Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

— Паша! Вставай. Завтрак принесли. И, знаешь, там по радио говорят, что переворот какой-то. Горбатого то ли сняли, то ли арестовали. Вообще, бредятина какая-то! Я связистов попросил, пущай трансляцию по всему кораблю включат. А то скучно в центральном. Хоть послушаем.

Я нехотя вылез из-под одеяла. Сон сном, а завтрак — святое дело.

— Мефодич, а наши с построения еще не вернулись?

Понедельник — день особенный. По утрам вся флотилия строится на плацу возле штаба и внимает наставлениям высокого начальства. Несколько тысяч человек в любую погоду получают дозу просто-таки жизненно необходимой информации, потом в течение часа весело занимаются шагистикой с пением любимых строевых песен, а затем разбегаются по кораблям на политзанятия. Так было во все времена. И сегодня тоже.

— Не вернулись. Рано еще. Часов в девять подгребут.

Встал. Умылся. Сварил кофе в каюте, взял чашку и пошел в кают-компанию. Вестовой подал завтрак. В углу дежурный связист мичман Земляев возился со стационарным радиоприемником.

— Чего, Коля, не хочет вещать?

Земляев отрицательно покачал головой.

— Не хочет, собака. Сейчас на один-пятый-бис отсек включу.

Приемник пошипел, поскрипел и вдруг заговорил ровно и без помех:

— Сегодня. Государственный Комитет… ради спасения страны. Янаев… сохранять спокойствие.

Слушали молча, тщательно пережевывая пищу. Дежурный по кораблю каплей Мирошкин, ковыряясь в тарелке, философски подметил:

— Ну, ребята, история говорит, что все политические катаклизмы во все времена сопровождались либо задержкой зарплаты военным, либо ее увеличением. Смотря кто к власти придет. Судя по тому, что слышим, — увеличат.

Я подошел к приемнику. Покрутил ручку. Настроил на другую волну. Кажется, «Радио России». Из динамика послышалось диаметрально противоположное.

— Диктатура! Позор… человечество… Избранник России Борис Ельцин. Они не пройдут. Массы народа. Белый дом. Остановить танки. Демократия победит!

Мирошкин, продолжая поиски съедобного в тарелке, невозмутимо произнес:

— А судя по этому, нас просто разгонят без выходного пособия. Жаль, мне до пенсии еще полтора года. Могу не успеть. Если нам еще и пенсии будут платить.

В кают-компанию ураганом ворвался кавторанг Вениаминыч, мой механик и очень нервный человек.

— Что, хохлы, прищурились?! Слышали? А что на плацу было! Начпо полчаса тараторил, что кончился разброд и шатание, хватит демократии, наигрались, мол. Приказал все портреты Горби убрать в течение часа. Ни хрена не пойму.

Закончил свою восторженную речь Вениаминыч уже несколько растерянно:

— Знаете, мужики, все корабли сегодня с обеда в боевое дежурство заступают. Вся флотилия. До одного. Никогда не видел. У всех якорный режим. Выезд из гарнизона запрещен. Экипажи на борту. Меня командир с построения отослал документацию готовить. А у нас ремонт. Ума не приложу, как так можно.

Вот это известие мне не понравилось. Послезавтра должна была прилететь жена с сыном, надо было ехать встречать ее в аэропорт. А механик продолжал:

— Командир сказал, что пойдет воевать с командующим. Светляков же, хитрая бестия, сидеть на корабле не хочет. А предлог есть — у нас межпоходовый. Не положено нам пока боевую вахту нести.

Мирошкин дожевал последний бутерброд и задал вопрос в никуда:

— Интересно, а мы все будем стоять в готовности к старту ракет по кому? Американцы теперь вроде братья навеки, других злодеев не видно. По кому ядреным боезапасом лупить собрались?

Вопрос повис в тишине. Мысль о том, куда полетят наши ракеты, никому и в голову не пришла.

— Мироха, хватит тень на плетень наводить. Сам понимаешь, они нас хотят на железо засунуть для собственного спокойствия. Мол, флот на посту и никуда не ввязывается. Да и кому оно надо, ввязываться.

Зашипел «Каштан»:

— Дежурному по кораблю срочно прибыть в центральный пост. На пирс прибыл экипаж.

Митрохин встал, поправил кобуру.

— А строевых-то не было. Рановато ребята вернулись.

Через пять минут корабль забурлил. Народ, взбудораженный новостями, бродил по отсекам и бурно обсуждал случившееся в далекой Москве. Офицеры сконцентрировались в кают-компании. Никто ничего не понимал, поэтому ругали всех: и Михаила Сергеевича с неразлучной Раисой, и Бориса-правдорубца, и деда Язова, ввязавшегося в такую авантюру. Перебирали весь диапазон радиоволн в поисках информации и мучили телевизор, перещелкивая программы. Правда, кроме «Лебединого озера» и невнятных репортажей с места событий, ничего не было. Видно, наши средства массовой информации не определились, кого же теперь любить и лелеять, и временно находились в тяжких раздумьях. Единственное, что рекомендовали все подряд, так это сохранять спокойствие. Это мы и сами умели.

В кают-компанию «аки лев рыкающий» ворвался неистовый каплей Ванюков. «Дитя гарнизонов» сдержанностью с детства не страдал и свое мнение привык выражать четко и прямо:

— Что, допрыгался, козел меченый?! Пропадай со своей Райкой!

Энергия, переполнявшая Ванюкова до краев, требовала выхода. Взгляд бешеного каплея упал на обязательный в общественных местах портрет генсека.

Палыч сорвал со стены изображение Горбачева и грохнул его об палубу.

— Доигрался со страной, подлюка пятнистая!

Ванюков прыгнул на портрет и начал ожесточенно его топтать. Обезьяноподобная фигура скачущего Палыча ничего, кроме смеха, вызвать не могла. Народ заржал во всю мочь. Палыч принял смех за одобрение своих действий и танец на портрете продолжил. Мне стало немного мерзковато. Но не от танцев на лице генсека, а от ощущения того, что из-за этих государственных смут моя семья может остаться сидеть в аэропорту на неопределенный срок. Захотелось кому-нибудь испортить настроение.

— Палыч, а знаешь, по радио говорят, Горбатого вернут. А орлыгэкачеписты — предатели Родины, и их будут судить. Ты поосторожнее.

Палыч прервал телодвижения. Оглянулся по сторонам. Но сочувствующих взглядов не нашел.

— Паша, брось чушь пороть. Козел он. Довел страну до ручки.

Я пожал плечами.

— Смотри, Палыч. Тебе еще служить.

И пошел в каюту досыпать. Палыч еще потоптался на месте, поднял портрет с палубы и со словами:

— Доска больно хорошая, в хозяйстве пригодится, — тоже убрался в каюту. Народ, насытившись политикой по уши, начал разбредаться кто куда. Одни — заниматься делами, другие — откровенным бездельем.

Командира не было до обеда. Вера в способности Светлакова договариваться с командованием была железной, вследствие чего к дежурству никто толком не готовился. Старпом и тот поперебирал журналы в центральном, раздал всем задания и убыл инспектировать подушку в каюту. После обеда Светлаков вышел на построение. Голос его звучал торжественно и громко:

— Товарищи подводники! Ситуация в стране напряженная. Сами понимаете, что никто ничего не понимает. Командование Военно-морским флотом, осознавая всю ответственность за ракетно-ядерный щит Родины в столь критический для нашей страны момент, приняло решение поставить на боевое дежурство все корабли, способные нести ядерное оружие. К сожалению, мы… в их число не попали. Нет, никто не сомневается в том, что наша матчасть способна обеспечить старт ракет в любой точке Мирового океана. Но в связи с нашим межпоходовым ремонтом перед нами ставится задача, быть готовыми уйти в море по окончании ремонта и выполнить наш долг! Нам приказано обеспечить нахождение на борту двух полных смен личного состава, то есть две трети экипажа. После роспуска строя командирам боевых частей — в центральный пост. Всем вниз!