Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)

Когда Колчанов достиг кормы, здесь тоже все было взбаламучено. Он угодил ногой на скользкую спину сома и инстинктивно ринулся было кверху, но потом овладел собой, опустился на дно халки и, ползая на четвереньках, на ощупь — вокруг стояли настоящие потемки — принялся баламутить воду палкой.

То и дело он чувствовал, как рядом взыгрывала вода, — сомы никак не хотели покидать своего убежища. Владик, Щурка и Гоша уже трижды выныривали, чтобы запастись воздухом, и вновь скрывались под водой, не выпуская из рук веревок, а Колчанов в своем акваланге все ползал внутри халки, стараясь как можно больше взмутить воду и этим заставить сомов покинуть их убежище. Велико же было его удивление, когда он, перевалив через борт, обнаружил, что сомы не ушли далеко от халки, а прячутся под ее бортами с внешней стороны. Ему пришлось подняться на поверхность, дождаться, когда вынырнут все ребята, и сообщить им об этом. Только после того как ныряльщики тщательно обшарили всю халку с внешней стороны и взбаламутили там песок и ил, сомов удалось наконец выдворить. Когда все поднялись наверх, то увидели, что муть поднялась до самой поверхности, балберы повсюду плясали и трепетали, будто живые, а иные и вовсе потонули.

Поднять сеть в кунгас, казалось, было самым простым делом. Но не тут-то было! Битый час бригада боролась с могучей силой, удерживающей сеть под водой. Сом — одна из самых сильных рыб. Изгибаясь, он как бы упирается о воду, и вытащить тогда даже одну рыбину — дело нелегкое. А тут их были десятки, и притом настоящих великанов, размером до полутора-двух метров. Когда последний конец сети с тремя сбившимися вместе большими сомами был поднят в кунгас, он был загружен до предела. Иззелена-черные скользкие рыбы копошились, не в силах выпутаться из прочной капроновой сети. Никто, даже Колчанов и Абросимов, не видели еще такого количества сомов.

Пристав к берегу и выгрузив сеть вместе с запутавшейся в ней рыбой, бригада затратила остаток дня на то, чтобы выбрать рыбу из сети. Когда взвесили последнего сома и Петр Григорьевич подсчитал общий вес, оказалось, что улов составил почти тонну.

— Да-а, — раздумчиво говорил Вальгаев Колчанову, когда рыба была помещена в ледник, — а я-то думал, откровенно скажу тебе, что эти маски и ласты — детская забава. Если так дело пойдет и впредь, то у этой «забавы» — большое рыбацкое будущее. Так же можно, например, выявлять и облавливать скопление такого рыбного мусора, как косатка и горчак!

— Ты как в воду глядел, Матвей, — шутливо ответил Колчанов. — Мы так и делаем в пределах озера Чогор и прилегающих к нему проток. За лето выловлено тонн пять сорной рыбы.

— Умная штука, — размышлял вслух Вальгаев.

21. Последнее испытание

В двадцатых числах августа работа московской экспедиции подходила к концу. Весь состав экспедиции совместно с бригадой-школой молодых рыбаков-рыбоводов занимался теперь промыслом и сборами на озере Чогор и в его окрестностях. Студенты и молодые рыбоводы так сдружились, что находились вместе не только дни, но и вечера — они стали как бы единым коллективом: выпускали вместе сатирическую газету «Амурский ерш», проводили соревнования по подводному спорту, плаванию, ватерполо, устраивали концерты. Неизменным их судьей и заводилой был Петр Григорьевич.

Однажды он пришел в лабораторию, шепнул Колчанову:

— Дело к вам есть, Алексей Петрович, — и знаком показал на дверь.

Они зашли в комнату Колчанова.

— Неудобно при Надежде Михайловне, — сказал Абросимов в комнате. — Вот, почитайте…

Он протянул Колчанову два исписанных листка бумаги.

— Что такое? — Колчанов присел к столу и стал читать:

— «Хирономида и Букашка (басня).

Послала мать Букашку на берег реки и наказала принести чего-нибудь поесть. Бежит Букашка, песенку напевает. И вдруг видит — Хирономида сидит в лужице. Сидит и прихорашивается: то прическу поправит, то шляпку примерит, то платьице прикинет и так и этак, а то начнет подмазывать брови и наставлять ресницы.

Никогда еще не видела Букашка хирономид. Остановилась и смотрит на незнакомку, как баран на новые ворота. Потом говорит: „Ах, какая ты нарядная да разнарядная, модная-премодная, чисто царевна-лебедь. Ты, наверное, из самой столицы пожаловала к нам сюда?“ — „Да, я из столицы приехала к вам, чтобы научить вас, темных, уму-разуму. А что тебе надобно от меня?“ — спрашивает Хирономида.

„Хочу моды твои перенять, чтобы быть похожей на тебя“, — отвечает Букашка. „Ну что ж, перенимай, — говорит Хирономида, — только за это ты будешь прислуживать мне — стирать белье, мыть за мной посуду, таскать мою сумочку, когда я пойду на рынок…“».

Басня была длинная, а вывод укладывался в две строчки:

Мораль сей басни — дать урок, Кому-нибудь пойдет он впрок.

Закончив чтение, Колчанов усмехнулся, взъерошил смоляную шевелюру:

— Да-а… Кто писал?

— Как члену редколлегии скажу — Драпков и один из студентов.

— Что ж, придется печатать, — вздохнул Колчанов. — Басня правильная. Только… Э-э, да все равно, экспедиция подходит к концу, на работе Надежды Михайловны теперь не скажется…

На душе у Колчанова еще долго было нехорошо. Он подозревал, что инициатива сочинения басни исходит от Хлудкова. После объяснения Пронина больше ни слова не говорила Колчанову о Хлудкове. Но он сам видел, что отношения их испорчены, об этом можно было судить хотя бы по тому, что по возвращении «Кристалла» на Чогор Пронина попросила разрешения жить в доме биологического пункта. Ей отвели там маленькую комнатку, которую до того занимал Абросимов. Пронина поселила у себя и Верку Лобзякову, пользовалась ее услугами, из чего, собственно, и родилась теперь басня.

Что же касается отношений между самим Колчановым и Прониной, то они по-прежнему оставались невыясненными. У него попросту не хватало времени поговорить с ней по душам. За эти три беспокойных и напряженных летних месяца он смог хорошо ее узнать. Много было всяких наслоений на те первые светлые чувства, которые некогда захватили его всего. И все же ему ясно было, что все сказанное Хлудковым о Прониной за бутылкой коньяку было не чем иным, как наговором ревнивца. Время показало, что Пронина не так уж и домогается его внимания.

Теперь Колчанову было жаль ее — басня очень обнаженно адресовалась ей. Он даже подумал, не поговорить ли с ней, как-то подготовить ее.

Под вечер на стане появился Филимоныч на своей легонькой лодочке. Высокий, благообразный, он прошел к Колчанову в лабораторию, очень чинно поздоровался со всеми, неторопливо присел на предложенный табурет.

— Ну вот, Петрович, — сказал он, — тут, паря, такое дело. Тот городской хорек опять появился. Лодка, по всем видам, его. По ночам с напарником плавает с сеткой вдоль косы. Думаю, осетров и калужат промышляет, холера. А вот где прячется — никак не могу проследить. Вроде бы где-то пониже, должно в Потайной протоке. Ты бы выставил пост да припугнул его. А не то — гукнуть в рыбинспекцию.

— А мы теперь сами рыбинспекторы, Филимоныч, — весело сказал Колчанов. — Спасибо, что сообщил. Это он не иначе как приехал разведать обстановку к осеннему ходу кеты, а попутно и похищничать. Не-ет, упускать его на этот раз нельзя!

Проводив Филимоныча, Колчанов пригласил к себе Владика, Шурку Толпыгу и Гошу Драпкова. Все они имели удостоверения общественных инспекторов рыбоохраны.

— Дело есть, друзья. Кто трусит — сразу заявляй.

И он рассказал о браконьерах на Шаман-косе. Все трое с энтузиазмом изъявили готовность ехать ловить браконьеров.