Стопроцентная блондинка

– Нет, я хочу Атаманова, – уперто бубнил клиент…

М-да, Андрею следовало бы горячо благодарить Веронику. Многие его коллеги бедствовали, кто-то и вовсе ни разу не выставлялся, кто-то ночевал на вокзале. Страна буквально переполнена не только гениальными писателями, но и талантливыми художниками. А пробиться удалось единицам.

Атаманову удалось. Он стал известен, его работы разлетались в мгновение ока. И все это – благодаря Веронике Шум, его напористому дилеру, импресарио и пиар-агенту в одном лице…

Сегодня Атаманов, как всегда бесцеремонно, ввалился в ее кабинет в середине дня.

– Хэлло, – сказал он.

«Хоть бы раз тюльпанчик дохлый принес, – грустно подумала Вероника. – Просто так, из вежливости. Я бы оценила».

Но с таким же успехом можно было дожидаться на вершине Эвереста, когда тебя смоет приливом. Очевидно, чувство благодарности атрофировалось у Атаманова еще в детстве.

– Почему ты убрала «Бездну»? – с порога начал он качать права.

Полотно под названием «Бездна» пугало багровой пятнистостью, как жертва нейродермита. Но очевидно, считалось автором очень удачным. С момента возникновения идеи персональной выставки он носился с ней, как страус с яйцом, пытаясь приладить в центр экспозиции. Вероника сопротивлялась изо всех сил.

– Она выбивается из общей тональности.

– Так ты вообще решила ее не использовать? – обиженно спросил Андрей.

Вероника поняла: на кон поставлена их дружба. Партнерство.

– Ладно, повесим в Малом зале, – смирилась она. – Кстати, ищешь экономку? Я видела объявление в газете.

– Да. Уже нанял.

– Серьезно? Неужели ты позволил кому-то нарушить твое отшельничество?

– А что делать? Надоело жрать замороженные пельмени.

– Ну и как? Экономка? Устраивает тебя?

– Вполне. Теперь питаюсь, как в ресторане. И с болтовней не пристает.

– Сколько ей лет?

– Не знаю. Сто, наверное.

– ?!!

– Серьезно. Досталась мне косоглазая бабулька в валенках. Зато молчаливая и умелая.

– Рада за тебя, – усмехнулась Вероника.

О да! Атаманов взял Настю на работу. А что ему оставалось делать? Попав в мастерскую художника, заваленную кистями, мастихинами, бумагой, тюбиками с масляной краской, рулонами холста, подрамниками, кусками багета, брикетами акварели и баночками акрила, карандашами, пастельными грифелями, палитрами, мольбертами, флаконами с маслом и терпентином, девушка с безудержным восторгом принялась реагировать на каждое полотно, предъявляемое ей Атамановым. Она до глубины души потрясла живописца чуткостью восприятия. Она не сделала ни одного неправильного замечания, все ее суждения о его картинах словно шли от сердца самого художника. Нет, она не льстила. Просто смотрела на мир тем же взглядом, что и Атаманов.

– А это ваш Сент-Виктуар? – спросила Настя, разглядывая очередную картину. – Вы, как и Сезанн [7] , снова и снова возвращаетесь к одному и тому же образу? Это гора, что возвышается прямо за домом? Она явно примагничивает ваше внимание.

– Ты ориентируешься в живописи. Училась где-то?

– Просто люблю, – опустила глаза Настя. Она решила не признаваться в своем неоконченном образовании. – И рисовать умею. Не так шикарно, как вы конечно же.

– Хорошо, сдаюсь, – вымолвил в конце концов Андрей. – Ты принята. Но давай договоримся. Во-первых, я согласен слышать от тебя «ты». Во-вторых, постарайся быть как можно более незаметной. Да, с твоей внешностью это проблематично… – Атаманов не без вздоха задержался взглядом на некоторых выступающих частях Настиной фигуры, – а меня трудно назвать аскетом. Но обещай не отвлекать от работы.

7

Поль Сезанн неоднократно рисовал гору Сент-Виктуар, расположенную на юге Франции.

– Ты меня не увидишь! – поклялась Анастасия.

И вот уже целую неделю она жила в доме художника.

Начались трудовые будни. Настя готовила завтрак, обед и ужин. Она ездила в поселок и город за покупками и вскоре, не встречая противодействия со стороны босса, привела бунгало художника в соответствие с собственным вкусом. Все творения Атаманова, раньше беспорядочно громоздившиеся по углам, были расставлены, и развешаны, и представлены зрителю в наивыгоднейшем ракурсе.

– Хмм, надо же, – удивился художник, рассматривая коллаж, добытый Настей на чердаке и выставленный теперь в холле. – Мило, мило… Я и забыл про него…

Неэкономная экономка смоталась в город и привезла три коробки специальных светильников. Пока Атаманов отсутствовал, она, помучившись с дрелью и дюбелями, укрепила подсветку над каждым шедевром. Такое трепетно-уважительное обращение с его работами, несомненно, льстило художнику. Иногда он даже улыбался Насте…

Настя не вернулась в город, и ее жизнь засверкала чистыми красками, словно ворвавшимися в ее мир с палитры Атаманова.

Дом живописца – неожиданно разноцветный среди белых сугробов – сиял абрикосовым и лимонным. Небо удивляло бездонной синевой, сосны качали зелеными ветвями. По стволам сосен метались в вертикальном слаломе шустрые коричнево-розовые белки. Настя покупала для них кешью. Щедрость Атаманова позволила ей вернуться к прежней расточительности. Сначала она вообще-то принесла из магазина более дешевый фундук, но художник нашел и стрескал всю упаковку, заявив, что это его любимые орехи. Пришлось перевести белочек на кешью.

Анастасия вспоминала слова и взгляды Андрея, сопутствующие моменту ее вступления в должность. Художник откровенно обрисовал ситуацию. Он не аскет. Означает ли это, что, оставаясь здесь, в лесу, Настя будет балансировать на острие ножа? И в любой момент из-за угла на нее может наброситься мальчуган, не сдержавший естественных порывов? Наверное, именно это и имел в виду Атаманов. Но покажите хоть одну девушку, которую испугает подобная перспектива, если опасность исходит от богатого, успешного мужчины, к тому же молодого и привлекательного.

Бывший гражданский муж был выслан в сознании Анастасии за сто первый километр и маячил там неясной, полузабытой химерой. Платонов прочно вошел в анналы истории, стал частью прошлого. И все благодаря Настиной встрече с Андреем Атамановым.

За неделю сотрудничества она уже изучила некоторые его повадки. Он любил мясо, фундук, «лендровер», сосредоточенную тишину и собственноручно производимый шум. Насте шуметь не позволялось. Стоило случайно громыхнуть кастрюлей, как со второго этажа раздавался негодующий вопль.

Иногда по вечерам художник обессиленно падал на диван, но дольше трех минут пролежать не мог. Мешали темперамент и увлеченность. Горизонтальная неподвижность была противна натуре Атаманова. Его влекло к мольберту, он целые ночи возился в мастерской, он рисовал практически круглосуточно.

А когда не рисовал – лупил боксерскую грушу, обливаясь потом и хрипло выдыхая воздух.

Если честно, Настя полагала, что творческие натуры более склонны к созерцанию и медитированию. На Атаманова правило не распространялось. У него, похоже, в одном месте был пламенный мотор (но не там, где сердце).

Интерьерный простор позволял им редко видеться. Разве не об этом мечтал Атаманов, приглашая экономку? После того как Настя разгребла завалы и вычистила все углы, она обнаружила в своем графике огромные пустоты. И заполнила их прогулками по лесу.

Она пыталась сосредоточиться, чтобы, по совету подруги, наконец-то начать жить осмысленно. Настя уже сделала для себя некоторые выводы.

Во-первых, необходимо обзавестись профессией. Недели скитаний по собеседованиям утвердили ее в следующей мысли: в современном мире ценятся только молодые высококлассные специалисты, наделенные крепким здоровьем. Остальные индивидуумы обречены на вымирание. Во-вторых… И тут Настя – о боже! – вдруг поняла одну вещь. Фортуна фактически вернула ее в прежнее состояние. Она опять при мужчине, и этот мужчина нуждается в ее заботе. Он дает ей деньги, а она кормит его отбивными. Именно этим и занималась Настя последние пять лет.