Странный Томас
Шрифт:
Я вышел из клинча, нанося удар локтем под подбородок, а коленом — в промежность, но, к сожалению, колено в цель не попало.
Сирены послышались в тот самый момент, когда в дверях появилась мать Стиви с мясницким ножом в руке. Два отряда кавалерии спешили на помощь: один — в пижаме, второй — в сине-черной форме сотрудников полицейского участка Пико Мундо.
Харло не мог проскочить мимо меня и вооруженной женщины. Не мог добраться и до Стиви, столь нужного ему живого щита, который забился под кровать.
А если бы он открыл окно и выпрыгнул на крышу крыльца, то попал бы в объятия подъезжающих полицейских.
Сирены,
В отличие от диких зверей, большинство монстров в образе человеческом, наконец-то загнанные в угол, редко оказывают яростное сопротивление. Наоборот, открывают, что в основе их жестокости лежит трусость.
Руки Харло расцепились и закрыли лицо. Сквозь десятипалую броню я видел, что в глазах его стоит животный ужас.
Вжимаясь в угол, он заскользил плечами по стенам, пока не сел на пол, разбросав ноги в стороны, пряча лицо за руками, словно они были шапкой-невидимкой, которая могла укрыть его от взглядов стражей правопорядка.
Сирены достигли пика где-то в полуквартале от дома, в котором мы находились, а потом сошли на нет, как только патрульные машины в визге тормозов замерли на подъездной дорожке.
Не прошло и часа, как занялся день, но каждую минуту этого утра я прожил в точном соответствии со своим именем.
Глава 3
Мертвые не говорят. Почему — не знаю.
Полиция увезла Харло Ландерсона. В его бумажнике они нашли два полароидных снимка Пенни Каллисто. На первом — голой и живой. На втором — мертвой.
Стиви был внизу, в объятиях матери.
Уайатт Портер, чиф Портер, начальник полиции Пико Мундо, попросил меня подождать в комнате Стиви. Я присел на краешек кровати мальчика.
Один я пробыл недолго. Пенни Каллисто вошла сквозь стену и села рядом со мной. Синяя полоса исчезла с ее шеи. Выглядела она так, словно ее не задушили, словно она не умерла.
Как и прежде, Пенни молчала.
Я склонен верить в устоявшиеся представления об этой и последующей жизнях. Этот мир — путь открытий и очищения. Последующий мир разделен на две половины. Одна — дворец для души и бескрайнее царство внеземных радостей. Вторая — темная и холодная, где нет ничего, кроме ужаса.
Считайте меня глуповатым. Другие считают.
Сторми Ллевеллин, женщина нетрадиционных взглядов, уверена, что смысл нашего пребывания в этом мире — закалить нас для следующей жизни. Она говорит, что наша честность, чистота, храбрость и решимость противостоять злу будут оценены в конце наших дней в этом мире и, если мы получим проходной балл, нас зачислят в армию душ, выполняющих какую-то великую миссию в последующем мире. А те, кто не наберет необходимых баллов, просто перестанут существовать.
Короче, эту жизнь Сторми воспринимает как курс молодого бойца. Последующую называет «службой».
Я искренне надеюсь, что она ошибается, потому что одно из положений ее космологии состоит в том, что многие ужасы, с которыми мы сталкиваемся здесь, есть прививка от кошмаров, ожидающих нас в следующем мире.
Сторми говорит, что
надо безропотно принимать все, что выпадет на нашу долю в том мире, частично потому, что ничего такого в этом мире нам не увидеть, а главное, из-за награды за службу, которая будет ждать в третьей жизни.Лично я предпочел бы получить свою награду на одну жизнь раньше, чем предполагает она.
Сторми вообще считает, что потворствовать своим желаниям нельзя. Если в понедельник она хочет «айсберг», [11] скажем, малиновое мороженое с рутбиром, [12] она будет ждать до вторника, а то и до среды, прежде чем побаловать себя. Она настаивает, что от этого «айсберг» становится только вкуснее.
Мое мнение на этот счет следующее: если тебе так нравятся «айсберги» с рутбиром, купи себе один в понедельник, второй во вторник, а третий в среду.
11
«Айсберг» — мороженое, которое подается в стакане с прохладительным напитком.
12
Рутбир — газированный напиток из корнеплодов с добавлением сахара, мускатного масла, аниса, экстракта американского лавра.
Согласно Сторми, если я буду придерживаться подобной философии, то превращусь в одного из тех восьмисотфунтовых мужчин, которых, если они заболевают, приходится «выковыривать» из дома с помощью бригад строителей и подъемных кранов.
— Если ты хочешь страдать от унижения, когда тебя повезут в больницу на грузовике-платформе, не жди, что я буду сидеть на твоем раздутом пузе, как сверчок Джимини на загривке кита, и распевать «Когда ты загадываешь желание».
Вообще-то я уверен, что в диснеевском мультфильме «Пиноккио» сверчок Джимини никогда не сидел на загривке кита. Более того, я не убежден, что он и кит появлялись в одном кадре.
Но, если бы я поделился своими соображениями со Сторми, она бы одарила меня взглядом, который бы означал: «Ты совсем глупый или только злишься?» Таких взглядов я стараюсь избегать.
Пока я ждал, сидя на краешке кровати мальчика, даже мысли о Сторми не могли поднять мне настроение. Действительно, раз уж улыбающиеся черепашки Скуби-Ду на простынях не могли развеселить меня, наверное, ничего не могло.
Я продолжал думать о Харло, потерявшем мать в шесть лет, о том, что его жизнь могла бы стать ей памятником, о том, что он вместо этого опорочил ее память.
И, разумеется, я думал о Пенни. О ее жизни, оборвавшейся так рано, о потере, какой стала смерть девочки для ее близких, о боли, которая навеки изменила их жизни.
Пенни положила левую руку на мою правую и сжала, подбадривая.
По ощущениям ее рука не отличалась от руки живого ребенка, такая же доверчивая, такая же теплая. Я не понимал, как может она быть для меня совершенно реальной и при этом проходить сквозь стены, реальной для меня и невидимой для остальных.
Я немного поплакал. Иногда такое со мной случается. Я не стыжусь слез. В такие моменты слезы дают разрядку эмоциям, которые, не находя выхода, могли бы остаться внутри, ожесточить.