были с заговорщиками заодно. Люди Милославских снова закричали, пытаясь озлить притихшую толпу.
— Пусть Пётр отдаст венец Ивану! Царица Наталья, в монастырь ступай!
— Нарышкиных нам выдайте! Нарышкиных! — кричали неистовые. — Изменников под корень истребим!
Крики становились злее, и Артамон Сергеевич, оставя царя Петра, тоже сошёл к стрельцам.
— Неужто забыли, как я с вами ходил в Конотопской битве князя Трубецкого выручать? Не с вами ли, впрягшись в лямку, тянул пушки, брошенные воеводой Бутурлиным? Может, это не вы брали города в Рижском походе? А где я был тогда? За спинами вашими али всё-таки впереди? — озирался улыбчивый, добродушный. — Рожи-то все родные. Вся царская слава — ваш труд. Вру или не вру?
— Твоя правда, боярин! — отвечали стрельцы, опуская глаза.
— Вам ли бунтовать, стене государевой? Не иноземные полки — вы спасали царя в разинскую войну, в Медный бунт, в Соляной. Тишина царства — на ваших бердышах. Так ли?
— Так, боярин! Так! — отвечали стрельцы, веселея. — Ты уж заступись за нас перед Петром Алексеевичем, перед царицей Натальей Кирилловной.
— Заступлюсь. Царица наша милостива — золотое сердце.
Князь Хованский, ужасаясь стрелецкому успокоению, делал знаки своим — в копья Артамона! Но стрельцы помнили — Матвеев свой человек. Таких стрелецких голов, заботливых, как Артамон Сергеевич, нынче нету.
Весёлым вернулся боярин к царице.
— Спасибо тебе, благодетель! — У Натальи Кирилловны слёзы сверкали на глазах.
Бунтари мирные, тихие, кланялись великому государю и ей, царице-матери.
И тут со стороны сеней Грановитой палаты на Красное крыльцо попёрли стрельцы полка Кравкова, купленные царевной Софьей. Орали всё то же:
— Нарышкины изменщики! Дайте нам Ивана Кирилловича! Дайте нам Кириллу Полуэктовича!
В толпе опять пошло движение, и тогда к мятежникам поспешил патриарх Иоаким. Благословлял, просил:
— Да будет мир в сердцах ваших. На Господа уповах, како речёте души моей: превитай по горам, яко птица? Яко сё грешницы налякоша лук, уготоваша стрелы в туле, состреляти во мраце правыя сердцем.
— Не требуем совета твоего! — закричали патриарху озорники, все бывшие астраханцы. — Ты с людьми и говорить-то не умеешь, всё с Богом!
— Пришло время нам самим разобрать, кто нам надобен! — взъярились староверы. — Ты ступай кушать куры рафлёные со своими турками да с блядьми
патриархами восточными — с предателями благоверия.Аввакумовыми словесами ругались, не зная, что батька их стал пламенем, в Серафимовых крыльях пёрышком.
Замахивались на святейшего, говорить не дали. Патриарху пришлось отступить.
Князь Михаил Юрьевич Долгорукий, защищая святейшего, вспомнил наконец, что он начальник над стрелецкими полками, ногами затопал:
— Как вы смеете?! Вон из Кремля! Чтоб духу вашего здесь не было. Не то велю всех — на колы! Всю стену Кремлёвскую колами вашими утыкаю.
Стало тихо. И не как в грозу: сначала молния, а потом гром. Сначала рёв, а просверк бердышей уж потом. Стрельцы, прорвавшиеся со стороны сеней Грановитой палаты, расшвыряв стражу и бояр, кинулись к ненавистному князю Михаилу, схватили, раскачали, кинули с крыльца. Стрельцы, стоявшие внизу, в едином порыве подняли бердыши и приняли на копья глупого своего начальника.
— Любо! — Кровь дождём кропила толпу. — Любо! Любо!
— Матвеева! — Это был уже не крик — визг поросячий.
Стрельцы кинулись к Артамону Сергеевичу. Он отшатнулся, взял царя Петра за руку, но ручка-то была детская.
Боярина потащили, сшибли с ног. Князь Черкасский кинулся на Артамона Сергеевича сверху. Стрельцы драли князя, как волки. Летели лоскуты кафтана, шапка в одну сторону, сапог в другую.
«Господи, зачем Ты меня не оставил в Лухе? — успел подумать Артамон Сергеевич. — Господи! Защити Андрея».
Тело боярина пронзили две дюжины копий. Кровь хлестала, как хлещет вино из бурдюка.
— Любо! — слышал Артамон Сергеевич последнее в своей жизни. Стенька Разин склонился над ним, заслоняя белый свет, кровавый, огромный.
Артамона Сергеевича кололи копьями, секли саблями.
Наталья Кирилловна, видя смерть воспитателя своего, кинулась бежать, увлекая за собою Петра.
— В церковь! В церковь! — кричала она то ли самой себе, то ли сыну.
Стрельцы, как муравьи, облепили крыльцо, обгоняли царя и царицу, изрубили вставших в дверях стрелецких полковников Юреньева и Горюшкина.
Царица и Пётр забежали в церковь Воскресения на Сенях. Рядом с государыней оказался её брат Афанасий.
— Господи! Прячься!
Афанасий потерянно озирался:
— Куда?
К нему подскочил карла Хомяк, потянул за собой в алтарь, показал под престол:
— Полезай!
И уже в следующее мгновение в церковь ввалилась толпа стрельцов.
— Царица, куда братьев подевала?!
Стольник Фёдор Салтыков загородил великую государыню.
— Да это же Афанасий! — обрадовались убийцы.
— Это Салтыков! — завопил Хомяк. — Это Фёдор!
Но копья уже вонзились в несчастного.
— Салтыков? — Убийцы склонились над бездыханным.
Кто-то сказал:
— Надо отослать тело к батюшке его, прощения у него попросить. Боярин Пётр Михайлович добрый человек.
Тело подняли, понесли, но другие убийцы набросились на Хомяка. Загнали в угол, принялись покалывать копьями:
— Где Афанасий?
Хомяк терпел, но беднягу подняли, содрали сапоги и держали над горящими свечами. Карла взвыл — указал на престол.