Страх

– Сдох, собака! – двое или трое бандитов выпустили в уже мертвое тело еще несколько очередей.

– Всё. Пошли смотреть, как будут умирать остальные…

Холод, трясущийся на голове ботинок и звуки выстрелов вернули в действительность. Лежавший в мокрой майке боец только сейчас понял, что на нем не было куртки. Помутневшим взглядом он смотрел вокруг себя, выхватывая остатками сознания рваные картинки происходящего.

Страх уже лишил его слуха. Он не слышал, что творится вокруг него. Он мог только видеть. И он увидел, что все бойцы его взвода, которые добрались вместе с ним и лейтенантом до поселка, уже неподвижно лежали вокруг него. Все они были мертвы. Остался лишь он.

От холода его снова стало знобить, захотелось согреться. Он поджал под себя руки, прижав их к мокрому, холодному паху. Рукам стало немного теплее, но плечи, грудь и спину трясло. Он силился вспомнить, где он потерял куртку? То ли не надевал её вообще и прямо на голое тело набросил бронежилет, выбегая из блиндажа, когда начался бой, то ли снял её с себя вместе с бронежилетом, когда бежал с позиций в поселок? Но он так и не вспомнил это.

«Да какая разница?» – теперь ему все стало как-то безразлично. Абсолютно все. Даже собственная жизнь. Грань между жизнью и смертью, ощущение и понимание которой заставляет человека цепляться за жизнь, уже была стерта. И теперь он не боялся перейти эту грань. Ведь все, кого он знал, с кем он был последнее время, кто окружал его, уже перешли ее до него. Все они были уже по ту сторону, все они были мертвы.

Они ушли и оставили его один на один с ужасом, царившим вокруг. Он был последний.

«Почему последний, почему его не убили первым?»

Рассудок на мгновение вернулся к нему, и он вдруг понял, что все из-за майки.

Он был в одной майке. Его куртка с погонами старшего сержанта была где-то брошена, и никто из «духов» так и не понял, что он был заместителем командира этого взвода. Иначе они убили бы его вслед за лейтенантом. Но в их глазах он был всего лишь жалким и обоссанным «чмошником», в потной майке, в мокрых и грязных камуфлированных штанах. Поэтому его не убили сразу. Вначале его хотели оставить в живых: такой жалкий был у него вид. Оставить в живых, взять с собой и водить по горам как образец трусости, но в последний момент, жажда крови и пропавшее желание возиться с ним, решили его судьбу.

«А ведь все уже ушли. Они ушли туда, где нет этих жутких людей. Они уже не боятся их, не молят о пощаде, не унижаются перед ними. Этот кошмар для них уже закончился. И все они сейчас лежат спокойные, и уже совсем ничего не боятся, и им даже не холодно. Им, наверное, хорошо там, куда они ушли. А я все еще здесь, и всё ещё боюсь.

Боюсь?

Нет. Нет, я уже ничего не боюсь. Я не боюсь, ни этих людей, ни того, что они делают. Потому что я знаю, как их обмануть. Я знаю, что нужно делать: я сбегу к своему взводу. Да, я уйду к нему. Я тоже умру, и тогда уже не буду бояться ничего. И весь этот ужас наконец-то закончится. Там будет хорошо. По крайней мере, там будет не так страшно, как здесь, там будет спокойно. Ведь они все уже спокойные, – обессиленным и уже безразличным взглядом «Замок» смотрел на трупы солдат, – Только как умереть, чтобы без боли, быстро?»

Он перестал видеть. Страх лишил его зрения. Вокруг него сгустилась тьма, как будто кто-то выключил день. Но его это уже не пугало. Мысли путались, из памяти начинали выплывать какие-то смутные картины из его жизни. Он постепенно уходил от реальности.

Бородач, закончив расправу над очередным бойцом, посмотрел на маленького, худого моджахеда, державшего ногу на голове пленного солдата. Он давно обратил на него внимание.

Бородач видел, как тот смотрит на него. С каким восторгом и завистью. Он знал таких людей, маленьких, трусоватых, подлых. Они, забитые, никому не нужные и всеми презираемые, каким-то чудесным образом вдруг получив привилегии или власть, становятся кровожадными и беспощадными тиранами, вымещая на подвластных им тот страх и те унижения, которые им самим приходилось когда-то испытать. Особенно же им нравится вымещать свою злобу на более сильных, чем они, людях, видя их беспомощность, страх и мучения. Они получают от этого удовлетворение. Неописуемое удовлетворение, сродни сексуальному.

Но вместе с тем, они становятся по-собачьи преданны тем людям, которые дают им преимущество перед другими. эти привилегии и власть. Они готовы угождать своим хозяевам во всем, выполнять любую их команду. Они становятся самыми управляемыми рабами, боготворящими хозяина и безмерно гордящимися этой своей рабской участью. Раб, получивший власть над другими рабами, становится еще большим тираном, чем его хозяин, а значит, хозяин может положиться на него в деле усмирения остальных рабов.

«Хороший пес», – Бородач подошел к худому, хитро ухмыляясь, посмотрел на него и протянул свой нож.

– На. Сделай это.

Худой посмотрел на Бородача, потом на нож. Он сперва даже обрадовался такой неожиданной чести, которой удостоил его Бородач, и уже протянул было руку за ножом, но взгляд худого упал на лежащего под его ногами пленного солдата, и он отдернул руку.

Он смотрел на распластанное под своими ногами, содрогающееся от дикого, животного страха тело живого еще человека. И сейчас он должен вогнать в это тело нож, почувствовать, как сталь входит в его тело, режет, рвет его плоть, ощутить своей рукой, как убиваемый им, тщетно цепляясь за уходящую жизнь, бьется в конвульсиях, увидеть, как его кровь пенится на руках, держащих нож, и от этой крови будет исходить запах убитого им человека. Запах его тела, его липкого пота. Запах смерти. Он ощутил этот запах физически и испугался. Он не был готов к этому.

Рука, взявшая нож бессильно опустилась. Нож задрожал в ней, готовый вот-вот выпасть. Худой округлившимися от страха глазами смотрел на Бородача.

– Давай. Ты сможешь! – Заорал на него Бородач.

Он дико посмотрел на это маленькое и грязное существо. Лицо Бородача перекосилось, глаза горели злом и презрением. Казалось, еще секунда и Бородач отберет нож у этого худого, тщедушного и отвратительно трусливого человека и сам воткнет его ему в шею.

Худой страшно боялся Бородача, а под его ногами лежал пленный солдат, из-за которого его самого могли сейчас убить. И теперь он видел в нем врага, смертельного врага. Страх перед Бородачом породил в нем ненависть к этому пленному, а ненависть породила ярость. И он с яростью стал кромсать ножом тело пленного.

На руку брызнуло теплым и липким. Он хотел одернуть руку, но свирепый взгляд Бородача не дал ему это сделать. Нож упирался во что-то мягкое и теплое, и худой, дергаясь от страха и торопясь, резал, резал это мягкое и теплое. Жертва даже не пошевелилась. Худой удивился этому, и тут же его страх мгновенно сменился исступлением. И он резал, резал, пока голова пленного не отделилась от тела.

Покончив с пленным, худой встал, держа в опущенной руке за волосы отрезанную голову пленного. Его грудь и лицо были залиты парящей на вечернем воздухе кровью, только что убитого им бойца.

Шатаясь и рыча от возбуждения, он смотрел на Бородача.

Он смог. У него получилось.

Бородач улыбаясь, поощрительно похлопал его по плечу и чтото сказал ему. Худой этого не слышал, от переизбытка чувств в его глазах все плыло и качалось, как у пьяного, его слух притупился. Он видел глаза Бородача и понимал, что если не сделает того, что приказывает Бородач, то судьба его решится тут же. Он убил врага и остался жив. Лично, собственной рукой убил. Он смог это. Он доказал всем, что может это сделать.

Все эти чувства смешались в нем, и его всего трясло от дикого восторга, граничащего с экстазом.

Замкомвзвода не почувствовал, как чье-то колено надавило ему между лопаток и прижало его грудь к земле, он не почувствовал, как ему задрали голову. Он почувствовал лишь то, как что-то постороннее, вдруг холодно и остро вошло ему в горло, разорвало его и вышло из него, так же неожиданно, как и вошло. Ему не было больно, ему было всё равно. Его грудь почувствовала тепло. Тепло растекалось вниз к животу – это покидающая его жизнь согревала его остывающее тело вытекающей из него же кровью.

Конец ознакомительного фрагмента.