Странствие Кукши. За тридевять морей

Укрепленных городков бродники не строят, в случае вражеского нападения полагаются лишь на свое удальство. Когда дозорные сообщают о приближении врага, женщины и дети угоняют скотину в лес и сами прячутся там до поры, все же, кто может держать оружие, вскакивают на коней и устремляются навстречу супостату. Время от времени, собрав ватагу, бродники отправляются грабить народы, что живут по Русскому морю. Или переволакивают суда в Волгу и спускаются за тем же в Хвалынское море.

Дома свои они плетут из ракитовых прутьев, обмазывают глиной и кроют тростником. Промышляют рыбной ловлей, охотой, сеют хлеб, держат скотину, а торговли не признают. Можно, говорят, подарить, а продать – ни-ни! Самым почтенным занятием у них считают разбой. Словом, хороший народ, худого про них не скажешь. А гостеприимнее мы с Некрасом и не видывали. Верно я говорю, Некрас?

– Да уж куда гостеприимнее! – подтверждает Некрас. – Откармливали, как на убой!

– Уговаривали нас остаться навсегда в их благодатном краю. У нас тут, говорят, всего вдоволь – и рыбы в реках, и меду в лесах, и зверя да птицы, и покосов, и пастбищ, а тучнее нашей земли и в целом свете нет! Чистую правду говорят. Нам бы здесь, у Ильмень-озера, такую землицу! Что скажешь, Некрас, хороша землица на Дону?

– Ох, хороша! – откликается Некрас.

– Вот так! – задумчиво говорит Страшко. – Некрас-то не даст соврать, он сам ее в руках мял, на язык пробовал… Да, земля у них – истинное богатство! А кроме того, бродники – смелые разбойники и всегда готовы поживиться за счет соседей, соседи-то у них гораздо богатые! Бродники от века воюют, – то сами на кого-нибудь нападают, то от степных племен обороняются. А ведь не все ворочаются из битв… Так что им постоянно воинов не хватает. Они и заманивают добрых мужей со стороны, помогают обзавестись и домом, и хозяйством, и конем, и воинским доспехом…

Глава четырнадцатая ВОЛГА Продолжение рассказа Страшка

Благодарим гостеприимных хозяев и дальше плывем. Не повезло нам – лето стояло засушливое, пересохла речка Иловля, левый приток Дона, а ведь по ней, говорят, в хороший год можно чуть не до самой Волги добраться. Пришлось у тамошних б родников волочуги просить – так повозки для судов называются, их волами волокут. Волок-то не малый вышел – верст шестьдесят с гаком, четыре дня потели.

Но вот наконец корабли наши в Волге качаются. Недаром бродники говорили, что Волга всем рекам река. Другой берег так далек, что даже в ясную погоду подернут дымкой, а в ненастье его и вовсе не видать.

Плывем борзо [216] , суховей помогает. Время от времени навстречу тянутся вереницы купеческих судов. О чем думает удалец, глядя на них? Вестимо, напасть и пограбить! Но купцы так просто не плавают – у них сильная стража. Не больно пограбишь, еще и самим по шее накладут. Да к тому же, как нам растолковали бродники, купцы здесь под защитой хазарского царя, в пользу которого они десятину платят от своих товаров. Если кто над купцом неподобное учинит, царь считает своим долгом восстановить порядок. И горе тому шалуну, который попадет к нему живым!

216

Быстро.

Так-то оно так, конечно, да уж больно руки чешутся!.. Хоть отворачивайся, когда он, проклятый, в заморских одежах да на парчовых подушках среди молодых красивых девок-невольниц проплывает мимо тебя! Так бы и послал ему каленый гостинец из лука!

Стража-то стражей, однако все равно с тревогой поглядывает купец на нашу малую ватагу. А стража его еще загодя достает луки из расшитых кожаных налучников, стрелы из тулов тянет, на тетиву накладывает. Опасается… Впрочем не пустые это опасения, скоро мы и сами в том убедились.

Выше по Волге есть излучина, Самарская лука называется, она верст на двести путь удлиняет. Сперва на восток плывем по ней, потом, мысок обогнули, плывем обратно – на запад. Берег высокий, горный, ущелья, овраги, все дремучим лесом покрыто. Вдруг видим: из-за утеса выплывают челны, и пловцы в тех челнах мало похожи на торговых людей…

Никому из нас, конечно, не приходит в голову назад поворотить. Да и поздно. Позади точно такие же челны появились. Делать нечего, надеваем кольчуги, покрываем головы шлемами, берем наизготовку копья, обнажаем мечи. Луков не трогаем. Похоже и те, на челнах, не собираются начинать с перестрелки.

Сблизились и видим, что на разбойниках шлемы точно такие же, как наши, может быть, в одних кузницах кованы. Различаем под шлемами и лица. Сдается, что перед нами люди словеньского роду-племени, как и мы сами. На челнах тоже замечают, что перед ними не купцы. С переднего челна слышен оклик:

– Кто такие?

Один из наших отвечает этак задиристо:

– А вот такие! Вперед скажи, сами-то вы кто?

С челна кричат:

– Не желаете отвечать, вам же хуже! А ну, ребята, проучим нахвальщину [217] !

217

Нахвальщина – бахвал, хвастун, нахал.

Тем временем челны поравнялись с нами, и быть бы сече кровавой, кабы с одного из челнов не раздался радостный вопль:

– Нежило, друг, ты?

А Нежило в ответ:

– Перун ясный! Да ведь это Ждан!

Кто-то узнал меня, я – его. Так и пошло – одно узнавание за другим. Люди прячут мечи в ножны, прыгают с судна на судно, обнимаются, целуются.

Приплываем в их стан. Дремучий лес кругом, костры пылают, медвежатина на вертелах жарится, в котле варится уха. Вот уж и смерклось, а разговоры все не смолкают. Еще бы, столько лет не виделись, всего сразу и не переговоришь! Нашлось и хмельное… Словом, хорошо там у них. Век бы разбойничал!

Поселились они над Волгой, на Жигулевских горах, за несколько лет до нашей встречи, не откладывая дела, срубили себе избы и безбедно перезимовали. Житье там привольное, в лесах зверя полно, в Волге – рыбы. Так что добыть пропитание нехитро. А то, глядишь, повезет разбить торговый караван – тогда у шайки вдоволь бывает и вина и заморских яств. Постели застилают драгоценными заморскими тканями, одеваются в узорчатую чужеземную сряду, а в потаенных вертепах хоронят сарацинское серебро.

На Волхов возвращаться не собираются, ведь у них с князем Рюриком распря вышла. Новый-то князь, мол, еще поухватистей прежних будет, тех, что из рода его матери. Недаром люди добрые сказывают, что род этого Рюрика по отцу от сокола происходит, так, верно, и есть: когти-то у него железные, во что вцепится, уж не выпустит. Словом, никак не одобряют вольные люди призвания князя из Заморья.

Нежило говорит:

– Да у нас своих князей хоть пруд пруди! У каждого рода князь. Кабы Рюрик этот хоть немного с вечем считался, а то норовит все по-своему, и вече ему не указ! Водим-то Храбрый сулил вместе с вечем все решать, да вот вишь ты… знать, не судьба… Да и на что нам князь, что, мы сами собой володеть не можем?

Что-то больно скоро позабыл Нежило, как после смерти князя Гостомысла стали сами собой володеть… Ведь каждый должен бы помнить, что не было в них правды, что встал род на род, и все передрались – и чудь, и кривичи, и нерева, и прусы, и словене… Потому и позвали князя со стороны, чтобы не было у него тут заведомых подручников, чтобы судил по правде. Да и не совсем со стороны – Рюрик ведь внук Гостомыслов.

Не знал тогда никто, ни мы, ни они там, на горах-то Жигулевских, что князь Рюрик всех простил, зовет вернуться и хочет жить со всеми в мире и согласии. Кабы знали, может, не то и говорили бы…

Однако, что там они ни говорили, а когда прощались с нами, не только нас щедро одарили, но и особо послали с нами хорошие подарки князю Рюрику. Хоть и разбойники, а гостеприимные хозяева и мудрые осмотрительные мужи, ничего не скажешь.

И вот Самарская лука позади, позади и хазарская земля, плывем уже в пределах булгарского царя, впрочем тоже подвластного хазарскому кагану.