Странствия хирурга: Миссия пилигрима

— О Боже! Иначе ты все равно не отстанешь. — Томас сделал маленький глоток.

Куллус сделал большой глоток:

— Ну, расскажи, брат, что пишет Витус?

— Мне написал не Витус, а некий профессор Джироламо из Падуи. Ну, а теперь дай мне наконец дочитать до конца его письмо. Вот, возьми послание, которое я когда-то направлял Витусу. Ты еще не забыл? Год назад я сообщил ему, что туман вокруг его происхождения, слава Богу, окончательно рассеялся. Там я упоминал старую Тонию и ее рассказ о матери Витуса, ну и так далее. Прочти сам, чтобы я мог спокойно дочитать. — Отец Томас вновь нашел место, где остановился.

…Обе эпистолы проделали, полагаю, путь, полный приключений, если верить множеству странных помет на них. То, что послания в конце концов такими извилистыми путями прибыли в Падую, больше похоже на чудо. Слава всевышнему!

Позвольте мне под конец, еще раз вернуться к трактату «De causis pestis». Предполагая согласие кирургика, я пошлю вам, глубокоуважаемый коллега, экземпляр этой выдающейся книги, и заранее благодарен за ваш отзыв.

Сердечный привет Витусу из Камподиоса — или я должен называть его «лорд Коллинкорт»? — о благополучном прибытии которого в ваш монастырь я каждый день молю Господа.

С заверением моего высочайшего почтения остаюсь ваш Меркурио Джироламо, профессор Падуанского университета Падуя, 29-й день декабря A.D. 1579

Монастырский лекарь и приор отец Томас опустил письмо и собирался что-то сказать, однако тучный собрат опередил его и пожаловался:

— То, что написано в твоем письме, мне ведь и так прекрасно известно. Это знает каждый в Камподиосе. А что написано в другом письме, брат?

Не говоря ни слова, Томас протянул ему тяжелый профессорский манускрипт и занялся эпистолой Кэтфилда. Как он и предполагал, англичанин, кстати, оказавшийся управляющим замка и всех угодий, выражал сожаление, что послание из Испании не застало его хозяина и тот, вероятно, уже совершает морское путешествие в Танжер. А посему он принял решение безотлагательно послать письмо вдогонку…

Томас поднял взгляд. На этот раз он опередил любопытного Куллуса. Толстяк сидел, вперившись глазами в письмо и забыв обо всем на свете.

Монастырский врач позволил себе еще один глоток вина. В одном Куллус, несомненно, прав: это и в самом деле необыкновенный день, стоящий того, чтобы выпить доброго вина, не в последнюю очередь памятуя о чрезвычайно интересных новостях касательно победы над чумой.

Итак, что же написал коллега? Переносчик смертельной заразы — не более чем маленькая блоха? У отца Томаса проснулся научный интерес. Он бы с радостью узнал подробности, ведь и сам длительное время занимался этим бичом человечества, но придется потерпеть и дождаться Витуса. Вот только когда он появится?

Томас мысленно попенял себе, что не догадался расспросить посыльного. К примеру, откуда он прибыл и не встречал ли случайно на своем пути молодого хирурга… Он вздохнул. Пустое дело горевать об упущенных возможностях. Его жизнерадостный собрат, с таким неподдельным интересом изучавший письмо профессора, тоже не додумался бы до этого, но и не думает переживать.

— Послушай, Куллус, дай-ка мне письмо, я хочу показать его аббату Гаудеку. Он имеет право первым узнать, что Витус возвращается.

Толстяк быстро дочитал последние строки.

— Да, брат! А как ты смотришь на то, чтобы я пошел вместе с тобой? Я сгораю от нетерпения увидеть лицо отца Гаудека в тот момент, когда он услышит важную новость.

— Нет, я хотел бы пойти один.

— Ох, ну почему я должен оставаться здесь в одиночестве?

— Ты мог бы прочесть молитву. Почему бы нет?

— Ох-ох-ох, брат…

— Или заняться своим кувшином.

— Ох-ох-ох… Действительно, почему бы и нет?

Отец Томас не удержался от усмешки:

— Я знал, что ты не сможешь устоять перед вторым предложением.

И он быстро вышел из кельи.

Войдя в небольшое помещение, служившее аббату Гаудеку кабинетом, Томас застал отца-настоятеля низко склонившимся над ворохом карт звездного неба, на поля которых он острым пером наносил эклиптические расчеты. Это были новые данные, обусловленные мартовским расположением звезд в Северном полушарии, настолько существенные, что аббат горел желанием как можно скорее сообщить их молодому датскому астроному Тихо Браге, с которым состоял в переписке.

— Не помешаю, ваше преподобие?

Аббат Гаудек, крупный человек лет пятидесяти, меньше всего напоминавший монаха, каковым его принято представлять себе, оторвал взгляд от карт. Его лицо озарила улыбка.

— Ты никогда не мешаешь, Томас. Проходи.

— Спасибо, ваше преподобие.

— И не называй меня все время «ваше преподобие». Ты по меньшей мере на десять лет старше меня. К тому же мы одни. — Аббат отложил в сторону перо. — Чем могу быть полезен?

Томас на секунду смешался, не зная, как начать. Только что он был готов выпалить радостную новость о скором прибытии Витуса, но, оказавшись в келье настоятеля, больше напоминавшей кабинет ученого, передумал и степенно произнес:

— Извини, я пропустил вечернюю молитву.

— Наверняка у тебя были на это причины, и, несомненно, веские. — Гаудек не собирался допытываться, какого рода причины помешали прийти приору на службу: слишком доверительные отношения их связывали.

— Так оно и есть. Меня действительно отвлекло нечто серьезное. Вот, посмотри. — Томас решил не разводить длинных речей, поскольку Гаудек был не только аббатом, но и, подобно ему самому, ученым, а посему презирал пустую болтовню.

— Как могло письмо стать помехой?

— Прочти. Может быть, тогда ты поймешь меня.

Гаудек взял послание и углубился в чтение. Томас с нетерпением ждал его реакции. Наконец аббат вернул ему послание профессора Джироламо.

— Эта новость одновременно радует и огорчает меня.

— Радует и огорчает?

— Да… Но сядь же! Стоишь передо мной, как один из твоих учеников.

Томас молча повиновался.

— Радует, потому что Витус жив. Хотя за прошедшие четыре года до Камподиоса доходили вести о нем, но мир полон опасностей, и одна из них — все сметающая на своем пути чума, которую наш мальчик, судя по всему, чудом избежал. Deo gratias!Как пишет профессор, он даже открыл ее причины. Если это в самом деле соответствует действительности, то твой любимый ученик совершил деяние, значение которого мы сегодня даже не в силах оценить по достоинству. Это меня также радует.