Страницы незримых поединков

Что могло случиться? За три месяца работы в Московской ЧК вызовы были всякие — и такие, как сегодня, ранним утром, и по ночам поднимали; с работы придешь, жуешь отрешенно оставленную тебе пайку хлеба, слушаешь, как гудят от усталости ноги, и вдруг: «Лобов! На выход!..» Но сегодня что-то такое было в голосе Василия Васильевича, что-то скрывалось за обычной его неторопливостью, вот хотя бы это «быстренько» — вырвалось словечко это у него, явно вырвалось. «Быстренько», а говорить стал еще медленнее, а? Что бы все это могло значить?

Через полчаса, соскочив с подножки весело перезванивающего трамвая, Иван Лобов, показав свое удостоверение часовому, почти бегом взбежал по лестнице и постучал в дверь кабинета Фомина.

— Можно?

— Как нельзя? Жду, входи давай.

Василий Васильевич, выйдя из-за стола, крепко пожал руку Ивану, с какой-то особой, тревожной лаской вглядываясь в худое, изжелта-серое лицо своего сотрудника, товарища младшего своего, которого он любил суровой и такой нежной любовью, от которой во сне по ночам глухо болело сердце.

Нет, московский климат явно ему не пошел впрок. В каком году они познакомились? В десятом? Нет, кажется, в двенадцатом, в Оренбурге. Крепкий, быстрый, в сущности, совсем еще мальчишка, но дважды уже привлекавшийся за участие в Иваново-Вознесенской социал-демократической организации. Затем год ссылки в Туркестан, откуда Лобов и попал в этот губернский пыльный, на самом краю Европы, городишко. Да, тогда щеки у него были свежее, губы, как у девушки, припухали… Как быстро, как стремительно летит время!

— Н-ну, выглядишь ты вроде бы вполне, — проговорил Василий Васильевич, отпуская наконец руку Ивана. — Опыта поднабрался, да? Хватка оперативная, кругозор, профессиональная наблюдательность… Мне говорили о тебе товарищи. Рад, Иван Федорович, за тебя. Располагайся, разговор у нас с тобой будет серьезный.

— А говорили — хороший, — улыбнулся совсем как-то по-детски Иван.

— Серьезный и есть, Ваня, хороший. Томить не буду, скажу сразу: тебе нужно возвращаться в Оренбург.

— Когда?

— Сколько тебе надо на сборы?

— Пяти минут хватит.

— Значит, немедленно. Документы твои уже готовы. А теперь слушай внимательно…

Поезд летел на юго-восток. Уголь был плохой, паровоз отчаянно дымил, гудел тонко и пронзительно. Скорее бы Оренбург! Обстановка там назревает крутая, можно сказать, чрезвычайная. После контрреволюционного мятежа белочехов вновь подняла голову дутовщина. Город наводнен вражеской агентурой, дутовскими шпионами, саботажниками, разномастными спекулянтами и просто грабителями и бандитами. Убийства из-за угла, нападения на советские учреждения. Какие люди погибли, какие друзья и товарищи! Уничтожен отряд Персиянова в Илецкой Защите, у Изобильной попал в засаду Цвиллинг со своими бойцами. Лобов вспомнил, как они сидели в губернской тюрьме все вместе с Цвиллингом, как объявляли голодовку. Тогда все обошлось благополучно. Ивану удалось бежать из тюрьмы, остальных товарищей освободили наши.

Нет, прав Фомин: борьба ужесточается, принимает все более изощренные формы, и в Оренбурге оказались не готовы к изменившейся обстановке. Полгода тому, назначенный комиссаром военно-народной охраны, он издал приказ, в котором говорилось об упразднении старой городской милиции. Вместо нее при военно-народной охране был создан отдел уголовной разведки, преобразованный впоследствии в отдел уголовного розыска. Вопрос об укреплении органов по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом никогда не сходил с повестки дня. Сегодня он приобрел особую остроту.

Об этом свидетельствуют материалы специального заседания губисполкома в мае 1918 года, которое рассмотрело мероприятия, направленные на предотвращение готовящегося переворота в городе. Было прямо сказано, что постановка разведывательной и контрразведывательной работы не соответствует военному положению, на котором фактически находился город, да и вся Оренбургская губерния.

В отдел контрразведки, созданный при военно-революционном штабе, привлекались сотрудники без достаточной проверки. Чего только стоит случай с Матвеевым, который оказался дутовским агентом. Допускались случаи грубого нарушения революционной законности, самоуправства. Да, отдел контрразведки не решал возложенных на него задач. Дело дошло до того, что в частях Красной Армии допускается преступная провокационная агитация, «ведущаяся врагами народа с целью подрыва в войсках революционной дисциплины».

Выходя на станциях из душного вагона, покупая на станционных базарчиках кое-какие харчишки, Лобов все думал и думал о предстоящей работе, о том, что нужно реорганизовать штаб по борьбе с контрреволюцией и ее отдел контрразведки. Нужны более жесткие организационные формы, нужен порядок, строжайшая дисциплина. Ведь это же курам, а точнее, врагам, на смех: сам комиссар штаба Самойлов участвует в патрулировании города! Нет, так больше нельзя. Нужны профессионалы, а не дилетанты. Хватит и мягкотелости, хватит под честное слово отпускать на волю своих врагов.

Вот уже и Волга, за нею распахнулись бескрайние, всхолмленные слегка оренбургские степи. Дорога заканчивалась, заканчивалось время размышлений, анализ своей трехмесячной работы в Московской ЧК. С какими замечательными товарищами свела там его судьба!

II

1 июня 1918 года на базе штаба по борьбе с контрреволюцией и отдела контрразведки была образована Оренбургская губернская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Возглавил ее Иван Лобов, и было ему в ту пору двадцать шесть лет.

Иван Федорович хорошо знал город. Впервые он сюда приехал, отбыв ссылку в Туркестане, в одиннадцатом году. Здесь, после очередного разгрома охранкой, налаживалась работа местной группы РСДРП. Заметную роль в возрождении организации играл политический ссыльный Василий Васильевич Фомин, — вот еще откуда пошла их дружба!

Первое время он еще часто вспоминал те удивительные дни, когда он устроился работать приказчиком в мануфактурный магазин, а все свои вечера, частенько даже и ночи, отдавал партийной работе. Последующие события, оперативная работа, которой он посвящал всего себя без остатка, отодвинули эти воспоминания в самый далекий уголок его души. Полузабытые, а то и вовсе забытые, они все-таки продолжали невидимыми родничками питать его, придавать ему силы.

Возглавив губчека, Иван Федорович попытался нарисовать себе общую картину контрреволюционного подполья в Оренбурге. Для этого он потребовал себе все имеющиеся материалы, которые накопились в штабе по борьбе с контрреволюцией, следственной комиссии ревтрибунала, а также в военно-революционном штабе. Нередко он сам выходил на городской рынок, на Зеленый базар, на привокзальную площадь, смотрел, слушал, вступал в обычные разговоры. Он и своих сотрудников учил слушать, наблюдать, делать безошибочные выводы с помощью совершенно обыденных каких-то мелочей, невзначай оброненного слова, походки, выражения глаз…