Страна призраков

– Нет.

– Хотите эту? Могу оставить.

– Спасибо, не надо.

– Наличные?

– Я предоставлю квитанции.

Памела Мэйнуоринг пожала плечами.

Автомобиль подъехал к гостинице, к каменным скульптурам у входа. Холлис разблокировала дверь еще до того, как машина остановилась.

– Спасибо, что подвезли, Памела. Приятно было познакомиться. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Холлис закрыла дверь. Серебристый седан, на корпусе которого сверкали теперь уменьшенные огни «Мондриан», плавно подался назад, к бульвару Сансет.

Дверь открыл ночной охранник с блютуcом в ухе.

– Мисс Генри?

– Да?

– Для вас сообщение. – Он жестом показал, куда нужно идти.

Журналистка направилась к стойке администратора мимо жуткого крестообразного диванчика, обитого девственно белой кожей.

– Ага, вот и вы, – сказал мужчина с фотомодельной внешностью, когда Холлис представилась.

Она хотела было спросить, чем он красит брови, но удержалась. Служащий протянул ей коробку из коричневого картона со сторонами по двадцать дюймов и попросил подписать прилагающуюся форму в нескольких экземплярах.

Холлис поблагодарила, взяла посылку, как оказалось, не слишком тяжелую, после чего повернулась, чтобы идти к лифту.

И увидела Лауру Гайд по прозвищу Хайди. Бывшая барабанщица «Кёфью» ждала у крестообразного диванчика. Вот и еще одно лишнее доказательство, тихонько заметил дотошный внутренний голос: значит, Холлис не обозналась тогда, вечером, увидев, как та промчалась мимо «Virgin».

– Хайди?

Впрочем, сомневаться не приходилось.

– Лаура, – поправила Гайд.

Пожалуй, ее костюм – Жирбо [86] , в духе «соккер-мама на грани фола» [87] – неплохо вписывался в здешний стиль. Казалось (хотя Холлис и не смогла бы сказать почему), что и темные волосы были подстрижены специально под обстановку.

86

Дизайнеры Марите и Франсуа Жирбо – создатели джинсовой инженерии. Франсуа Жирбо считается родоначальником стиля гранж.

87

Т.ж. «хоккейная мама», «балетная мама» – женщина средних лет, обычно белая, домохозяйка, представительница «среднего класса», полностью посвятившая жизнь семье, чья главная забота – вовремя забрать детей из школы и отвезти их в очередной кружок или секцию.

– Как ты, Лаура?

– Инчмэйл узнал мой сотовый номер от друга в Нью-Йорке, – сказала она, словно это все объясняло. – Бывшего друга. И позвонил сообщить, что ты здесь.

– Извини...

– Да нет, ты ни при чем. Правда. В двух кварталах отсюда Лоренс отсматривает съемочный материал. Если бы не к тебе, я поехала бы к нему.

– Он стал продюсером?

– Режиссером.

– А, поздравляю. Не знала.

– Я тоже.

Помолчали.

– На такое я не подписывалась. – Широкие полные губы Лауры вытянулись в безупречно прямую линию: знак, никогда не суливший добра. – С другой стороны, это же не надолго.

Что она имела в виду – режиссерскую работу своего мужа или их брак? Холлис и прежде не умела читать ее мысли. По словам Инчмэйла, подобная задача была никому не под силу, и как раз поэтому группа нуждалась в барабанщице: слушатели должны воспринимать первобытные сигналы – необъяснимые, но действенные.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – Холлис повернулась, прижимая к груди картонную коробку левой рукой, в которой зажала импровизированную сумочку.

Фойе преобразилось: канделябры и свечи исчезли, все было готово для японского завтрака или, во всяком случае, для еды, которую следует брать черными палочками, но которую еще не успели подать. А так не хотелось приглашать Хайди к себе в номер. И Холлис просто продолжала идти по направлению к бесконечно длинному мраморному столу.

– Не хочу, – уладила вопрос Лаура. – А там что за дребедень?

Она указала в дальнее пространство за еще не открытым баром, оформленным в виде гигантского дорожного чемодана на колесиках.

Холлис и раньше заметила их, когда отмечалась. Конга, бонго [88] плюс акустическая гитара и электрический бас, подвешенные на дешевых хромированных стойках. Инструменты были подержанные, и даже очень, хотя вряд ли в последнее время их часто использовали.

На ходу плечи Хайди гладко перекатывались под матовой тканью блейзера цвета индиго. Шагая следом, журналистка припомнила, как эффектно смотрелась она со своими бицепсами в безрукавке во времена «Кёфью».

88

Разновидности барабанов.

– Что за дела? – Лаура мрачно посмотрела на инструменты, потом на спутницу. – Кто-то хочет сказать, сюда заглянет Эрик Клэптон? Или хотят устроить нам джем после суси?

Холлис давно поняла: ее отвращение к дизайнерским выкрутасам – лишь слабое эхо отвращения к искусству в целом. Дочь механика из ВВС, она единственная из женщин, знакомых бывшей солистке, обожала заниматься сваркой, но только если что-то действительно важное в самом деле требовало починки.

Журналистка покосилась на деревянную нефирменную гитару.

– Значит, надумали вечеринку. По-моему, они имитируют добитловскую Венецию. Пляж.

– «Имитируют». А Лоренс говорит, что имитирует Хичкока. – В ее устах глагол приобрел какой-то сексуальный оттенок.

Холлис никогда не видела мужа Лауры, не слишком надеялась на знакомство, да и не жаждала. В последний раз они с Хайди встречались немногим позже распада «Кёфью». Ее внезапное появление, а теперь еще это странное зрелище вызвали к жизни прежнюю боль от утраты Джимми. Чудилось, будто бы он вот-вот окажется здесь, должен оказаться, а может, он уже где-то рядом, за углом, или просто не попадается на глаза. Или какой-нибудь хитроумный медиум нарочно устроил эту фальшивую сцену, планируя провести спиритический сеанс? Впрочем, из этой четверки именно бас, инструмент покойного, нельзя было при желании взять в руки и поиграть. Ни шнура, ни усилителя, ни микрофона. Интересно, что стало с «Пигнозом» [89] Джимми?

89

Усилитель «Legendary Pignose», знаменитый своей ручкой регулирования громкости, выполненной в виде поросячьего пятачка, обтянутый свиной кожей, блестящими хромированными уголками и мощностью, равной пяти ваттам; был и остается ходовым товаром почти четверть века. С самого начала «Pignose» олицетворял свободу, независимость и внушал почтительный трепет нескольким поколениям гитаристов.

– Он ко мне заходил за неделю до смерти. – Реплика Хайди заставила журналистку вздрогнуть от неожиданности. – Мы с Лоренсом едва начали встречаться, я их даже не представила друг другу. Он был не в себе, Джимми. По-моему... – На мгновение внешне грубая, бесцеремонная Лаура стала похожа на маленького испуганного ребенка; в такие моменты Холлис каждый раз поражалась и восхищалась ею. – Ты же была в Нью-Йорке, когда он умер?

– Да. Только не в северной части. Я была в городе, но понятия не имела, что он вернется. Мы не виделись без малого целый год.

– Джимми задолжал тебе денег.

Холлис удивленно посмотрела на собеседницу.

– Да. Задолжал. Я почти позабыла.

– Он рассказывал, как взял у тебя пять тысяч в Париже, в конце гастролей.

– И обещал вернуть, но я не представляла, что это возможно.

– Не знала, как с тобой связаться... – Хайди запустила руки в карманы. – Думала, вдруг ты сама объявишься. Вот и встретились. Жаль, не вышло передать раньше.

– Что передать?

Барабанщица вытащила из блейзера белый потрепанный конверт и протянула бывшей солистке.

– Здесь пятьдесят сотен. Как он их мне вручил.

Холлис увидела в левом верхнем углу свои инициалы, выведенные бледными красными чернилами. Горло болезненно сжалось. Она заставила себя вздохнуть, приняла конверт и, не зная, как поступить, положила его на коробку. Затем подняла глаза на Хайди.

– Спасибо. Спасибо, что берегла их ради меня.

– Для него это было важно. По-моему, так вообще важнее всего, о чем он говорил. Ну, там, Аризона, ребцентр, какой-то проект в Японии... Но Джимми больше волновало, чтобы деньги вернулись к тебе, а другого пути, как через меня, наверное, не было. И потом, – она прищурилась, – долговые он бы не выпросил обратно, на героин, я бы не отдала, ясное дело.