Странный генерал

Только один раз, потеряв осторожность, они чуть не напоролись на конный разъезд. Каамо все же успел заметить мелькнувших меж деревьев всадников. Быстро свернув с дороги и положив послушных коней, разведчики притаились в зарослях. Уланы на рысях проехали мимо, переговариваясь о бое под Колензо. Можно было понять, что англичане там отступили. Норовистая кобыла под сержантом беспокойно заржала, – видно, почуяла бурских коней. Петр положил руку на затвор карабина… Нет, уланы ничего не сообразили.

Солнце давно перевалило зенит, близился вечер. К Вентеру надо было бы выбраться на всякий случай засветло: если там есть передовые посты англичан, нужно их высмотреть да заодно наметить, как прошмыгнуть мимо. Петр придержал коня и глянул в карту, испещренную собственными пометками.

– Давай, Каамо, двинем прямиком через лес.

– Давай, Питер, двинем! – У парня было хорошее настроение; он всегда радовался, когда доводилось оставаться с другом вдвоем: среди буров Каамо чувствовал себя скованней.

Они начали пробираться сквозь чащу. Под густым лесным покровом было сумеречно и сыро. Редкие птицы негромко перекликались в зеленой гуще. Слева дыбился крутой склон горы, справа надвигался другой – они въезжали в ущелье.

Вдруг конь под Петром всхрапнул и шарахнулся. Щелкнул курок винтовки Каамо. Петр вскинул голову. Крупный зверь с грязновато-желтой, испятнанной черным шкурой бесшумно прыгнул в переплете ветвей – только мелькнул и скрылся. Петр озадаченно оглянулся на Каамо:

– Неужели леопард?

Лицо Каамо, казалось, даже осунулось. Он кивнул, поглаживая коня, потом сказал тихо:

– Этот зверь хуже льва. Страшнее. Хорошо, что не ночь!..

Ущелье суживалось. Деревья, перевитые лианами, тесно лепились на его почти отвесных склонах, и лишь высоко над головой узким проливом в зеленых берегах синело небо. Хрустальный нежно взбулькивающий ключ выбивался из-под подошвы горы. Грешно было бы проехать мимо. Наскоро перекусив билтонгом, путники напились и ополоснули лица.

Снова двинулись в дорогу. Теперь ущелье начало расширяться, а деревья смыкались все теснее, буквально лезли друг на друга. Приходилось продираться сквозь буйную поросль, защищая лицо от ветвей и сучьев. Солнце не пробивалось сюда, стало совсем темно. Неестественно громко прокричала какая-то птица. На сердце сделалось хмуро и тревожно.

Каамо сдавленно вскрикнул, и в тот же миг что-то обрушилось сверху на Петра. Он не успел опомниться, как мускулистые чернокожие руки сдернули его с коня, зажали и оплели гибкими крепкими лианами. Два ассагая уперлись в грудь. Рычал и бился рядом также связанный Каамо.

Человек двенадцать зулусов окружили их. Это были молодые, здоровые мужчины, в большинстве вооруженные ружьями. Почти все щеголяли лишь в повязках из шкур, украшенных хвостами диких кошек. Какой-то воин натянул на голову шляпу, сбитую с Петра. Другой потянулся к револьверу. Петр резко двинул плечом – тот отлетел в сторону. Воин с ассагаем угрожающе замахнулся тяжелой палицей.

– Еоа! – строго одернул его (это прозвучало, как «эй, ой!») высокий и тучный зулус с грубой татуировкой на теле; голову его украшали черные страусовые и белые петушиные перья; он был, видимо, старшим: воин покорно опустил палицу.

Старший шагнул поближе, широко улыбнулся и неожиданным по-обезьяньи ловким движением выхватил «веблей» Петра из кобуры.

– У! – Он наставил револьвер в лицо пленника. (Петр не шелохнулся.) – Смелая бур? – сказал зулус на ломаном английском и снова улыбнулся. – Будем поджаривать твой пятка. Иди. – Он повелительно взмахнул рукой, указывая вверх. – Иди, иди!

Петр оглянулся на Каамо. Тот застыл, как изваяние, толстые губы были плотно сжаты, глаза опущены.

– Выше голову, братишка, – сказал Петр как мог веселее и начал карабкаться в гору.

С завязанными, натуго припутанными к туловищу руками это было очень трудно. Несколько раз он падал, его подхватывали. Татуированный что-то сказал негромко, и сразу по два воина подскочили к каждому из пленников, чтобы помочь передвигаться. Сзади тянули лошадей.

Выкарабкавшись из ущелья, они пошли на юг. Шли без тропы или, может быть, просто Петр не различал ее в быстро густеющих сумерках. Неожиданно из тьмы неслышно появился еще один воин. Он что-то сказал старшему. Петр уловил лишь одно знакомое слово – «индун». Так назывались офицеры зулусской армии.

– Быстро иди! – повернулся старший к пленникам. – Огонь твоя пятка много готов, – и засмеялся.

Зулусский бивак открылся неожиданно. В неглубокой лощинке горели костры, меж ульеобразных шалашей бродили воины, чуть в сторонке возвышалась палатка английского образца.

Пленников подвели к одному из костров, а старший поспешил к палатке. Свое грузное тело он нес удивительно легко и быстро. Вокруг сейчас же собралась толпа. Зулусы говорили что-то, кричали, строили гримасы и смеялись, открыто и недружелюбно потешаясь над пленными.

«Да, – подумал Петр с тоской, – пятки не пятки, а живым нам отсюда не уйти. Вряд ли они захотят передать нас англичанам» расправятся сами».

Неожиданно шум стих. Толпа раздвигалась, пропуская кого-то.

Петр взглянул – к ним подходил… Чака.

Он шел по черному живому коридору самоуверенный, властный, важно выпятив грудь. Вдруг что-то дрогнуло в его лице, но оно осталось невозмутимым, лишь, показалось, вспыхнули глаза. Или это блеснул в них отсвет кострового пламени?

Петр не знал, как поступить. Назвать индуна по имени, броситься ему навстречу? Но, может, Чака не хочет этого, может, нельзя?.. Каамо тоже узнал его и, видимо, тоже растерялся. Он взглянул на Петра и плечом прижался к нему.

Чака приблизился и по-зулусски обратился к воинам, доставившим пленников. Похоже, он благодарил их. Потом интонаций его голоса стала резкой, повелительной, и стражники тотчас принялись распутывать на пленниках узы. По толпе прошел негромкий ропот. Чака поднял руку и снова заговорил. Он говорил быстро и взволнованно, поминутно указывая на Петра, потом порывисто шагнул к нему и обнял.

– Здравствуй, Питер! Чака приветствует брата!

– Здравствуй, Чака!..

Теперь толпа загудела оживленно и радостно: индун встретил своего друга, своего брата, который когда-то спас Чаке жизнь.

Руки Петра затекли, он разминал и растирал их, а губы сами расползались в улыбке и пощипывало глаза. Чака заметил на его руке широкий браслет из кожи носорога – свой давний подарок, знак побратимства. Он прикоснулся к браслету, и глаза его тепло прищурились.

– Узнал, – радуясь, сказал Каамо не то о браслете, не то о Петре и себе.