Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

На экране телевизора выстроились молоденькие девушки в купальниках и на высоких каблуках, а Мэтт Монро пел одну из своих самых известных песен, «Thank Heaven for Little Girls».

Рэй с матерью уселись на диване, а Робби распластался между ними на полу. Все пили разбавленный апельсиновый ликер, кроме отца, — у его ног стоял запотевший стакан домашнего пива.

— Ну и как можно сравнивать какую-то дешевку из Бонго-Бонго с девчонкой из Англии? — возмущенно вопрошал он. — Разве это справедливо? Они же там чернокожие. У них другие стандарты красоты.

Рэй закатил глаза. Вечно одно и то же, без конца и края. А кто-то еще говорит, что поездки по миру расширяют кругозор. Они явно не знакомы с его отцом.

— Я мог бы жениться на чернокожей женщине, — пробубнил Рэй ртом, набитым хлебом и клубничным джемом от «Робертсон», тем самым, на этикетке которого красовалась улыбающаяся черномазая кукла с выпученными глазами. — Твои внуки могли бы быть мулатами. Тебе это в голову не приходит, пап?

Его отец помрачнел.

— А каково самим детям? Полукровки? Метисы? Ты когда-нибудь об этом задумывался? Они ведь не принадлежат ни к одной социальной группе. Каково это, по-твоему?

— Если бы все смешались, тогда и не было бы больше расизма, — сказал Рэй. — Потому что тогда все были бы одинаковыми. У нас есть еще черная смородина, мам?

Это было одной из излюбленных тем его споров с отцом. Наряду с громкостью и качеством музыки, длиной волос и Джоном Ленноном. Казалось, в последнее время они спорили о чем ни попадя. Хорошо бы познакомиться с какой-нибудь чернокожей женщиной, жениться на ней и доказать отцу, что все люди — братья!

— Птицы одного полета. — Отец ткнул ножом в сторону Рэя. — Не замечаете малиновку, летающую вместе с воронами!

— Ты ворон, пап? Или малиновка?

— Она красивая, — вдруг вставила мать. — Мисс Корея. А тебе какая нравится, Робби?

— Мне вообще ни одна не нравится! — Робби густо покраснел.

Рэй засмеялся. Он-то знал, что его брату нравятся все без исключения. Он-то слышал, как Робби ерзал под одеялом, когда думал, что Рэй спит.

— Енох прав, — заявил отец. — Отправить их всех обратно! — А что, если они отсюда родом? — поинтересовался Рэй, запихнув в рот последний кусок хлеба с джемом. — Куда их тогда отправлять, а, пап?

Его отец продолжал рассуждать о птицах одного полета и диких зверях, а Рэй встал, отнес тарелку на кухню и поднялся в свою комнату. Он знал, что ему нужно. Рэй включил музыку на максимально допустимую в этом доме громкость — 5,15.

Затем пересчитал деньги, убедившись в том, что на метро хватит, и вспомнил слова Скипа Джонса. Тот однажды сказал ему, что, когда принимаешь героин, все проблемы отступают на второй план. Именно такое чувство испытывал Рэй, когда слушал музыку. Мир отступал.

Но с нижнего этажа донесся омерзительный запах домашнего пива — сваренного из горького хмеля, жидкого солодового экстракта и сиропа. Отвратительное месиво целыми неделями бродило в огромных металлических кадках. Его вонь вызывала у Рэя рвотный позыв. Это было одним из минусов жизни с родителями.

Пол Рэя навеки останется потолком его отца.

Стоя у одного из герметично запечатанных окон редакции, Леон наблюдал за закатом солнца и толпами людей, покидающих здание и спешащих к станции «Ватерлоо», домой.

Когда Леон удостоверился в том, что большинство людей ушли, он завернул в туалетную комнату и подошел к зеркалу над раковиной. Выждал, пока мимо проковыляет уборщица с ведром, а затем медленно снял шляпу. У него были густые жесткие волосы, они напоминали ему проволочную мочалку, с помощью которой оттирают сковородки. Но самым поразительным был их цвет. Несколько часов назад Леон выкрасил волосы в ярко-оранжевый. «Золотая осень» — так было написано на этикетке флакона.

Леон взглянул в зеркало, и его передернуло, словно ему неожиданно отвесили пощечину. Он поспешно надел шляпу, схватился за поля обеими руками и надвинул ее глубже на уши. Катастрофа.

Леон ненавидел свои волосы. И они отвечали ему тем же.

В одной из песен Рода Стюарта… Помнится, в то время Леону было пятнадцать, а Род еще дружил с Джоном Пилом [7] и разыгрывал из себя героя рабочего класса — гонял футбольный мяч и выглядел так, словно только что с газона. Это было еще до того, как Род начал питать слабость к соломенным шляпам, блейзерам и дорогим блондинкам, и все сделали вид, что никогда его и не любили.

В одной из его песен — кажется, в альбоме «Every Picture Tells a Story» — было двустишие, рифмующее «зеркало» и «пугало». Леону всегда казалось, что эта песня была написана именно про него.

7

Британский радиоведущий (радио Би-би-си) и диск-жокей: известен как один из самых авторитетных экспертов в области современной музыки.

Он знал, что пора было начинать борьбу. Равновесие поколебалось, фашисты набирали силу. Это были не вечно пьяные фанатики, не пустословы, а настоящие антисемиты, убийцы пакистанцев, фашисты. Они выходили на улицы города, день ото дня становились смелее, их число росло — вирус ненависти распространялся воздушно-капельным путем. Леон видел их лица в Левишэме, слышал их нацистские салюты, знал, что скрывалось внутри у этих сторонников репатриации, у этих будущих строителей новых крематориев.

В этом не было ничего забавного. С этим нужно было что-то делать.

Так какого черта, спрашивал себя Леон, его беспокоят какие-то волосы? На баррикадах прическа — не главное.

Он закинул за плечи сумку, в которой носил пластинки. В ней также лежало последнее издание брошюры «Красная мгла». Нельзя оставлять в офисе такую ценную вещь, подумал Леон. Украдут еще.

Эта брошюра — на кое-как сшитых ксерокопированных страницах которой смешались вопросы радикально настроенной политики, новых музыкальных течений и юмористические картинки — полтора года назад помогла Леону получить работу в «Газете». Брошюра напомнила старшим о бурных днях их молодости. Но как Леон ни пытался продать брошюру сотрудникам редакции, как ни пытался внушить им, что лучше больше писать о политике и меньше — о шоу-бизнесе, они лишь вздыхали и закатывали глаза.

— Мы — музыкальная газета, старик, — говорили ему. А разве музыку можно было отделить от того, что происходило на улицах города? Разве музыка не являлась частью реального мира?

Леон считал, что новое музыкальное течение может стать движущей силой перемен в обществе. В сердцах еще горит огонь. Нужно внушать аудитории радикальные взгляды. А музыканты должны быть образованными людьми. По существу, менять надо все!

Многие из новых групп просто не понимали этого. Они мечтали о прежних ценностях — сексе без границ, кокаине без примесей и заплыве в бассейн на «роллс-ройсе». Они полагали, что антинацизм — это просто модное словечко, и вворачивали его при каждом удобном случае в своих интервью. Очередное позерство, бессодержательный жест, подобный тому, как Мик Джаггер в шестидесятые нетвердой походкой вышел на Гросвенор-сквер с целью положить конец войне во Вьетнаме.