Страна восходящего солнца

Но прежде всего нам хотелось бы сразу отмести в сторону явные, причем часто очень распространенные, ошибки и заблуждения, а также откровенную, иногда намеренную, ложь и домыслы, коих вокруг камикадзэ немало. С тем, о чем сейчас пойдет речь, согласно абсолютное большинство серьезных историков – как западных, так и японских, а также немногих отечественных, которые глубоко изучали данный вопрос.

Начнем с парадокса. Камикадзэ – это название, которое никогдаофициально не употреблялось в императорском флоте Японии ни до, ни во время войны на Тихом океане относительно подразделений летчиков или моряков-смертников. Разгадка примерно та же, что и в случае с сэппуку и харакири – одни и те же иероглифы, но разное прочтение. «Высокое» их прочтение в данном случае – симпу(другой вариант – синфу). Сначала это название было присвоено только специальной группе из состава 201-го авиасоединения, дислоцировавшегося на Филиппинах, а затем распространилось и на прочие подразделения, в целом известные как «Симпу токубэцу когэкитай» («Особоый ударный отряд божественного ветра»), или сокращенно «Токкотай» – «Особые ударные силы» (где «особые» означало самоубийственные). Символами подразделений морских и армейских камикадзэ стали цветок дикой вишни ( ока,или ямасакура –горная вишня), хризантема – мон(герб) императора, а также плывущая хризантема – герб знаменитейшего японского героя XIV века Кусуноки Масасигэ. Само же слово «камикадзэ», по одной из версий, появилось благодаря японцам, служившим в американской армии и флоте, и именно так, «по-простому», читавших эти два иероглифа (хотя данная версия вызывает много возражений). Так или иначе, камикадзэ называли себя во время войны именно «симпу», как, впрочем, и японская пресса.

Пойдем далее. Пилоты и моряки-камикадзэ никогда не подвергались обработке какими-либо психотропными и прочими лекарственными препаратами, хотя подобные вещи поначалу пытались утверждать сбитые с толку офицеры армии и флота США (впрочем, к их чести, эта версия прекратила свое существование довольно быстро). То есть их нельзя считать некими «запрограммированными на убийство» зомби, накачанными алкоголем, наркотиками, успокоительными, антидепрессантами или чем-либо еще. Последняя чашечка сакэ, преподносимая перед вылетом, имела почти то же символическое значение, что и христианский обряд причащения вином, поэтому ее смешно сравнивать с неким «принятием алкоголя для храбрости» (несколько граммов слабой японской рисовой водки не способны произвести вообще какой-либо заметный эффект на физически здорового мужчину). В последние месяцы войны в связи с тотальным дефицитом и спешкой вместо сакэ и вовсе стали использовать воду. Корни басен о сплошь накачанных наркотиками или психотропными средствами камикадзэ следует искать в глубоком непонимании и часто плохо скрываемом страхе противоположной стороны, испытываемом по отношению к поступкам, которые она не в состоянии хоть как-то для себя объяснить. Среди камикадзэ были представители самых разнообразных политических убеждений, и после войны все они имели возможность открыто высказаться – так, в мемуарах того же Кувахара Ясуо полно критических стрел в адрес командования и унтер-офицеров (в том числе, например, по поводу совершенно невыносимой «дисциплины»), и если бы хоть где-то были некие попытки «физической обработки» летчиков перед вылетом или ранее, они бы моментально просочились в жаждущую сенсаций японскую прессу, прежде всего левую.

Самолеты камикадзэ, как правило, не заправляли в «один конец», несмотря на имевший место недостаток горючего. В случае невыхода в район цели или невозможности провести атаку пилот был обязан вернуться на базу и ждать следующего раза (понятно, ничего приятного во всем этом не было, и иногда летчики пытались атаковать, несмотря ни на что, и гибли – достойно, но совершенно безрезультатно). Если в 1944 году приоритетными целями считались крупные корабли и прежде всего основа флота – авианосцы, то к самому концу войны был отдан приказ топить фактически все, что плавает и может быть поражено самолетом камикадзэ. В последние же недели войны случаи неполной заправки баков самолетов имели место, но это не приобрело характера системы. Не следует также забывать, что горящее топливо, хлещущее из взорванного бака самолета-камикадзэ на палубу вражеского корабля, представляло собой дополнительный поражающий фактор, очень важный, например, в случае, если бомбовый заряд не взорвался (а такие случаи нередко имели место).

Камикадзэ не привязывались и не приковывались к штурвалам самолетов. Опять же эта басня была пущена в ход простыми американскими солдатами и моряками, пытавшимися как-то осознать факт подобной готовности к смерти. Камикадзэ не были представителями какой-то религиозной секты, «культивировавшей самоубийство», и «вылетавшими на задание в рясах монахов» (среди летчиков и моряков «самоубийственных подразделений» были приверженцы самых разнообразных буддистских направлений и синто). В этой «версии» тех же простых американских солдат (в целом редко использовавшейся официальной пропагандой) явственно слышны отголоски неких сведений о необычном для западного человека отношении к смерти в восточных религиозно-философских учениях и какие-то отрывочные сведения о бусидо. Примерно то же самое можно сказать и о подобном же объяснении феномена камикадзэ фактом наличия в Японии некоего социального слоя или «касты», члены которой с детства готовятся к добровольной смерти (похоже все-таки, что в конце концов некий, пусть и весьма неадекватный, образ самурая на середину 1940-х годов за пределами Японии уже сложился).

Определившись, чем не были камикадзэ, мы попробуем все же решить, кем и чем они были (или могли быть). Для удобства мы разобьем все многообразие возможных мотиваций, двигавших молодыми летчиками, на несколько основных мотивов, прекрасно сознавая условность и в чем-то примитивность такого деления, ибо мы имеем дело с необычайно тонкими «материями».

Но для сначала определимся, кто такие камикадзэ как некая «объективная» социальная группа? Чаще всего авторы, профессионально пишущие на эту тему, предлагают следующие варианты: это почти всегда молодые люди в возрасте от 20 до 25 лет (нередко ссылаются на знаменитые слова «отца камикадзэ», адимрала Ониси Такидзиро: «Если Япония будет спасена, то только этими молодыми людьми, от 30 лет и младше»); часто – студенты, у которых закончилась отсрочка от обязательной военной службы, или даже более точно – студенты университетов, большей частью «гуманитарии», нежели студенты технических специальностей. В большинстве это были непрофессионалы, окончившие короткие летные или иные специальные курсы, профессиональных военных летчиков было немного. Почти всегда были люди неженатые (по строго соблюдавшимся негласным распоряжениям, женатые не допускались к «специальным полетам», исключения единичны).

Гораздо сложнее отследить социальное происхождение камикадзэ. Те немногие авторы, которые так или иначе касались этого вопроса, отмечают довольно высокий процент представителей старых самурайских родов (к которым принадлежали, к примеру, авторы послевоенных мемуаров Кувахара Ясуо и мастер каратэ-до Одзава Осаму), среднего класса и «разночинной» интеллигенции. Но среди камикадзэ были представлены и крестьяне, и рабочий класс, и чиновники. Кроме того, первые вылеты проводили исключительно летчики-профессионалы, пусть и разного уровня подготовки. В дальнейшем стандартная тактика предусматривала использование малых групп самолетов, причем идеальным вариантом, за неимением возможности как следует прикрыть такие группы истребителями, считалось звено из трех-четырех камикадзэ плюс один истребитель сопровождения и один разведчик, который должен был доложить о результатах атаки. В таком случае истребитель-ведущий получал название «пастух», а ведомые им камикадзэ – «стадо» (без уничижительного оттенка, просто эти слова точно отображали функции и уровень летной практики одних и других). Поэтому даже на основании того немногочисленного материала, который есть в нашем распоряжении, мы можем осмелиться сделать вывод: гораздо более важными, нежели «объективный» социальный статус, были некие субъективные «факторы» – восприимчивость к пропаганде, приверженность японским традиционным ценностям (в том числе идеалам бусидо) и множество других.

Впрочем, все они действительно были важны при наличии такого непростого и довольно спорного момента, как добровольность вступления в ряды в камикадзэ. Мы не будем вдаваться в философские дискуссии на тему, может ли вообще наш выбор в этом мире быть по-настоящему добровольным. Условно сойдемся на том, что на него всегда что-то влияет и он всегда, так или иначе, на что-то влияет. Поэтому под «добровольностью» мы здесь будем понимать всего лишь отсутствие прямого властного или морального давления на выбор потенциальных камикадзэ прежде всего со стороны руководства – высшего, среднего и низшего его звена. По этому поводу высказывались самые разные мнения. Дело в том, что и в самом японском военном и политическом руководстве времен Второй мировой войны не было единого мнения по поводу «правильности» или «неправильности» применения камикадзэ. Причем споры велись и по поводу эффективности, и по поводу принципиальной допустимости тактики камикадзэ как таковой. Так, против предложения адмиралов Ониси и Угаки выступил отставной адмирал Судзуки Кантаро, считавший, что «боевой дух и подвиги пилотов-камикадзэ, естественно, вызывают восхищение. Но, со стратегической точки зрения, эта тактика – продукт пораженчества. Мудрый военачальник не будет прибегать к таким крайним мерам. Атаки камикадзэ проводились без всякой надежды на спасение. Это явное свидетельство страха перед неизбежным поражением, когда не видели никакого другого шанса изменить ход войны в нашу пользу». Противником камикадзэ на уровне среднего руководящего звена был, к примеру, капитан-лейтенант Тадаси Минобэ, командир подразделения ночных истребителей на Филиппинах, в результате переведенный служить в Японию и оставшийся верным своим убеждениям. Многие офицеры считали, что и покойный Ямамото не одобрил бы тактику камикадзэ, так как с большими сомнениями согласился на использование по сути самоубийственных мини-подлодок при нападении на Пёрл-Харбор (и то в данной ситуации, как оказалось, у экипажей этих крохотных двухместных субмарин был небольшой шанс спастись, на чем настаивал Ямамото перед разработкой операции). Так или иначе, уже первые результаты применения камикадзэ и сравнение их успехов с результатами боевой деятельности обычных подразделений переубедили многих скептиков и несколько охладили пыл критиков идеи создания «спецподразделений». Однако с самого начала терзаемые сомнениями Ониси и Угаки задумывали части камикадзэ как исключительно добровольческие. Судя по воспоминаниям пилотов времен Филиппинской кампании, у них действительно был выбор, который они делали совершенно самостоятельно. Дело в том, что в то время командование не перешло к сплошному использованию только камикадзэ в качестве единственно приемлемой формы воздушной и морской войны. Поэтому запись в камикадзэ всех или даже большинства летчиков совсем не требовалась. Боевой дух измученных большими потерями и часто неспособностью нанести серьезный урон врагу пилотов был высок, и желание стать камикадзэ изъявляли многие. Удивительно, но этот боевой дух оставался высоким невероятно (а по западным меркам – и вовсе аномально) долго – почти до самого конца войны. Даже приняв во внимание резкое снижение выпуска различной техники, в том числе самолетов в Японии в 1945 году, тот факт, что количество молодых людей, желающих стать камикадзэ, превышало наличный запас техники в 2–3 раза, говорит о многом. Практически ничто не подтверждает версию о прямом силовом давлении командования воздушными флотами, корпусами и отдельными кокутай(авиаподразделениями) на выбор пилотов. Существует, правда, мнение, что такое давление все же было, но в армейских частях (армия всегда считалась в Японии более авторитарной, нежели ее вечный союзник и одновременно соперник – Императорский флот). Нам это кажется более-менее вероятным относительно последних месяцев и недель войны (подтверждения этого – можно найти в мемуарах Кувахары Ясно) – в конце концов, сама идея силой «принужденных» к самоубийственным вылетам камикадзэ кажется довольно бредовой. То есть приказать солдату, летчику или моряку стать камикадзэ против его волини одно начальство никогда, в общем, не могло, не рискуя выпустить ситуацию из-под контроля. Даже в необычайно дисциплинированной, подчас невероятно авторитарной Императорской армии и тем более на флоте. Другое дело, если эти люди так или иначе уже были внутренне готовы к смерти. Нередко процедура выглядела так – все (или многие) пилоты того или иного соединения писали заявления о своем желании стать камикадзэ, причем особенно пылкие – собственной кровью, а руководство рассматривало их, отбирая подходящие, как ему казалось, кандидатуры для той или иной операции (в этом суть неоднозначных слов многих пилотов и моряков-самоубийц «меня назначили камикадзэ» или «меня выбрали быть камикадзэ»).

Возможно, имело место косвенной давление? Со стопроцентной уверенностью ответить на этот вопрос трудно. С одной стороны, мы могли бы подумать, что многие пилоты, воспитанные в японских традициях, просто не могли отказаться, когда их товарищи и друзья соглашались стать камикадзэ. Похоже, нередко так оно и было. Но есть и факты, свидетельствующие об обратном. Так, осенью 1944 года директор одного из учебных центров по подготовке экипажей торпедных катеров близ Симоносэки (откуда рукой подать до залива Данноура – места самого знаменитого в истории Японии коллективного самоубийства клана Тайра в 1185 году), собрав 400 курсантов, объявил о наборе в экипажи катеров-самоубийц и пловцов-самоубийц. Полдня курсанты входили в кабинет начальника и вели короткие беседы с глазу на глаз. Около 200 человек согласились участвовать в подобных атаках, примерно столько же отказались, причем к отказавшимся (по их же воспоминаниям) не применялись какие-либо карательные или прочие санкции. То же касается и летчиков. Мы знаем случаи, когда командиры подразделений (неслыханно для любой, тем более японской армии) просилисвоих подчиненных подумать 24 часа и вступить в ряды камикадзэ либо отказаться (хотя имели приказы о необходимости формирования таких подразделений). Складывается впечатление, что командование как высшего, так и среднего и даже низшего звена долго не могло определиться, как быть в подобной ситуации. Впрочем, несмотря на серьезные сомнения, которые они испытывали до самого конца боевых действий (вице-адмирал Ониси Такидзиро как-то бросил вскользь своему адъютанту: «Что касается меня, то, вероятно, и через сто лет не найдется никого, кто оправдал бы мои действия»), тактика камикадзэ стала реальностью, с которой надо было считаться всем по ту и эту сторону линии фронта. Наиболее взвешенной позицией относительно добровольности или недобровольности выбора камикадзэ нам представляются слова бывшего летчика-камикадзэ Нагацука, вынужденного вернуться после того, как он не нашел свою цель, и невероятно переживавшего по этому поводу: «Я, как свидетель, который пережил эту миссию, подтверждаю, что наше желание было в полном согласии с приказом, отданным высшим командованием. Очевидно, целые группы авиаторов являлись просить этого поручения вследствие срочных обстоятельств, и, с другой стороны, никто, кроме самих заинтересованных лиц, не может отдавать отчет в состоянии души… Добровольно или по принуждению – вопрос не в том. Я могу подтвердить, как уцелевший старый пилот-самоубийца, что все мои друзья были готовы принять добровольно приказ или просить этого поручения».

Японская официальная пропаганда отреагировала быстро. Смерть за родину и императора всегда подавалась ею как образец конца для каждого японца (то есть самурайский образ достойной смерти в XX веке был распространен на всю нацию – едва ли можно найти более блестящее подтверждение тезиса о том, что именно элита является ядром для кристаллизации современной нации). Не было для этой пропаганды новым и прославление добровольной смерти – история войны на Тихом океане знает немало безумных «банзай-атак» с целью не столько нанести вред врагу, сколько достойно погибгнуть в ситуациях, в которых западные солдаты сдавались в плен с сознанием честно выполненного долга (об изменении этого отношения в японской армии и флоте в XX веке можно прочитать, например, работу У. Книга). Новым, пожалуй, была лишь новая впечатляющая и завораживающая форма этой смерти – смертельное пике – и его относительная эффективность, вынуждавшая пропагандистскую машину гибнущей империи работать все активнее именно в этом направлении. Все камикадзэ без исключения начали заноситься в разряд гунсин –«военных богов» синто, посмертно же их повышали в звании на две ступени, многие посмертно награждались орденами «Золотого Сокола» и «Восходящего Солнца», их семьи пытались окружить максимально возможным в то нелегкое время вниманием (в большей степени это были почет и уважение, а не материальные блага, но нередко имели место и повышенные пенсии, улучшенные продуктовые пайки). Семьи уведомлялись о смерти их родственников-камикадзэ в специальных письмах, наполненных самыми «возвышенными» и высокопарными выражениями (как и прочие образчики официозной пропаганды, они полны штампов и в целом, сказать по правде, малоинтересны). Была создана и целая кино– и фотогалерея образов камикадзэ, представленная фильмами, снятыми на авиабазах, кадрами (реальными и комбинированными) боев и самоубийственных атак, большими портретами бравых улыбающихся летчиков в летных комбинезонах и белых самурайских наголовных повязках хатимаки.Газеты и радио сообщали о подвигах камикадзэ едва ли не чаще, чем о других новостях с фронта. Доверие японцев были призваны завоевать трогательные истории о том, что сам божественный император на Новый 1945 год ел только ту скудную пищу, которую предлагали камикадзэ, – из солидарности. Главным же лейтмотивом пропаганды стал лозунг «Если надо – сто миллионов умрут за императора!», т. е. превратившись все как один в камикадзэ.

Важнейшую роль среди пропагандистских текстов играло знаменитое «Имперское предписание солдатам и матросам», отданное императором Мэйдзи в 1882 году. По воспоминаниям свидетелей тех лет, оно считалось практически священным. Это был документ, состоявший из нескольких страниц, которые каждый военный был обязан знать наизусть. Его правила и философию требовалось «поглощать» через постоянную зубрежку и медитации. Каждый должен был быть готовым в любой момент процитировать его, полностью или по частям.

Иногда японских бойцов заставляли повторять «Предписание» наизусть полностью на каждой вечерней поверке. Распевное чтение длилось около четверти часа. Впрочем, по словам пилота Кувахары Ясуо, на их авиабазе повторяли только пять основных пунктов, а именно:

«1. Солдат и матрос должен считать преданность своей важнейшей обязанностью. Солдат или матрос, чей боевой дух недостаточно силен, каким бы талантом он ни обладал в искусстве или науке, является простой марионеткой. Тело солдата или матроса, просящее пощады, каким бы организованным и дисциплинированным он ни был, в сложных ситуациях ничем не отличается от черни. С твердым сердцем выполняй свой главный долг – храни верность. Постоянно помни, что обязанность тяжелее скалы, а смерть легче перышка.