Страдания ката

– Не творил я хулы! – завизжал мужик, дергаясь всем телом от жгучих ударов кнута. – Наговор это!

– Подожди, – сделал Чернышеву знак остановиться генерал. – Подожди. Не творил, говоришь? А ну-ка Суков зачитай-ка бумагу.

Сеня бросил перо в чернильницу, суетливо зашарил по столу, нашел свиток, потом встал и стал монотонно читать во весь голос.

– От дворового человека графа Бестужева Ивана Акимова донос вышел, о том, что Савка Копеев, находясь в отпуску, в избе своей поносил всяческими непотребными словами его императорское величество с царицею вместе, а жена Копеева, Анисья подтвердить это может.

– Ну и что ты на это скажешь любезный? – вновь почти ласково обратился к скулящему каптенармусу Андрей Иванович. – Что же это, по-твоему, наговор на тебя что ли?

– Наговор это, наговор, – захрипел Копеев. – Это Ванька Акимов всё придумал, он давно вокруг моей Анисьи ходит, будто петух вокруг курочки. Вот и сговорились они. Видит бог, что сговорились. Погубить они меня хотят.

– Да что же ты бормочешь, идол эдакий! – выскочила вдруг из темного угла рассерженная женщина. – Как же у тебя язык на такое повернулся? Не ты ли кричал, что Государь наш Петр Алексеевич вино ковшами пьет и жену свою по голове кулаком бьет, как ты меня третьего дня бивал? Не ты ли?

– Уберите бабу! – рявкнул Ушаков и стоявший рядом солдат резво оттащил ругающуюся женщину обратно в темный угол.

Генерал вновь обошел вокруг дыбы, выхватил из ножен шпагу и, приподняв её острием, подбородок каптенармуса промолвил на этот раз весьма сурово.

– Опять отпираться будешь, сучий потрох? Опять будешь говорить, что невиновен? А ну Чернышев, чего спишь?

Вновь засвистел кнут над уже окровавленной рубахой подследственного. Засвистел, рассекая хилую плоть несчастного болтуна.

– Наговор это! – орал благим матом Копеев. – Сговорились они! Анисья с Ванькой давно шашни крутят! Как я в поход с полком, а он к ней под подол, и сговорились потому! А я за Государя нашего жизнь готов положить! Раненый я был за него в боях и всегда верой и правдой служил. Мне в Ливонии ногу в двух местах прострелили! Наговор это! Наговор! Пощадите меня братцы! За раны мои глубокие пощадите!

На этот раз Еремей бил мужика до тех пор, пока тот, впав в беспамятство, не замолчал. Потом на Копеева было вылито три ведра холодной воды, и Ушаков опять же ласково спросил страдальца, в чуть приоткрывшиеся глаза.

– Ну, что Савелий признаешь, что на Государя хулу творил или как? Давай уж признавайся, а то жалко мне тебя.

– Наговор, – чуть слышно прохрипел каптенармус. – Ванька всё это. Он сукин сын глаз на Анисью положил и воду мутит. Я как в поход, а он уж в избу мою ужиком вползает. Ванька всё это!

– А может вправду наговор? – развел руками Андрей Иванович. – Давай-ка Чернышев, мы с тобой Ивана Акимова поспрошаем. Он-то чего нам скажет? Доносчику всегда ведь кнут припасен. Чем черт не шутит, а вдруг и вправду наговор? Может, мы с тобой безвинного человека пытаем? А?

Еремей на вопрос начальника ничего не ответил. Не в его характере было время на ответы терять да дела розыскные на потом откладывать. Он быстро снял стонущего Копеева с дыбы, положил его на солому и, вытащив из угла упирающегося Акимова, в два счета подвесил того, куда требовалось. Умело подвесил.

Иван разговорился без кнута. Он сразу же заревел в голос и сквозь частые всхлипывания стал повторять донос на соседа.

– Был я у них в доме намедни. Выпили мы с Савкой, а потом он стал жену свою, Анисью кулаком учить. Я ему говорю, что, дескать, не дело ты творишь Савелий? Побойся, говорю Бога. А он кричит: Чего ты мне указываешь? Сам Государь Петр Алексеевич так делает! Врешь, я ему говорю, а он кричит: "Нет, не вру. Знаю я про Государя. В строгости он царицу держит. Ведь их, баб, нельзя в строгости не держать, избаловаться могут! И я свою, как Государь наш Петр Алексеевич, учить буду!"

– Прямо так и кричал? – хлопнул себя по ногам генерал.

– Так и кричал, что избаловаться могут!

– Ну, раз так, тогда так, а ты вот мне ещё ответь Ваня про такое дело: с Анисьей у тебя было что-то непотребное?

– Было единожды, – прогнусавил Иван – Единожды только! Сама она напросилась, только сама. Окрутила она меня тогда и видно зельем колдовским опоила. – Господом нашим клянусь, что единожды.

Анисья попыталась дикой кошкой броситься из темного угла на Акимова, но солдат ловко перехватил её и опять во тьму быстро определил.

– А ну-ка, Чернышов, – строго глянул генерал в сторону ката, – проверь-ка кнутом его правду. Покрепче проверь!

И после кнута Акимов от своих слов не отказался, а потому был снят он с дыбы на солому, а на дыбу опять Еремей хотел Копеева подвесить, однако тот неожиданно вырвался, дополз на коленях до сапог Ушакова и там во всем признался.

– Признаю, – кричал. – Что хотите, признаю, только пощадите вы меня ради Бога. Моченьки у меня нет, больше терпеть. Совсем её не осталось! Ни капельки! Раненный я ведь!

Генерал удовлетворенно похлопал шпагой каптенармуса по окровавленному плечу, немного подумал и велел Сене Сукову записать приговор.

– Пиши, – направив указательный перст в сторону бумаги повелел генерал. – Каптенармуса Савку Копеева за глупые и непристойные слова, бить батогами нещадно, а потом освободить. А доносителю Ивану Акимову выдать серебряный полтинник и бить батогами за блуд с Анисьей тож. А бабу Копееву Анисью …

Тут генерал запнулся, посмотрел в закопченный потолок застенка, махнул рукой и крикнул подьячему.

– Ладно, давай про бабу ничего не пиши. Черт с ней. Пусть Савка сам с нею разбирается, как на ноги встанет, а нам силы на глупых баб тратить нечего. Для нас умных баб тьма.

Сразу после оглашения приговора в застенке стало потише. Мужиков до приведения в исполнение приговора отправили в крепость, причитающую бабу домой, а солдата Трондина за квасом.

Андрей Иванович утер лоб кружевным платочком и присев на любезно поставленный стул, спросил устало подьячего.

– Есть ещё сегодня кто?

Сеня вскочил из-за стола, недоуменно пожал плечами и отважно решился высказать свои мысли.

– Да вроде больше нет никого. Тихо сегодня. А может, пирожника попытаем?

– Какого пирожника? – нахмурил седеющие брови генерал.

– Ну, того, который офицерика ночью жизни лишил. Вон там за дорогой. Ну, мы же там Андрей Иванович вместе были.

– А чего его пытать? Он и так нам всё, что надобно сказал. Его пытать не надо, с ним всё ясно. Сегодня Петр Андреевич к Государю сходит, а недельки через две отсечем Матвею Кузьмищеву голову при большом стечении народа, чтоб другим неповадно было и дело с концом. Чего его пытать?