Странники Гора

– Три очка каждому, – провозгласил судья.

– Мы закончили, – сказал я Альбрехту. – Ничья.

– Нет. Победителя нет.

Он гордо выпрямился на гарцующей каийле.

– Победитель будет! – крикнул он. – Лицом к копью!

– Я не поскачу, – сказал я.

– Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! – выкрикнул Альбрехт.

– Если ты не поедешь, – сказал судья, – победа будет за ним.

Я должен был скакать.

Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне.

Это было самым трудным в состязаниях на копьях. Невероятно легкий удар, наносящийся оружием, свободно скользящим в расслабленной, свободно сжимающей древко руке, должен позволить острию подцепить тоспит изо рта девушки, и в случае удачи воин может быстро и плавно отдернуть копье назад, скользнув острием чуть слева от живой ветви. Выполненный хорошо – это великолепный, аккуратный удар. В случае же малейшей неточности девушка может быть ранена или убита.

Элизабет стояла лицом ко мне, и вид у неё был не испуганным, а скорее вызывающим. Она даже стиснула кулаки.

Я очень надеялся, что не пораню её.

В предыдущем состязании я старался держать копье чуть левее, так что если удар был бы неточным, острие просто пронеслось бы мимо тоспита, не задев его, но теперь, когда Элизабет стояла ко мне лицом, я должен был ударить в самый центр фрукта, и никак иначе.

Каийла бежала быстро и ровно. Когда я миновал Элизабет, унося тоспит на острие копья, толпа одобрительно зашумела.

Воины восхищенно гремели копьями о лакированные щиты, мужчины кричали что-то восторженное, женщины-свободные и рабыни приветствовали меня звонкими возгласами.

Остановив скакуна, я обернулся, ожидая увидеть Элизабет побледневшей, едва ли не теряющей сознание. Она, похоже, не собиралась этого делать.

Кассар Альбрехт в гневе опустил копье и устремился к своей рабыне. В мгновение ока он миновал ее тоспит на кончике копья. Девушка безмятежно улыбалась.

Толпа приветствовала Альбрехта.

Затем, когда все немного попритихли, судья протянул руку к копью кассара и тот без удовольствия передал ему оружие для осмотра.

– На острие кровь, – сурово сказал судья.

– Я не коснулся ее! – крикнул Альбрехт.

– Я не задета! – вторя ему, выкрикнула девушка.

Судья продемонстрировал оружие. На кончике острия, как и на желтовато-белой кожуре фрукта, были явно видны следы крови.

– Открой рот, рабыня, – приказал судья.

Девушка замотала головой.

– Сделай это, – сказал Альбрехт.

Она открыла рот, и судья, грубо разведя ей челюсти, заглянул вовнутрь. Во рту была кровь. Девушка предпочитала глотать её, ничем не выдавая ранения.

Она показалась мне бесстрашной, бравой девушкой.

Правда, когда я внезапно понял, что теперь она и Дина из Тарии принадлежат Камчаку и мне, я испытал что-то вроде шока.

Обе девушки, опустив головы и подняв скрещенные руки, преклонили перед нами колени. Элизабет Кардуэл сердито посмотрела на них. Камчак, посмеиваясь, соскочил с каийлы и, быстро связав им запястья, надел на шею каждой по кожаному ремню, привязав свободные концы к луке своего седла. Связанные таким образом, девушки продолжали стоять на коленях у лап его каийлы. Дина из Тарии бросила на меня беглый взгляд, в котором я успел прочесть робкое признание того, что я теперь её господин.

– Я не знала, что нам нужны все эти рабыни, – промолвила Элизабет.

– Молчи, – цыкнул на неё Камчак, – или получишь клеймо.

Но, похоже, по каким-то одной ей известным причинам Элизабет Кардуэл смотрела волком скорее на меня, чем на Камчака. Она откинула голову и дернула ею так, что волосы подпрыгнули у неё на плечах.

Затем по каким-то не вполне понятным мне самому причинам я вытащил путы, связал ей запястья, как Камчак сделал это с другими девушками, и надел ремень на её шею, привязав его к луке седла.

Возможно, я таким образом хотел напомнить ей о том, что она тоже была рабыней.

– Сегодня, маленькая дикарка, – добавил Камчак, подмигивая ей, – будешь спать скованная, под фургоном.

Элизабет чуть не задохнулась от возмущения. После этого мы с Камчаком развернули наших каийл и направились обратно к фургонам, таща за собой привязанных к седлам девиц.

– Подходит время, – сказал Камчак, – завтра стада двинутся к Тарии.

Я кивнул. Зимовка кончилась. Начиналась третья фаза года – Возвращение к Тарии. Теперь я мог надеяться получить ответы на все мучившие меня столь долгое время вопросы: к примеру, разрешить загадку ошейника с посланием, разобраться с тайной, окружавшей его появление на Горе, а также наконец, поскольку мне не удалось ничего обнаружить среди фургонов, найти хоть какую-нибудь зацепку, путеводную нить, способную привести меня к разгадке местонахождения или дальнейшей судьбы золотистой сферы, которая является или являлась последним яйцом Царствующих Жрецов.

– Я возьму тебя с собой в Тарию, – сказал Камчак.

– Хорошо, – ответил я.

Мне понравилась Зимовка. Но теперь она закончилась. С приходом весны боски двинулись на юг, за ними последовали фургоны, а с ними и я.

Глава 9. АФРИЗ ИЗ ТАРИИ

Не было ни малейших сомнений в том, что я в надетой на меня красной тунике воина и Камчак в черных кожаных доспехах выглядели несколько странно в банкетном зале дома Сафрара, торговца из Тарии.

– Это печеный мозг тарианского вуло, – объяснял Сафрар.

Меня несколько удивляло, что Камчак и я, будучи своеобразными послами народов фургонов, принимались в доме торговца Сафрара, а не во дворце Фаниуса Турмуса, правителя Тарии.

Камчак пояснил мне, что на это имелись две причины – официальная и настоящая. Официальной причиной, провозглашенной когда-то давно правителем Фаниусом Турмусом и другими официальными лицами, считался указ о том, что между городом и кочевниками не могут быть заключены дипломатические отношения, а настоящей же причиной, по-видимому широко не афишируемой, являлось то, что реальная власть, как это часто случалось и в других городах, принадлежала касте торговцев, главным из которых был Сафрар. Впрочем, правитель, разумеется, был проинформирован о встрече, и на банкете присутствовал его полномочный представитель – Камрас из касты воинов, капитан, который, как я слышал, уже не первый год был чемпионом Тарии.

Я подцепил кусочек печеного мозга вуло и сунул в рот золотой палочкой для еды, насколько мне известно, – предметом, уникальным для Тарии. После этого запил все большим глотком напитка, стараясь проглотить его как можно быстрее – терпеть не могу сладкие, похожие на сироп вина Тарии, ароматизированные и переслащенные до такой степени, что на их поверхности, кажется, можно оставлять отпечатки пальцев.

Должен заметить, что каста торговцев не относится к пяти традиционным высоким кастам Гора – посвященных, писцов, врачей, строителей и воинов. Без сомнения, факт, что только члены пяти высоких каст занимают места в верховных советах городов, вызывает сожаление. Но, как и следовало ожидать, золото торговцев в большинстве мест оказывает свое влияние, и не всегда в такой вульгарной форме, как дача взяток или оплата услуг, более часто – в скрытой форме, а именно: в предоставлении кредитов на проекты или нужды высокопоставленных лиц либо в отказе от такового. На Горе говорят: «У золота касты нет». Это высказывание особенно популярно среди торговцев. И в самом деле, наедине с самими собой, как я слышал, торговцы склонны считать свою касту самой высокой кастой Гора, хотя и не стараются провозглашать это во всеуслышание, дабы не оскорбить чувства других. Разумеется, такое заявление имеет некоторые основания, поскольку торговцы на свой лад являются храбрыми, умными и искусными людьми, проводящими много времени в путешествиях, поддерживающими связь между землями, рискующими караванами, достигающими коммерческих соглашений, людьми, развившими и поддерживающими меж собой Торговый Закон – единственный официальный договор, действующий во многих горианских городах. На деле именно торговцы организуют и проводят четыре великие ярмарки, проходящие каждый год у подножия Сардара; я сказал «на деле», потому что официально ярмарки проходят под руководством касты посвященных, которая между тем в основном поглощена церемониальными жертвоприношениями и счастлива передать фактическое руководство этой огромной коммерческой структурой – сардарской ярмаркой – в руки низкой, зачастую презираемой касты торговцев, без которой, правда, ярмарки скорее всего не существовали бы, по крайней мере в той форме, что сейчас.