Страдания графа Моргена

Неожиданно скрипнул засов, заскрежетали петли. В комнату ступил граф Мортен собственной персоной. Он был таким же бледным, как растянутое на станке полотно.

– Приветствую тебя, мэтр, - сказал он.

– Господин...
– Художник согнулся в глубоком поклоне. Настолько глубоком, насколько позволяли ревматические суставы.

Мортен подошел к окну, однако предварительно плотно окутался пурпурной пелериной. Темные тучи за прорезью окна быстро бежали по небу, словно куда-то спешили.

– Надеюсь, тебе не наскучило мое гостеприимство, мэтр?
– Граф не отрывал глаз от затянутого тучами неба. Он подумал, что люди подобны тучам. Их тоже неустанно гонит какой-то ветер предназначения.

– Как может наскучить то, чего нет? Я сижу в этой затхлой, влажной норе много дней и...

– Действительно, здесь влажно, - буркнул граф. Он оторвал глаза от туч и взглянул на стены, покрытые толстым слоем плесени. Потом пожал плечами; Климат такой.

– Я знаю свои права, господин...

– Necessitas non habet legem, мэтр. У необходимости нет закона.

В тот день граф был неразговорчив, и это неизвестно почему сильно обеспокоило художника.

– А знаешь ли ты, мэтр, что в действительности отличает человека от обычной скотины?

– Разум?
– рискнул художник.

– Нет. Способность получать удовольствие от собственного страдания. От чужого, впрочем, тоже.

– Из этого следует, что я не человек.

– Это твое мнение, мэтр.

– Зачем ты все это мне говоришь, граф?

– Узнаешь. Узнаешь уже сегодня ночью.

– Я - уважаемый художник, господин! Я написал портрет супруги князя...

– И его любовницы, знаю. С той поры князь воспылал странной любовью к изящному. Ну и стал покровителем и меценатом твоего искусства. Однако не обольщайся, мэтр, думая, будто Сорм сделает что-либо, чтобы вытащить тебя из Кальтерна. Ты не настолько значительная персона, чтобы князь рискнул торговаться с таким сильным соседом, как я. Очень грустно знать, сколь часто любовь к искусству проигрывает выгоде.

– Я бы не был столь уверен...

– Замолчи. У моего терпения есть свои границы, как и у всего на этом свете. А кажется, группа юных недоумков проталкивает идею мира без границ... Глупцы. Однако, возвращаясь к тебе... мне наскучили твои дерзости. Не забывай - твоя жизнь и смерть в моих руках, хоть ты и не считаешь это для себя честью.

– Но чего ты, собственно, хочешь, господин? Что я должен для тебя написать?

– Уж конечно, не портрет моей любовницы. До чего же скучны бывают бездельничающие художники...

– Что должно произойти этой ночью, господин?
– спросил художник.

Граф вышел, ничего не ответив.

Храбрость не была сильной стороной художника. Он был человеком простым, и если б не головокружительное стечение обстоятельств, быть может, до конца дней своих подковывал бы лошадей, как его отец и дед. Однако сложилось так, что отец художника был убежден в том, что его сын - ублюдок. И это никак не способствовало расцвету родительско- сыновней любви. В результате интересы будущего художника свернули на совершенно другие пути, максимально, разумеется, далекие от кузнечно- подковывательной колеи. Искусство - это чистая случайность.

4

Подвалы были густо напоены влагой, но на сей раз художник заботился не о своих суставах. Скорее уж опасался за голову, так как этот орган имеет в жизни гораздо большее значение.

Факел давал мало света, и художник, прикованный к стене цепями, тяжкими, как укоры совести, даже не видел лица своего истязателя. Свистнул бич, заканчивающийся свинцовым шариком, и узник почувствовал пронизывающую боль.

– Не забудь присыпать ему раны солью.
– Голос графа Мортена шел откуда-то из тьмы.

После первого часа художник перестал ощущать боль. Он перестал вообще что-либо ощущать. Ему казалось, что душа покинула его тело и повисла над ним, словно в задумчивости, полной мягкой иронии. Ибо, что есть тело? Так, ничего не стоящая оболочка, "ящик". Правда, ведь существовал еще и ящик Пандоры...

Душа художника запросто проникла сквозь толстые стены замка Кальтерн и порхнула на свободу, к вересковью.

"Значит, я умер", - с удивительным безразличием подумал художник, учитывая последний факт.

Но он не умер. Ведро ледяной воды вернуло его к жизни. Он обрел сознание без всякой радости.

– Ты хотел умереть, маляр, - говорил граф. Его голос, казалось, доходил до художника из дальнего далека.
– Не забывай: не только ты мастер своего дела.

Палач взялся за прижигание.

– Не-ет!
– крикнул художник. Его голос перешел в стон.

В воздухе разлился неприятный запах паленого мяса.

– Мой палач - гений, - как ни в чем не бывало продолжал Мортен.
– Его искусство оценил даже некий инквизитор, гостивший у меня, а он не был профаном, поверь. Я готовил своего палача к его сложному ремеслу с детства. Он с младых ногтей подвергался самым изысканнейшим истязаниям, чтобы ознакомиться с будущей профессией, так сказать, изнутри. Поэтому его тело так деформировано... Юные кости очень легко растягиваются... Но зато его руки нежнее лепестков горных фиалок.

– Ааааххх!!!

Теперь художника растягивали.

– Ты сетовал на ревматизм, маляр. Говорят, растягивание прекрасно влияет на такого рода недомогания.

Художнику казалось, что еще чуть-чуть - и его конечности оторвутся от тела.

Но палач, как всегда, знал лучше. Он приводил свою машину в движение с тонкостью виртуоза, исполняющего необычную мелодию на доведенном до совершенства инструменте.

– Оооохх!

Мелодия была воистину необычной.

– Вероятно, ты пытаешься понять, мэтр, зачем я, собственно, держу тебя здесь и истязаю. Не думай, что ты первый из моих гостей, с которыми произошло подобное, но в данном случае я хочу, чтобы ты нарисовал для меня дело моей жизни...

Художник не думал ни о чем. У него не было ни сил, ни даже воли, чтобы выслушивать графа. Он любой ценой пытался потерять сознание. И не мог.

Искусство палача превратило механизм для растягивания в дыбу. Истязатель начал готовить тиски.

– Пощади ему пальцы. Они ему будут нужны, - распорядился Морген.

Палач застыл в неподвижности. Спустя минуту отложил тиски.

– Это будет нечто совершенно особое, неповторимое. Такого заказа ты еще не получал...

Тело художника истекало потом, кровью и мочой.