Страхи мудреца. Книга 2

— Ты сражаешься как тигр! — воскликнула она. Ее голос был полон восторга. Одну руку она положила мне на плечо, второй обхватила мою руку повыше локтя и стиснула мой бицепс.

Я внезапно смутился оттого, что мы оказались так близко друг к другу.

— Это сексуальные заигрывания, — сказал я.

Вашет вновь отступила и кивнула.

— Ваш народ воспринимает некоторые вещи как сугубо интимные. Обнаженную кожу. Телесный контакт. Близость тел. Любовные игры. Для адем во всем этом нет ничего особенного.

Она посмотрела мне в глаза.

— Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из нас кричал? Повышал голос? Или говорил достаточно громко, когда нас кто-то может подслушать?

Я немного подумал и покачал головой.

— Это потому, что для нас разговор — дело частное. Интимное. И выражение лица тоже. И это…

Она коснулась своего горла.

— Тепло, создаваемое голосом. Эмоции, которые это выражает. Все это — очень личное.

— И ничто не выражает эмоции сильнее музыки, — вдруг понял я. Это была слишком непривычная мысль, с ней требовалось свыкнуться.

Вашет кивнула с важным видом.

— Семья может петь вместе, если они близки друг другу. Мать может петь своему ребенку. Женщина может петь своему мужчине.

Говоря это, Вашет слегка порозовела.

— Но только если они очень сильно влюблены и совсем-совсем одни. А ты? — она указала на меня. — Ты — музыкант! Ты поешь перед полным залом народу. Для всех сразу. И ради чего? За несколько пенни? За бесплатный обед?

Она сурово взглянула на меня.

— И ты поешь снова и снова. Каждую ночь. Кому угодно!

Вашет горестно покачала головой. Ее слегка передернуло, ее левая рука машинально сделала несколько грубых жестов: ужас, отвращение, упрек. Видеть сразу два способа выражения эмоций было довольно устрашающе.

Я представил, как стою на сцене «Эолиана» голым, а потом пробиваюсь сквозь толпу, по очереди прижимаясь к каждому из присутствующих. К молодым и старым. Толстым и тощим. Богатому аристократу и безденежному мещанину… Мысль мне не понравилась.

— Но ведь «игра на лютне» — это тридцать восьмой элемент кетана! — возразил я, сам понимая, что хватаюсь за соломинку.

Вашет пожала плечами.

— А двенадцатый — «спящий медведь». Но тут у нас не встретишь ни медведей, ни львов, ни лютен. Некоторые названия дают понять суть. А названия кетана предназначены для того, чтобы скрывать истину, чтобы можно было говорить об этом, не пуская тайны на ветер.

— Понятно… — сказал я наконец. — Но ведь многие из ваших побывали во внешнем мире. Ты сама отлично говоришь по-атурански, и в голосе твоем много тепла. Ты-то должна понимать, что в пении ничего дурного нет.

— Ну, ты тоже побывал во внешнем мире, — спокойно ответила она. — И ты-то должен понимать, что нет ничего дурного в том, чтобы совокупляться с троими мужиками по очереди на краю очага в многолюдном трактире.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— На камне, пожалуй, жестковато будет… — возразил я.

Она захихикала.

— Ну ладно, так и быть, подстелем одеяло. И как ты назовешь такую женщину?

Спроси она меня об этом два оборота назад, когда я только вернулся из Фейе, я бы ее, наверно, не понял. Поживи я с Фелуриан чуть подольше, вполне возможно, что я не нашел бы ничего странного в том, чтобы заниматься любовью на краю очага. Но я уже успел снова пожить в смертном мире…

«Шлюхой», — подумал я про себя. К тому же дешевой и бесстыжей шлюхой. Я был рад, что не стал никому говорить о желании Темпи научиться играть на лютне. Как он, должно быть, стыдился своего невинного порыва! Я подумал о том, как юный Темпи мечтал учиться музыке, но никому об этом не говорил, потому что понимал: это непристойно. У меня аж слезы на глаза навернулись.

Должно быть, мои чувства отчасти отражались на моем лице, потому что Вашет мягко пожала мне руку.

— Я знаю, вам трудно это понять. Тем труднее, что вы даже никогда не пытались представить, что можно думать иначе.

Осторожность.

Я пытался разобраться со всем, что отсюда следовало.

— Но как же до вас доходят новости? — спросил я. — У вас же нету бродячих актеров, что странствуют из города в город, как же вы поддерживаете связь с внешним миром?

Вашет самодовольно усмехнулась и повела рукой, указывая на горы, выметенные ветрами.

— Как тебе кажется, сильно ли это место заботится о том, что происходит в мире?

Она опустила руку.

— Впрочем, все не так плохо, как ты думаешь. Торговцев-коробейников у нас привечают больше, чем во многих других краях. А уж лудильщиков — тем паче. Да мы и сами немало странствуем. Те, кто носит алое, уходят и возвращаются, принося с собой вести.

Она ободряюще положила руку мне на плечо.

— И временами сюда все же забредают певцы или музыканты. Но они не играют перед всем городом. Они приходят в гости к какой-нибудь одной семье. И то они выступают не иначе как за ширмой, чтобы их не было видно. Адемского музыканта всегда можно узнать по высокой ширме, которую они таскают за спиной.

Она слегка поджала губы.

— Но даже на них у нас смотрят косо. Ремесло это полезное, но непочтенное.

Я немного успокоился. От одной мысли о стране, где не приемлют артистов, мне сделалось нехорошо, почти дурно. Но место со странными обычаями я понять мог. Подстраиваться под вкусы публики нам, эдема руэ, так же привычно, как менять костюмы.

Вашет продолжала:

— Так уж у нас принято, и тебе стоит смириться с этим, чем раньше, тем лучше. Я это говорю как женщина, которая много постранствовала. Я восемь лет провела среди варваров. Я даже слушала музыку с посторонними людьми!

Она сказала это с гордостью, вызывающе вскинув голову.

— Да-да, и не раз!

— А петь на людях тебе не доводилось? — спросил я.

Лицо Вашет окаменело.

— Задавать такие вопросы невежливо, — напряженно ответила она. — И друзей ты здесь таким образом не наживешь.

— Да нет, — поспешно сказал я, — я просто хотел сказать, что, если бы ты попробовала, ты бы, возможно, обнаружила, что ничего постыдного тут нет. Наоборот, это приносит людям радость.

Вашет сурово взглянула на меня и твердо сделала жесты «отказ» и «окончательно и бесповоротно».

— Квоут, я много путешествовала и много повидала. Многие здешние адемы неплохо ориентируются во внешнем мире. Мы знаем про музыкантов. И, откровенно говоря, многие из нас питают тайное, постыдное влечение к ним. Точно так же, как ваши люди в восторге от искусных модеганских куртизанок.