Странный генерал

Он стоял, склонив голову, и, чуть прищурясь, смотрел на широкий пенный след, оставляемый пароходом. У самой кормы вода бурунилась и кипела, потом спадала в невысокие, плоские волны, оставляя на поверхности пузырящуюся пену. След тянулся белым, чуть изжелта шлейфом, постепенно исчезающим в дымке тумана.

«Вот так, – думал Петр, – и мои дела: бурлили, кипели, а прошли годы – они растаяли, исчезли, растворились в сумятице дней, оказавшись, в общем-то, никчемными».

Глухой, уже не больной болью отзывались в сердце бегучие воспоминания о войне в Африке, о расставаниях с друзьями и товарищами. Благополучно добравшись в конце 1901 года до Парижа, Петр хотел было обратиться к Паулю Крюгеру, который все еще мыкался по Европе, тщетно взывая о помощи бурам, но, рассудив, махнул рукой и нанялся рабочим на один из заводов Рено.

По газетам он следил за перипетиями окончания южноафриканской драмы. Переговоры, о которых говорил ему при последнем свидании Луис Бота, окончились неудачей: английское командование не хотело ни малейших компромиссов. Конец года и начало следующего прошли в редких и некрупных схватках бурских партизан с оккупантами, и снова возникла необходимость в мирных переговорах. Они состоялись и тянулись долго, но наконец 1 июня 1902 года в Варенигинге был подписан мир: бурские республики переходили под эгиду Великобритании.

Вскоре генералы Бота, Деларей и Девет отправились в Лондон выторговывать крохи самоуправления. Миссия их была печальной – унизительной и неудачной.

Кто знает, может быть, Петр навсегда остался бы во Франции, рядовой парижский пролетарий, не произойди одной почти случайной встречи. В маленьком ресторанчике, куда Петр – теперь уже Пьер – обычно заходил перекусить вечером, к нему однажды подсел какой-то худосочный, чахоточного вида блондин.

– Извините, месье, вы русский? – спросил он.

Петр медленно повернул к нему голову, оглядел спокойно, хотя сердце екнуло, и сказал:

– Русский.

– Мне хотелось бы поговорить с вами. Может, пройдемся?

Они долго бродили по улицам. Николай Гриневич пригласил его в субботу к себе.

– Соберутся земляки, поболтаем, вспомним матушку Русь…

Так Петр познакомился с группой эмигрировавших из России социал-демократов.

То были разные люди – и по своему положению, и по характерам, и по взглядам. Но на это Петр вначале не обращал внимания: просто он жадно вслушивался в разговоры о родине, старался понять, что там происходит, какая там нынче жизнь. Споры были нескончаемы. Спорили о целях и методах борьбы. Постепенно Петр понял, насколько разнообразна «окраска» его товарищей. Одни из них тянулись к эсерам, другие стояли на плехановских позициях, третьи, упорные и яростные, все чаще ссылались на Ленина.

Петр с головой ушел в политическую литературу: он не мог быть со всеми сразу, ему надо было определиться. Когда в феврале 1905 года он приготовил и прочел реферат о взаимоотношении рабочего класса и крестьянства в революции, Гриневич сказал с досадой:

– Еще один перекинулся в лагерь Ленина…

В первых числах апреля 1905 года с адресами явок и шифрованными письмами в Россию выехал новый партийный агент Петр Ковалев…

Вскипая и спадая, скользил в туманную дымку позади пенный след.

Впереди вставал уже остров Котлин с Кронштадтской крепостью, за ним – Петербург.

Петру вспомнилось, как тринадцать лет назад полуграмотным зеленым парнем покидал он родные берега. Берегов, впрочем, он и не видел: кидал жаркий уголь в ненасытное чрево парохода. Теперь он возвращался к матери-родине возмужавшим и закаленным, убежденным бойцом.

Он знал, на что потратить свои силы, – против чего и ради чего.

Петр поднял голову, поправил пальто на широких плечах. «Ну, Россия, принимай своего сына, и пусть солоно будет твоим ненавистным правителям!» Неторопливым, твердым шагом он двинулся к носу парохода, пристально вглядываясь в еще невидимый Петербург.

2

За окном чернел глухой ноябрьский вечер, но в комнатах этого богатого особняка, заполненных шорохом платьев, легким шарканьем подошв по паркету и негромким возбужденным говором, было светло и празднично. В большой зале, по диванчикам у стен, шушукались дамы. Мужчины группировались небольшими кучками и переговаривались с видом несколько небрежным и, однако, настороженным: вот-вот на вечере должен был появиться генерал-губернатор.

Окруженный несколькими почитателями, в залу вошел Александр Иванович Гучков. Он имел вид осанистый и вместе с тем утомленный. Один из финансово-промышленных тузов, создатель новой партии «октябристов», Александр Иванович в эти дни чувствовал себя чуть ли не спасителем отечества. По правую руку от него семенил какой-то лысенький статский советник и все пытался заговорить, но только повторял:

– Александр Иванович, послушайте-с…

От крайней колонны навстречу Гучкову шагнул щеголеватый, подтянутый жандармский подполковник Глебов.

– Минутку, дорогой Александр Иванович, – мягко, но решительно, с привычной повелительной интонацией сказал он, и лысенький разом оказался оттертым.

Глебов с нежностью взял Гучкова под руку и, обдав почитателей его холодным, презрительным взглядом, повел через залу.

– Любопытная история… – начал он. – Однако скажите, вот вы во времена достопамятной англо-бурской войны были среди храбрых русских волонтеров и, так сказать, грудью своей прикрывали этот маленький отважный народ на поле брани.

– Как же, как же! – сказал довольный Гучков. – Ну, да ведь не я один, нас, русских, много там было.

– Вот к этому как раз я и веду. Не припомнится ли вам, был там среди буров такой генерал – Ковалев?

– Русский, что ли?

– Русский.

Гучков закатил глаза к потолку.

– Нет, милейший, такого не было. Я там почти всю кампанию провел, почти до сдачи Претории. Генералы там были Бота, Девет, Деларей… Ну, да вы и сами, надеюсь, газеты читали, знаете. А в чем, собственно, дело?

Подполковник помолчал, прищурив карие, с зеленой искоркой глаза на черные окна.

– Попался нам этот голубчик, – сказал он, сдерживая нервную усмешку. – Представляете? Месяца три наши агенты охотились за ним. Большевистский деятель Петр Ковалев. Дел он натворил – не перечесть. И вот наконец попался. Отстреливался, стервец, и, надо сказать, ловко – трех наших уложил. Убили его, черт задери, не смогли взять живым. – Глебов досадливо прищелкнул пальцами. – А при нем документ, подписанный Луисом Бота: выдан-де генералу армии Трансвааля Питеру Ковалеву… А? Не слыхали, значит?

Гучков секунды две таращил на Глебова глаза, потом сказал, спохватившись:

– Не слыхал, милейший, не слыхал… Странный какой-то генерал. Не находите?

– Странный, странный, – задумчиво покивал подполковник. – Однако не очень все это хорошо.

– Что ухлопали-то его? – подсказал Гучков и сам же смутился вульгарности выражения.

– Не в том дело, – чуть поморщился Глебов. – Люди у них какие-то особенные подбираются, у большевиков. Непримиримые, яростные, умелые.