Страна радости

Ты так думаешь, но потом тебе звонят вновь. И звонит женщина, прежде – красивая девушка, которая бегала по «Стране радости» в облегающем зеленом платье и глупой робин-гудовской шляпке, с большим старым фотоаппаратом «Спид график» в руках, и сфотографированные ею кролики крайне редко отказывались от фотографий. Да и как они могли сказать «нет» девушке с огненно-рыжими волосами и ослепительной улыбкой? Как кто-то мог сказать «нет» Эрин Кук?

Что ж, Бог сказал «нет». Бог спалил поляну Тома Кеннеди – и в процессе спалил и поляну Эрин. Когда я взял трубку в половине шестого великолепного октябрьского вечера в Уэстчестере, эта девушка превратилась в женщину, голос которой, осипший от слез, звучал так, будто она совсем старая и устала до смерти.

– Том умер в два часа дня. Очень спокойно. Уже не мог говорить, но находился в сознании. Он… Дев, он пожал мне руку, когда я сказала «прощай».

– Жаль, что я не мог быть с тобой, – ответил я.

– Да. – Ее голос поплыл, но тут же вновь окреп. – Да, очень жаль.

Ты думаешь: Ладно, я это переживу. Я готов к худшему, – но все равно лелеешь маленькую надежду, и именно она портит тебе жизнь. Просто убивает тебя.

Я поговорил с ней. Сказал, как сильно люблю ее и как сильно любил Тома. Я сказал, что да, я приеду на похороны, и если есть что-то такое, что я могу сделать до этого, пусть она обязательно позвонит. В любое время дня и ночи. Потом положил трубку, опустил голову и выплакал – черт бы их побрал – все глаза.

Прощание с моей первой любовью не шло ни в какое сравнение со смертью одного моего давнего друга и горем другого, но сопровождалось такими же переживаниями. Абсолютно такими же. И если мне тогда казалось, что наступил конец света, сначала вызвавший мысли о суициде (пусть глупые и апатичные), а потом сейсмический сдвиг в моем ранее незыблемом курсе жизни, вы должны понимать, что у меня не было шкалы, по которой я мог оценить масштаб случившегося. Обычное дело для молодых.

* * *

По мере того как июнь катился к июлю, я начал осознавать, что мои отношения с Уэнди так же больны, как роза Уильяма Блейка, но отказывался верить, что они смертельно больны, хотя признаки становились все более явными.

К примеру, письма. В первую неделю моего пребывания у миссис Шоплоу я написал Уэнди четыре длинных письма, пусть даже работа в «Стране радости» валила с ног, и каждый вечер я с трудом заползал в мою комнату на втором этаже, с головой, набитой новой информацией и новым жизненным опытом, чувствуя себя подростком, которого определили изучать еще один обязательный сложный предмет (например, высшую физику развлечений) с середины семестра. В ответ я получил единственную открытку с изображением центрального бостонского парка Коммэн на лицевой стороне и весьма странной надписью на оборотной, за двойным авторством. Сверху незнакомым мне почерком было написано: Уэнни пишет открытку, пока Ренни ведет автобус! Ниже Уэнди – или Уэнни, если вам больше нравится, лично я это имя ненавидел – небрежно написала: Привет! Мы – продавщицы, отправившиеся в поисках приключений на Кейп-Код. Это тусовка! Клевая музяка! Не волнуйся, я держала руль, пока Рен писала свою часть. Надеюсь, ты в норме. У.

Клевая музяка? Надеюсь, ты в норме? Не «люблю», не «скучаю без тебя», только «надеюсь, ты в норме». И хотя, судя по крючкам, загогулинам и кляксам, открытку писали на ходу в автомобиле Рене (у Уэнди автомобиля не было), создавалось ощущение, что они обе или обкурились, или сильно напились. На следующей неделе я отправил ей еще четыре письма плюс фотографию, сделанную Эрин: я в шкуре. Ответа не последовало.

Ты начинаешь волноваться, потом начинаешь осознавать, потом до тебя доходит. Может, ты этого не хочешь, может, думаешь, что влюбленные, как и врачи, постоянно ошибаются с диагнозом, но сердце не обманешь.

Дважды я пытался дозвониться до нее. Оба раза трубку брала сварливая девица. Я представлял себе, что на ней очки «арлекино», старушечье платье до лодыжек и никакого макияжа. В первый раз Уэнди не было дома. Куда-то отправилась с Рен. При втором разговоре меня уведомили, что вряд ли Уэнди появится здесь когда-либо еще. Съехала.

– Съехала куда? – встревожился я. Я звонил из гостиной «Особняка Шоплоу», где около телефонного аппарата лежал «Листок правды» для междугородних разговоров постояльцев. Мои пальцы так крепко сжимали большую старомодную трубку, что побелели костяшки. Уэнди училась в колледже благодаря магическому лоскутному одеялу из стипендий, ссуд и работы параллельно с учебой, так же, как и я. Она не могла позволить себе отдельную квартиру. Без чьей-либо помощи – не могла.

– Не знаю, да мне и без разницы, – ответила Сварливая девица. – Мне надоели все эти пьянки и девичники до двух ночи. Некоторым из нас надо и поспать. Как ни странно.

Мое сердце билось так сильно, что удары отдавались в висках.

– Рене уехала с ней?

– Нет, они поссорились. Из-за того парня. Который помогал Уэнни с переездом. – Имя «Уэнни» она произнесла с таким неприкрытым презрением, что мне стало дурно. Конечно же, эти ощущения возникли не из-за упомянутого парня. Ее парнем был я. Если какой-то знакомый, может, с работы, приехал и помог ей перевезти вещи, что мне до того? Разумеется, у нее могут быть друзья мужского пола. Я же подружился как минимум с одной девушкой, верно?

– Рене рядом? Я могу с ней поговорить?

– Нет, она на свидании. – Видать, Сварливая девица наконец-то сложила два и два, потому что в ее голосе вдруг прорезался интерес. – Слу-у-ушай, а ты, часом, не Девин?

Я положил трубку. Просто взял и положил. Я сказал себе, что не слышал, как Сварливая девица неожиданно трансформировалась в Развеселившуюся сварливую девицу, как будто разыгрывалась некая шутка и я был ее частью. А может – ее объектом. Если не ошибаюсь, выше я уже упоминал, что разум защищается до последнего.

* * *

Тремя днями позже я получил единственное за все лето письмо от Уэнди Киган. Последнее письмо. На почтовой бумаге с неровными краями и счастливыми котятами, играющими клубками шерсти. Почтовой бумаге пятиклассницы – но эта мысль пришла ко мне гораздо позже. Три страницы текста, написанного взахлеб, главным образом о том, как она сожалеет, и как она боролась с притяжением, и как все ее усилия пошли прахом, и что она знает, что мне будет очень больно, и какое-то время лучше не звонить и не пытаться с ней увидеться, но она надеется, что мы останемся добрыми друзьями, когда я отойду от первоначального шока, и он хороший парень, учится в Дартмуте, играет в лакросс, и она знает, что он бы мне понравился, и, может, она познакомит нас, когда начнется осенний семестр, и так далее, и тому гребаное подобное.

В тот вечер я устроился на песке в пятидесяти ярдах от «Приморского пансиона миссис Шоплоу» с намерением напиться. По крайней мере, думал я, меня это не разорит. В те дни мне за глаза хватило бы шестибаночной упаковки пива. В какой-то момент ко мне присоединились Том и Эрин, и мы втроем наблюдали за накатывавшими на берег волнами: три мушкетера «Страны радости».

– Что случилось? – спросила Эрин.

Я пожал плечами, как поступают люди, когда на них сваливается маленькая неприятность, незначительная, но все равно раздражающая.

– Девушка порвала со мной. Прислала слезливое письмо из серии «Дорогой Джон» [14] .

– В нашем конкретном случае – «Дорогой Дев», – уточнил Том.

– Прояви толику сострадания, – шикнула на него Эрин. – Ему грустно и больно, и он старается этого не показывать. Неужто ты такой толстокожий, что не чувствуешь?

– Чувствую, – ответил Том, обнял меня за плечи и на мгновение прижал к себе. – Сожалею. Я чувствую, как боль струится из тебя холодным канадским, нет, даже арктическим ветром. Позволишь взять одну из твоих банок пива?

14

Так обычно называют письмо парню/мужу о том, что подружка/жена нашла другую любовь.