Стоянка человека
Шрифт:
«А плов с белым хлебом вы нам будете пароходом подвозить, что ли?»
«Никакого плова с белым хлебом, – говорят турки, – мы вам не будем подвозить. Пашите землю, разводите себе коз и живите…»
«Да мы что, сюда пахать приехали?! – рассердились наши. – Пахать мы и у себя могли. У нас и земля лучше, и вода родниковая…»
«Придется пахать», – отвечают турки.
«А что же нам говорили, что в Турции сахар из земли роют, как соль, и хлебные деревья растут?» – не унимаются наши.
«Нет, – говорят турки, – в Турции сахар в земле не водится, потому что, если бы сахар
«Да что султану от этого, хуже, что ли?» – удивляются наши.
«Конечно, хуже, – отвечают турки, – если землю прокопать насквозь, она будет дырявая, как сыр, изъеденный крысами, а кому интересно управлять дырявой страной?»
«Ничего тут страшного нет, – отвечают наши, – дырку можно огородить и объезжать».
«Не в этом дело, – говорят турки, – дырку, конечно, огородить можно, но другие султаны и даже русский царь будут смеяться над нашим султаном, что он управляет дырявой страной, а это для него большая обида».
«Выходит, у вас и хлебные деревья не растут?» – догадываются наши.
«Хлебные деревья тоже не растут, – отвечают турки, – зато у нас растут инжировые деревья».
«Да вы что, турки, с ума посходили! – кричат наши. – Что вы нам голову мутите своими сахарными дырками да инжировыми деревьями?! Да абхазец из-за какого-то инжира не то что море переплывать, со двора не выйдет, потому что у каждого инжир растет во дворе».
«Ну, – говорят турки, – если вы такие гордые и у вас свой инжир, чего вы сюда приехали?»
«Да нам говорили, – объясняют ваши, – что в Турции сахар прямо из земли роют, как соль, и хлебные деревья растут. Вот мы и решили -прокормимся, раз деревья хлебоносные и сахар каждый себе может накопать. Да мы и мусульманство, по правде сказать, из-за этого приняли. Нас царь предлагал охристьянить, да мы отказались. Смотрите, турки, мы еще к царю можем податься», – припугивают наши.
«Так чего же вы раньше не подались?» – удивляются турки.
«Оттого не подались, – отвечают наши, – что у царя Сибирь слишком далеко раскинулась и холодная слишком. А мы, абхазцы, любим, когда тепло, а когда холодно, мы не любим».
«Да вам-то что, что Сибирь далеко раскинулась?» – удивляются турки.
«А то, что, – отвечают наши, – у нас обычай такой – арестованных родственников навещать, передачи им передавать, чтобы они духом не падали. А в Сибирь и на хорошей лошади за месяц не доедешь. Так что сколько ни вези передач, сам по дороге слопаешь. Мы и прошение писали через нашего писаря, чтобы для абхазцев Сибирь устроили в Абхазии. Мы даже котловину себе выбрали хорошую, безвыходную. И стражникам удобно – бежать некуда. И нам хорошо -подъехал на лошади и катай себе вниз что вяленое мясо, что сыр, что чурек».
«Ну и что вам царь ответил?» – удивляются турки.
«В том-то и дело, что не ответил, – говорят наши, – то ли писарю мало дали за прошение, то ли царь не захотел Сибирь передвигать…»
Тут турки стали между собой переговариваться, а потом один из них спрашивает:
«Скажите нам, только честно. Правда, что русские снег едят?»
«Спьяну, может быть, – отвечают наши честно, –
а так – нет».«Ну, тогда селитесь, разводите коз и больше нас не заговаривайте», -решают турки.
«Если вы нас здесь поселите, – все-таки приторговываются наши, – мы, пожалуй, сбросим мусульманство, нам оно ни к чему…»
«Ну и сбрасывайте, – обижаются турки, – мы и без вас обойдемся».
«А тогда почему на пароходе нас кормили белым хлебом да пловом?
– допытываются наши. – Нам очень понравилась такая пища…»
«Это была политика», – отвечают турки.
«Так куда ж она делась, если была? – удивляются наши. – Пусть она еще побудет».
«Теперь ее нет, – отвечают турки. – Раз вы приехали, кончилась политика…»
Но наши не поверили, что кончилась политика, они решили, что турецкие писаря припрятали ее для себя.
«Если так, мы будем жаловаться султану», – пригрозили наши.
«Что вы! – закричали турки. – В Турции жаловаться нельзя, в Турции за это убивают».
«Ну тогда, – говорят наши, – мы будем воровать, нам ничего не остается…»
«Что вы! – совсем испугались турки. – В Турции воровать тоже нельзя».
«Ну, если в Турции ничего нельзя, – отвечают наши, – везите нас обратно, только чтобы по дороге кормили пловом и белым хлебом, а про инжир даже не заикайтесь, потому что мы его все равно в море побросаем».
Но турки нас обратно не повезли, а сами наши дорогу найти не могли, потому что море следов не оставляет. Тут приуныли наши и стали расселяться по всей Турции, а кто и дальше пошел – в Арабистан, а многие в турецкую полицию служить пошли. И хорошо служили, потому что нашим приятно было над турками власть держать, хотя бы через полицию. А я через год так затосковал по нашим местам, что нанялся на фелюгу к одному бандиту, и он меня привез в Батум, а оттуда я пешком дошел до нашего села.
Дедушка замолкает и, глядя куда-то далеко-далеко, что-то напевает, а у меня перед глазами проносятся странные видения дедушкиного рассказа…
– Вот так, – говорит дедушка и, взяв в руки чувяк, разминает его перед тем, как надеть на ногу, – обманывать обманывали, а насильно из нашего села не угоняли…
Я смотрю на крупные ступни дедушкиных ног, на их какое-то особое, отчетливое строение. На каждой ноге следующий за большим палец крупнее большого и как бы налезает на него. Я знаю, что такие ступни никогда не бывают у городских людей, только почему-то у деревенских. Гораздо позже точно такие же ноги я замечал на старинных картинах с библейским сюжетом -крестьянские ноги апостолов и пророков.
Надев чувяки, дедушка легко встает и раскладывает прутья в две кучи -одну, совсем маленькую, для меня и огромную для себя.
– Дедушка, я больше донесу, – говорю я, – давай еще…
– Хватит, – бормочет дед и, обломав гибкую вершину орехового прута, скручивает ее, перебирая сильными пальцами, как будто веревку сучит. Размочалив ее как следует в руках, он просовывает ее под свои прутья, стягивает узел, ногой прижимает к земле всю вязанку, снова стягивает освободившийся узел и замысловато просовывает концы в самую гущу прутьев, так, чтобы они не выскочили.