Страхи мудреца. Книга 2

Оно угасало постепенно, и вот, наконец, не осталось ничего. Я ощущал пустоту внутри, и мне было так больно, будто я только что узнал, что мои родные никогда меня не любили. Я сглотнул ком, вставший в горле.

Фелуриан смотрела на меня с любопытством. Я по-прежнему видел в ее глазах свое отражение. От звезды у меня на челе осталась лишь крошечная светящаяся точка. А потом начало угасать даже великолепное видение спящего разума. Я отчаянно озирался по сторонам и, не мигая, изо всех сил пытался запомнить все таким, как сейчас.

А потом все пропало. Я опустил голову, отчасти от горя, отчасти затем, чтобы спрятать слезы.

ГЛАВА 98 ПЕСНЬ О ФЕЛУРИАН

Прошло немало времени, прежде чем я взял себя в руки достаточно, чтобы поднять голову. В воздухе витала некая неуверенность, словно оба мы были юными любовниками, которые не знают, что положено делать дальше и какие роли им предстоит сыграть.

Я взял свою лютню и прижал ее к груди. Это было инстинктивное движение, все равно что схватиться за пораненную руку. По привычке взял какой-то аккорд, потом сделал его минорным — лютня как бы говорила: «Мне грустно!»

И, не думая и не поднимая глаз, я заиграл одну из песен, что сочинил в первые месяцы после смерти родителей. Она называлась «Сижу у воды, предаваясь воспоминаниям». Из-под моих пальцев в вечерний воздух стекала печаль. Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что делаю, и еще несколько, прежде чем я перестал играть. Я умолк, не окончив песни. По правде говоря, я не знаю, есть ли у нее конец.

Мне сделалось лучше — нет, не хорошо, ни в коем случае, но лучше. Не так пусто. Музыка мне всегда помогала. Пока музыка была со мной, никакая ноша не казалась мне слишком тяжелой.

Я поднял голову и увидел на щеках Фелуриан слезы. Это заставило меня меньше стыдиться собственных слез.

К тому же я почувствовал, что хочу ее. Ноющая боль в груди приглушила это чувство, однако слабое дуновение желания напомнило мне о самой насущной моей заботе. Надо выжить. Надо бежать.

Фелуриан, казалось, приняла решение и поползла ко мне через подушки. Осторожно подползла поближе и остановилась в паре шагов, глядя на меня.

— А есть ли у моего нежного поэта имя?

Ее голос был так ласков, что я вздрогнул.

Я открыл было рот, чтобы ответить, потом остановился. Я подумал о луне, попавшейся на собственном имени, и о тысяче волшебных сказок, которые слышал ребенком. Если верить Элодину, имена — кости этого мира. Я поколебался примерно полсекунды, потом решил: какого черта, я дал Фелуриан уже много больше, чем свое имя!

— Я — Квоут.

Звук моего имени как будто опустил меня на землю, снова сделал самим собой.

— Квоут…

Она повторила это так нежно, словно птичка пропела.

— Ты споешь мне еще своих сладких песен?

Она медленно потянулась, словно боясь обжечься, и осторожно опустила ладонь на мою руку.

— Ну, пожалуйста! Твои песни словно ласка, мой Квоут.

В ее устах мое имя звучало как зачин песни. Это было очаровательно! Однако мне стало не по себе от того, что она называет меня «своим Квоутом».

Я улыбнулся и кивнул. В основном потому, что ничего лучшего мне в голову не пришло. Я взял пару аккордов для настройки, потом задумался.

И заиграл «В лесных владеньях фейе» — песню, в которой, помимо всего прочего, говорится и о самой Фелуриан. Так себе песня, на три аккорда и два десятка слов. Однако она произвела тот эффект, которого я добивался.

Услышав свое имя, Фелуриан просияла. В ней не было ни капли ложной скромности. Она знала, что она — прекраснейшая и искуснейшая. Она знала, что о ней слагают предания, знала свою репутацию. Никто из мужчин не в силах ей противостоять, не в силах пережить встречу с ней. К концу песни она уже гордо распрямилась.

Я закончил песню.

— Еще хочешь? — спросил я.

Она кивнула и радостно улыбнулась. Она восседала на подушках с прямой спиной — царственная, как королева.

Я завел вторую песню, такую же, как и первая. Она называлась «Владычица фейе» или вроде того. Не знаю, кто ее сочинил, но автор имел отвратительную привычку вставлять в стих лишние слоги там, где ему их не хватало. Песня была не настолько плоха, чтобы в меня чем-нибудь швырнули в кабаке, но близко к тому.

Играя, я пристально наблюдал за Фелуриан. Она была польщена, однако я видел, что она мало-помалу начинает испытывать легкое недовольство. Как будто что-то ее раздражает, но она не может понять, что именно. Отлично!

Под конец я сыграл песню, написанную для царицы Серюль. Ручаюсь, что вы ее никогда не слышали, но наверняка вам доводилось слышать нечто подобное. Ее написал какой-нибудь менестрель-лизоблюд, надеявшийся добиться покровительства, и отец научил меня ей в качестве примера — как не надо писать песни. Это был выдающийся образчик посредственности. Сразу было понятно, что автор либо безнадежно бездарен, либо никогда не встречал Серюль, либо просто не видел в ней ничего привлекательного.

Исполняя эту песню, я попросту заменил имя «Серюль» на «Фелуриан». И некоторые строчки поприличнее — на менее поэтические. Короче, песня вышла на редкость отвратительная, и к тому времени, как я ее допел, на лице у Фелуриан отражалось горькое разочарование.

Я долго сидел молча, словно бы в глубокой задумчивости. И когда я наконец заговорил, голос мой звучал приглушенно и неуверенно.

— Госпожа, можно, я напишу песню о тебе?

И я робко улыбнулся ей.

Ее улыбка была точно луна среди облаков. Она захлопала в ладоши и бросилась на меня игривым котенком, осыпая меня поцелуями. Только страх, что она сломает мне лютню, помешал мне как следует насладиться этим.

Фелуриан отстранилась и замерла. Я испробовал пару разных сочетаний аккордов, потом положил руки на гриф и посмотрел на нее.

— Я назову ее «Песнь о Фелуриан».

Она слегка зарделась и взглянула на меня из-под опущенных век, застенчиво и дерзко одновременно.

Оставляя в стороне бесстыдную похвальбу, я и в самом деле могу написать хорошую песню, когда захочу, а в последнее время, на службе у маэра, я изрядно отточил свое мастерство. Нет, я не лучший, но один из лучших. Дайте мне достаточно времени, достойную тему и серьезную мотивацию — и, смею утверждать, я могу написать песню ненамного хуже Иллиена. Хуже, но ненамного.